***
Киево-Печерский монастырь. Внизу зеленого откоса с бесконечными лесенками, под огромными вязами, - Почаевский колодезь с навесом. Всюду цветут вишни, в бойницах монастырской стены синеет Днепр. Около колодца несколько исструганных дубовых колод. Близ каждой по нескольку женщин состругивают с них перочинными ножами стружки.
На одной из колод сидела баба средних лет с костылями. Тамбовская. Зипун, синяя понёва. Лицо плакало, рот некрасиво расширялся, слезы текли по носу и подбородку. Рассказывала:
- Первые сто верст шла от своих мест, как играла. А потом, - продуло, что ли, - ноги и отнялись! Доехала кое-как на машине, а от вокзала сюда три версты на карачках приползла. Две недели в печерской больнице пролежала. Вот только сегодня как будто чуть-чуть полегчало, приползла сюда. Говорят, от стружечек этих святых большая бывает помощь.
Стоял и смотрел молодой купец с красным затылком, в лаковых сапогах и длиннополом сюртуке. Спросил:
- Это вы для чего колоду стругаете?
Одна из стругавших ответила:
- Знаете, по деревенскому обычаю: зубы заболеют или что, стружечку святую приложишь, - и пройдет. Лекарства покупать достатку у нас нету. Вот мы больше святостью и лечимся.
- Ну да! - подтвердила другая. - Скажем, дитя заболеет. Обкурить его этой щепочкой вместе с ладаном, - и все пройдет.
Молодица с лукавыми глазами засмеялась.
- Вот! Одна начинает скрести, за нею другие следом… Не знают сами, что делают!
Купчик авторитетно стал объяснять:
- Тут вера помогает, а не стружки. В Твери у нас было: купчиха одна сильно очень животом маялась. Доктора никак пособить не могли. Вот послала она кучера своего к святому Нилу Столбецкому настругать стружек с его столба святого, на котором подвизался. А кучер себе и говорит: "Лучше же я это время в трактире на большой дороге просижу, а стружек можно где хочешь достать". Настругал стружечек мелких у старого колеса, привез. Женщина съела - и выздоровела. От чего же она выздоровела? От колеса? От ве-еры!
Баба, сидевшая на бревне, жадно слушала и качала головой.
- Вот видишь, помог, значит, святитель!.. - И с глубоким, истерическим вздохом произнесла: - Все святые преподобные, молите бога за меня, грешную!
Перекрестилась, наклонилась к колоде и стала ее стругать.
На деревенском базаре
Становой. - Это что у тебя?
- Поросята, ваше высокородие!
- Дурак! Я сам вижу, что поросята! А вопрос, - жирные ли?
- Очень жирные, ваше высокородие!
- Дурак! Я и сам вижу, что жирные. А вот - вкусные ли?.. Понял?
- П-понял…
На пожарище
Уже в начале августа иногда бывает: солнце печет, а в тени холодно, ночи же - совсем студеные. Под вечер я был в Занине. Неделю назад оно сгорело. Перед тем долго была сушь и жара, народ весь был в поле, загорелось днем при сильнейшем ветре. В полчаса всю деревню как слизнуло языком.
Стояла деревня на обоих отлогих склонах лощины. Теперь это было широкое пространство, ровное, как ток, усеянное мелким пеплом, и только закопченные печи стояли горбатыми уродами. Сзади - ивы и березы с рыжею, сморщившеюся листвою. В гору - конопляники, тоже вначале рыжие, обгорелые. На маху несколько уцелевших риг. Из ручья торчат обгорелые столбы моста. Плотина тоже сгорела, пруд убежал.
У сложенной из кирпичей печурки - сухая старуха в рваной ситцевой юбке и кацавейке, со слезящимися глазами, молодая девка и двое мальчиков. В котелке что-то кипит.
- Хлеб вы уже убрали?
Старуха ответила громким, равнодушным голосом:
- Убрали, свезли - и пожгли!
Я с недоумением огляделся.
- Где же вы теперь живете-то?
- В риге дрожим. Ночи-то холодные, одежа вся погорела, подостлать нечего, покрыться нечем. Лежим друг возле дружки и дрожим!
Говорила она все так же громко и равнодушно, поучающим голосом, как будто читала лекцию. Подошел мужик с русой бородой, в серой поддевке.
- Отчего загорелось?
Мужик ответил:
- Кто ж его знает!
А старуха сказала:
- Шпитонок, говорят, - значит, из воспитательного дома, - стал ребятам показывать, как пчел выкуривают.
- Ну, бабы болтают, - тоже, верить им! Одна мелет, другая подлыгает.
Говорил он тоже спокойно, с легкой усмешечкой.
- Страховку вы получите?
- Ну, как же! Получим! Богато получим, - от сорока до восьмидесяти рублей! А у Семибратова купить, - один сруб семьдесят два рубля стоит. А погорело-то ведь все, - колеса, хомуты, одежа, телеги, сани, - лошадь обротать нечем! Прольешь - не подгребешь. Все ведь новое надо заводить.
Подошло еще несколько мужиков.
- Ну, а бочки, багры, - это все у вас было?
Первый мужик ответил:
- Самое это, я вам скажу, пустое дело - багры! Ведра, - больше ничего не надо.
- Почему?
- А потому. Моя вон изба: всю ее баграми растащили. Заплатить мне за нее ничего не заплатят, - не сгорела, а чем мне лучше, нежели другим? Все побили, все поломали, порвали…
- Так ведь из леса опять можно избу сложить.
- Как ее сложишь? - заметил другой.
А первый продолжал:
- Изба-то ведь жилая была, гнилая, - тронули, и рассыпалась! Эх, бра-ат!.. Вот теперь и иди по миру, ни копейки ведь мне штраховки не дадут.
Постепенно он начинал говорить все взволнованнее, губы запрыгали, на глазах выступили слезы.
- Я на багор ругаюсь, - зачем инструмент этот такой вредный! Пускай уж, гори все подряд! Пропадай пропадом! Зачем же они мне жизнь мою изломали?!.
И из груди его вырвалось короткое, глухое рыдание.
Подошедшие мужики стали рассказывать про пожар:
- Горело так, что в Марьине было жарко стоять. Из губернии запрос: "Что там такое жарко так горит?" И телеграммы об нас: "Занино! Занино!" Так со всех сторон и забирало. Прибежали с поля, бросились спасать, - куда тебе! Вихорь так и рвет, так и крутит, - со всех сторон охватило. Только и выходу, что к пруду. Так было жарко - вода в пруде закипала. Сундук в воду бросили, - он плавает, а верх горит. Одна баба сгорела, другую, в огне всю, бросили в пруд, чуть не утопла. На другой день в Ненашеве в больнице умерла, от ожогов.
Третий сказал:
- Ну да! Ведь свое добро, - жалко! Лезет баба в избу, кругом все горит, волосы на ней трещат, а она вот так рукой заслонится и тащит сундук.
- Много все-таки спасли?
- Куда там! Дай бог самим было живу уйти!
Первый мужик - опять совсем уже спокойный - сказал, смеясь:
- Вбежал я в пруд, кричу: "Дядя Матвей, ведь ты горишь!" А он мне: "Да ведь и ты горишь!" Хвать - ан вправду картуз на голове горит! И оба мы с ним в картузах - нырк в воду!
В холодавшем воздухе стоял дружный смех.
***
- Как тебя звать?
- Юра, а по батюшке - Георгий!
Отец с отчаянием:
- Юрка, ну что ты за дурак такой! Как твоего отца звать? Ведь Сергей!
Юра, покраснев:
- А как же, когда меня батюшка в церкви приобщает, он меня называет Георгий?
***
- Я бы шофером хотел быть. Да не на что будет жить: платить не станут.
- Почему не станут платить?
Ванька удивился:
- За что же платить?
***
- Мама, ты меня любишь?
- Когда ты хороший мальчик, - люблю, а когда нехороший, - не люблю.
Вздохнул.
- А я тебя всегда люблю.
***
Перед окном кондитерской. Маленький мальчик пристально глядит на пряник. Я спросил:
- Что, брат, хорош пряник? Давай-ка купим!
Он ответил басом:
- Денег нет.
- А мы, давай, вот что: поделим работу. Я пойду куплю, а ты съешь.
Он помолчал, подумал и сказал:
Ну, ладно.
Так и сделали. И оба получили большое удовольствие.
***
Иду в Крыму по саду нашего дома отдыха. С горы навстречу, выпучив глаза, мчится со всех ног мальчугашка лет пяти.
- Дяденька, беги!
- Чего мне бежать?
- Беги скорей! Сторожа пришли!
- Чего мне бежать от сторожей?
Он остановился на бегу, с недоумением оглядел меня:
- За уши оттреплют!
И помчался дальше.
Вот подите: такая ужасная опасность, каждая минута на счету, а он все-таки остановился, чтобы предупредить меня. Спасибо, товарищ!