Речь шутника и балагура Шукайло пересыпана поговорками: ("Значит, начал Митрошка пить понемножку, а пиво его с бригадирства сбило. И выходит, что он теперь и пьян, и бит, и голова болит!"), в речи секретаря райкома Леонтьева много литературных сравнений; антрепренеришка Иван Иванов прямо-таки мурлыкает ("Мы привезли вам посылочку. Не сомневаюсь, что-нибудь вкусненькое…") и т. п.
Внимание читателей романа "Ручьи весенние" привлечет и любовь Е. Н. Пермитина к Алтаю. "Сравнивать силу и глубину впечатления от земли, от красок, от звуков, от запахов. Алтая ни с чем нельзя", - говорит он. Природа здесь все устроила на "превосходную степень". И вот эта-то неповторимая природа зримо и многообразно вплетена в канву его произведений, выполняя своеобразную сюжетную функцию. Образ алтайской природы в "Ручьях весенних" неразрывно связан с биографией героев, их чувствами и переживаниями. Так, рассказывая о детских годах Андрея Корнева, Пермитин напоминает, как деревенские друзья водили его по горам и лесам, как учили "ловить в горных ключах и речках шустрых и осторожных хариусов, охотиться на тетеревов и белку, взбираться на верхушки исполинских кедров за липкими кедровыми шишками… Вместе с ребятами он любовался с вершины горы Глядена круглым, как татарская чаша, озером Хан-Алтай и водопадом Сорвенок.
Ни в какой сказке не слышал, ни в одной книжке не читал Андрей о подобной красоте земли и вод!
А как менялись оттенки степей, гор, ручьев и речек в разные часы дня весной, летом и осенью! В какое безмолвие погружалось все это зимой! Даже привыкшие к родным местам деревенские ребята как-то затихали на этих величественных высотах, а что же сказать об Андрейке-москвичонке, как его прозвали тут! Он становился глухим ко всему и подолгу стоял, точно завороженный".
Решение Андрея оставить работу в Министерстве и поехать на Алтай вызвано было и его любовью к алтайской природе.
Вот как зримо рисует писатель утро на охоте: "Тихий сосновый холм ожил: закачались, зашумели деревья, влажный южный ветер заметался меж высоких рыжих колонн. Андрей выглянул из балагана. Тучи завалили небо; слышно было, как падали комья снега с ветвей. Потом зашуршал по кронам сосен теплый спорый дождь. Не переставая, он шел несколько часов и стих только перед рассветом. Когда Андрей вылез из балагана, небо расчистилось. У темной стены Соснового холма запылала крупная отменно-яркая звезда. "Утренница! - вспомнил Андрей дедово название Венеры. - Теперь уж скоро".
И вдруг издалека, с большого мохового болота, полились серебряные звуки, словно через все небо потекли прозрачные ручьи. Чище и чище льются на весь лес ликующие звуки: то проснулась прилетевшая этой ночью первая стайка журавлей и протрубила утреннюю свою побудку.
"Пора!"
Вместе с большими переменами, происходящими на Алтае, Ефим Пермитин каждый раз по-новому рисует и степь. Она уныло-однообразная, когда ее еще не распахали. "Зимами засыпали ее снега, бесновались над ней вьюги, мышковали в бурьянах лисы-огневки, прорыскивал бирюк-волк; веснами на короткий срок, благостно ликуя, пышно расцветала степь узорными коврами подснежников и ветрениц, а с первым зноем чахла, умирала до глубокой слякотной осени. Летом, сквозь огнедышащее зыбкое марево, понуро проходили по степи отары овец, стада крупного рогатого скота, пощипывая скупой низкорослый ее покров. В нечастые "мокрые" годы по узколистному мятлику, пырею, по пахучему проволочно-крепкому буркуну, реденько покрывавшим растрескавшуюся от солнечных ожогов землю, стрекотали сенокосилки, собирая небогатые укосы степного сена. Втуне лежала накопившая за миллионы лет животворную силу крепкодернинная алтайская степь".
После подъема целины степь предстает перед нами иной, преображенной. На ней "стена хлебов расплеснулась без конца и без края. Ходят по ней, как по морю, зыбкие волны. В полуденные часы важевато летают седые острокрылые луни и ржаво-коричневые коршуны, дрожат в небе, словно подвешанные за нитки, серые крестики кобчиков. Милые сердцу земледельца пашенные птицы, точно верные стражи, охраняют хлеба от сусликов и хомяков… Гулом машин, голосами людей наполнена освещенная вечерними кострами, напоенная запахами спелого зерна черноземная алтайская степь".
Любовь к природе свойственна людям труда. Молодые целинники, впервые попавшие на Алтай, радостно воспринимают величие и красоту природы, видят, как щедра она на богатые дары, если человек разумно ее преобразует. И они не жалеют сил, чтобы на пустовавшей сибирской земле заколосилась золотая пшеница.
Роман "Ручьи весенние" получил признание читателей и выдержал несколько изданий. Произведение социалистического реализма, роман правдиво отображает нашу современность, прославляет великий трудовой подвиг советских людей на целине, подвиг, который будет жить в веках.
Более тридцати лет тому назад, когда Ефим Николаевич только еще начинал свой писательский путь, журнал "Сибирские огни" по поводу его рассказа "В белках", изданного отдельной книгой, писал: "Автор этой книги начинает свой писательский путь… Дебют следует признать удачным… У автора есть многое для органического художественного роста - глубокое знание Алтая, сильный язык, жадность к жизни, а главное - любовь к ней".
В опенке дарования молодого писателя, в надежде на его творческий рост не произошло ошибки. В романах "Горные орлы", и "Ручьи весенние" Е. Н. Пермитин предстал перед читателем как большой советский художник, сумевший верно отразить борьбу и труд советских людей во имя лучшей жизни на земле.
Часть первая
Глава первая
- А я говорю, мама, что ты не вправе удерживать меня. Это нечестно. Именно, нечестно!..
- Андрю-ю-шенька! - истерически вскрикнула Ольга Иннокентьевна и припала головой к столу.
Побагровевший генерал встал так стремительно, что кресло откатилось к стене. Не глядя ни на бледного от волнения сына, ни на плачущую жену, он прошел в кабинет и с шумом захлопнул за собой дверь.
Мать тотчас же выпрямилась, и Андрей увидел залитое слезами милое ее лицо. Косясь на дверь кабинета, Ольга Иннокентьевна, укоризненно качая головой, негромко сказала:
- Довел…
- Неправда, мама! Не я, а ты своими слезами… Я убежден, отец поймет…
- Андрюшенька, - мать заговорила возбужденным полушепотом, - ведь это же не обязательно… не тебя касается… Умоляю, голубчик!.. - она схватила сына за руку.
Андрей высвободил руку:
- Мама, ты знаешь, я не терплю нежностей!..
- Грубиян!
- Но не подлец, не увёртыш!
Андрей тяжело переживал этот неприятный разговор, но и не мог уступить. Теперь он почувствовал, что сопротивление матери сломлено и что борется она лишь из свойственного ей упрямства.
- Мама, этот призыв я воспринимаю как призыв на фронт!.. Да, да, пожалуйста, не качай головой. Как и папа, не люблю громких, надутых фраз, но я именно так воспринимаю…
- А ты подумал о Неточке?.. - Задав этот вопрос, она выжидательно замолчала, утирая платком распухшие, покрасневшие глаза.
- Хорош был бы папа, - умышленно громко заговорил Андрей, не отвечая на вопрос матери, - если б он стал увертываться от фронта!..
В эту минуту отец снова вошел в столовую. Невысокий, широкий, с коротко остриженной черной головой и черными усами, он был уже спокоен. На мужицки красном, типично сибирском, скуластом лице его скользила добродушная улыбка. Все это Андрей схватил с одного взгляда.
"На выручку!.. Ко мне на выручку спешит!" - радостно подумал он.
- Ну, насчет фронта, это ты, сын, перехватил, но…
Андрей точно с горы бросился. Не отрывая глаз от отца, он заговорил с жаром:
- Папа, ты меня хорошо знаешь: как и ты, если я сказал "еду", значит, еду и точка!..
- Значит, сказал и точка? - отец улыбнулся, любуясь так незаметно выросшим и уже возмужавшим своим сыном, в котором он не без гордости ощущал родовое "корневское нутро".
- Точка, батя! - улавливая шутливо мирное настроение отца, подтвердил сын.
- Ну и хорошо, иди прохолонись. Кажется, пора уже и Неточку встретить, а мы тут с матерью потолкуем, - многозначительно закончил отец все с той же, как казалось Андрею, гордой за его упорство, улыбкой.
Андрей облегченно вздохнул и поспешно вышел.
…До условленной встречи с Неточкой "под часами", на углу Никитской, куда она обычно приходила, возвращаясь из студии с репетиции, было еще полчаса.
Андрей снял фуражку с разгоряченной головы.
Надвигался сентябрьский московский вечер.
Андрей любил эту пору года, когда чуть заметный ранними утрами иней на затененной стороне морщит, золотит нежные кроны кленов и они еле ощутимым сладковатым запахом напоминают о близости листопада. Но сегодня он не замечал меняющихся оттенков листвы, не чувствовал бодрящей хрустальности воздуха, он был слишком взволнован разговором с матерью и, гордый принятым решением, готовился к серьезному разговору с Неточкой.
"Сегодня же предложу ей зарегистрироваться до отъезда. Выберу МТС недалеко от Барнаула или от Бийска, чтоб поближе ей было ездить на свои выступления, устроюсь, обживусь и - милости просим! Жить можно везде, лишь бы любить друг друга…"