Почему ты худо живешь? - говорил Порфирий. - От богатеев из работников ты ушел, а вся твоя сила все равно на них идет. Богатства ты себе не накопил, пока был молодой да здоровый. Может, теперь, когда ноги но носят тебя, забогатеешь?
И подумалось Ильче: если соболя он здесь, в гольцах, не убьет, а с Дамкой много белки тоже не напромышляешь, то до следующей осени тогда ему никак не прожить. Хоть опять к Сиреневым, к Петрухе, просись в работники.
А Порфирпй говорил все так же ровно и неторопливо:
Ты подумал, поди, почему я здесь? Ушел я вовсе из города. Не захотел больше на пауков, кровососов всяких работа". Сам себе хочу жизнь устраивать. Далеко ушел. Ты вот сюда едва добрался, а мой дом еще дальше. Никто мне там не помеха. Есть зимовье. Промышляю зверя, рыбу, орех. Доволен, сыт. - Порфирий усмехнулся. - Что же ты молчишь? Что не спрашиваешь, как дочь твоя со мной живет?
Ильча сидел неподвижно.
А была, бы жизнь: Лизавета, я, сын у нас да ты с Клавдеей. Жили бы. А теперь я один здесь. И знаю - живу хорошо, пока сила есть в руках, пока молодой. А потом… Что же! Под старость и зверь обеззубет и от голода погибает… Давно я обдумывал в тайгу на житье уйти. Одному не хотелось - пустынно. Женился. Женили вы меня.
Он посмотрел на костер, поднял с земли и бросил в пламя зеленую ветку кедровника. Та с шумом занялась. В воздухе поплыли серые лодочки пепла.
Расчет у вас был, конечно, простой. Наблудила дочь - оба ославитесь. За кого она ни пойди, за кого ты ее ни отдай - и ей и тебе сраму хватит. А Порфишка не человек, погань последняя, ему лишь бы бабу. Там, может, сгорит с вина - и кончено, спокойно выбирай себе нового. - Порфирий горько усмехнулся. - А того вы не знали, что Порфишка дочь твою полюбил, в дочь твою поверил больше, чем в бога! Так обманом, обманом и это все обернулось! - Он скрипнул зубами. Ильча смотрел на него округлившимися глазами. - Другой бы узнал про нее эту правду, шкуру ей вожжами спустил бы, а тебе пришел и в лицо плюнул. Вот и все. У меня же зарок другой был. - Порфирия всего передернуло. - К черту, к дьяволу! - крикнул он, поднимаясь и пиная ногой головешки.
Он отошел от костра, постоял, жадно глотая открытым ртом морозный воздух. Вернулся. Ильча сидел недвижимый.
Поговорим, что ли? Поговорим, а? - устало опустился Порфирий на прежнее место. - Или язык прилип? А?
Ильча не шевелился.
Не убью я тебя, ты не бойся, - скривил губы Порфирий. - И она жива. А где и как живет - не мое больше дело. Может, ты мне это скажешь?
Ильча закрыл глаза. Как тяжелые кувалды били слова Порфирия. Отвечать было нечего.
Не простил я ей и тебе не прощу, - опять заговорил Порфирий. - Живите. И я буду жить. Хотелось с семьей, со своими, - обманули, буду один. А другой раз мне не жениться…
Порфирий нагнулся, поднял свою шапку, отряхнул с нее снег.
Хорошо, что судьба нас еще в последний раз свела, - сказал он, надевая шапку и поправляя опояску, - не то ты жил бы себе да посмеивался: ничего, мол, не знает, не понял Порфишка! А у меня каждая капля крови тысячу раз перекипела от этих мук, черная стала, наверно. И вам обоим не прощу, так и знай…
Ильча вдруг поднялся, стал рядом с Порфирием. Заговорил трудно, захлебываясь словами:
Ее не вини… Перед тобой я один виноват… Она в петлю сунулась бы, а я сраму-позору побоялся. Думал, жизнь всю свою честно прожил, дочь, как цветок редкий, лелеял, берег, как огонь в тайге берегут, - и вот… Все бы снес, все стерпел, да не стыд такой… Толкнул ее за тебя, как на крест распял, думал - от стыда уйду, все как-нибудь обойдется… Не обошлось. И стыда не миновал, и честь свою обманом, подлостью убил. Я как выдал ее за тебя, всякую ночь с совестью своей разговаривал… Выела она всю душу мне… И мне бы теперь, может, лучше себя взять и… - Он распахнул однорядку, расстегнул ворот рубашки. - Да не знаю, что держит…
Порфирий помедлил, стоя вполоборота к нему.
Дело твое. Нет у меня к тебе жалости, - сказал он, забрасывая на ремне винтовку за спину, - живи как хочешь. И я буду жить. Женился бы я на твоей дочери или не женился - все равно я ушел бы в тайгу. Только и разницы, что теперь я один, а веру и в нее потерял.
Ильча протянул к Порфирию руку.
- Я обманул тебя! А ее вины нет. Кабы от баловства…
Силой взяли ее…
Порфирий слушал, весь подавшись вперед. Потом недоверчиво посмотрел на него, махнул рукой.
А баловство или не баловство, мне теперь одинаково.
После другого мужика все едино я любить ее не могу…
Он будто канул сразу в черную мглу, и больше не донеслош. ни единого звука. Тихо догорал костер; скрестивши^ колючими стрелами, прочертили пебо две белые зщрзды. Ильча кое-как застегнулся, наспех собрал свои охотЯичьи принадлежности и, не оглядываясь, напрямик, через бурелом и валежник, впотьмах спотыкаясь, стал спускаться обратно в распадок, потом карабкаться на другой склон, наверх по скалам. Черным трезубцем у него за спиной над гольцами возвышалась Уляха…
Только на третий день к вечеру добрел он до табора. Собаки было залаяли, но потом притихли - узнали. Егорша выглянул из балагана - в руке у него болталась недоосвежеванная тушка белки. Радостно закричал:
Забодай тебя черт!.. А я, ну скажи, все кругом изъездил, тебя искавши. Не знал, чего и подумать.
Приблудил маленько, - ответил Ильча.
Не глядя, прошел мимо Егорши и упал на землю, вниз лицом.
21
Дамка взлаяла и остановилась. Ильча где-то отстал. Пушистый зверек, съежившись в комок, притаился за толстым сучком. Горбатая мордочка блестела зернышками черных глаз. Дамка поцарапала лапами по дереву. Белка махнула хвостом и плотнее прижалась к сучку. Между хвоей торчали острые кисточки на ушах. Дамка брехнула опять и побрела в сторону. Она никак не могла привыкнуть терпеливо сидеть под деревом и ожидать, пока придет хозяин.
Ильча, услышав редкое взлаиванье Дамки, заспешил на хребтик. Подниматься было нелегко: ноги вязли в рыхлом мху, кругом громоздился бурелом, острые камни. А тут что-то за последнее время стала мучить одышка. Вылезет Ильча на гору и стоит минут пять, опершись на винтовку, шагу ступить не может, все внутри, как пахтанье в маслобойке, колотится. А сегодня разморило вовсе. Не устоял даже на ногах Ильча, сел. Зашумело в голове.
"Где-то здесь взлаивала", - оглядываясь кругом, соображал Ильча и сердито выругался:
Вот падла, пятнай ее, опять бросила!
Внизу, в распадке, откуда с таким трудом поднимался Ильча, небрежной побежкой, принюхиваясь, по валежине семенила Дамка. Добежав до комля^ она остановилась, села на задние лапы и, вывалив набок красный язмк, часто задергала грудью.
Дамка, Дамка! - крикнул Ильча, стиснув в злобе кулак. - Фью, фью, фью, фью!
Дамка радостно бросилась на зов.
Ищи, - сказал Ильча, показывая пальцем на вершины кедров, - ищи. Где она, белка?
Дамка склонила голову и, захлопнув черногубую пасть, вопросительно уставилась на хозяина, силясь понять, чего он от нее хочет.
Ну, белка, белка где? - допрашивал Ильча. Дамка внимательно глядела на кончик его пальца.
В желтых ее зрачках зажегся веселый огонек. Не поиграть ли с ней хочет хозяин? Она умильно махнула хвостом.
"Никак не понимает, - с горечью подумал Ильча. - Напромышляешь с ней!" - и, подбежав к дереву на четвереньках, залаял по-собачьи.
Дамка обошла вокруг него и, опустив морду на вытянутые вперед лапы, залилась звонким лаем.
Подлюга! - простонал Ильча и ткнул ее кулаком в бок.
Дамка отскочила и, обиженно вздохнув, улеглась за деревом.
"Ну что я с ней буду делать? - тоскливо рассуждал Ильча. - Вот и опять за три дня - четыре белки. Без Собольки ей ни черта не осмыслить. Ах, пятнай тебя, жисть такую!.. На старости лет с голоду издохнешь".
С вершины кедра оборвались серые чешуйки коры. Острый глаз Ильчи различил между сосулек зеленого мха, повисшего с ветвей дерева, серую спинку белки. Он быстро расставил сошки. Пискнул тоненький выстрел. Круглая, самодельная пуля оборвала с кедра мягкую хвою и чиркнула по коре соседнего дерева. Сверху охлопьем снега упал мягкий зверек. Дамка на лету подхватила его зубами. Блеснули острые клыки.
Цыц, падла! - вскрикнул Ильча.
Было поздно. Серенькая тушка развалилась надвое. Дамка выплюнула ее на землю.
Испакостила шкурку, - с сожалением разглядывая кровавый комок, сказал Ильча.
В этот день он на табор принес двух белок. Егорша добыл шестнадцать…
Дрянь твое дело, - покачал головой Егорша. - Без собаки в тайге не промысел. Хорошо еще, бельчонка пока на месте держится, а ходом пойдет?
Ильча ему ничего не ответил. Все понятно и так, что еще языком трепать попусту!
Они лежали у костра. Сухие кряжи весело выбрасывали желтые языки пламени. Тайга потемнела, будто залитая варом. Впереди выступали серые стволы деревьев. В вершинах резвыми птицами метались сполохи огня. В котелке хлюпала постная похлебка. Дичь не попадала, а тушками белок накормили собак.
А что, Ильча, - заговорил Егорша, - я тебя все спросить хочу про зятя твоего, про Порфирия. Ты видаешься с ний или нет?
Ильча молчал.
Чего молчишь? Ты разве в сердцах на него?
В сердцах, - с усилием выговорил Ильча.
Так я и догадывался. А с чего?
Не твое это дело, Егорша.