Я не хочу остаться такой - глупенькой, необразованной, только украшением для дома, - сказала Анюта тихо и пошла вперед, ступая по жесткой зелени толокнянки. - И пока я не стану вровень с тобой, женой твоей я не буду.
Она пошла быстрее, Алексей Антонович едва поспевал идти рядом с ней.
Нюта, но этого можно добиться и потом. Мы будем вместе, и я стану тебе помогать учиться.
Нет, Алеша, нет… Я не могу… я должна сама… - Анюта наклонилась, подняла с земли маленький пестрый камешек. - Я уже твердо решила. Хотела тебе только об этом сказать, а получилось… Ну ничего, все равно я уеду.
Нюта! Но куда? Ты подумала: куда? Как все это не просто!
Анюта остановилась, принужденно улыбнулась.
Уеду в Петербург. Там живет мамина сестра, старушка. Она одна, я буду жить у нее. Мама, умирая, просила меня, чтобы я уехала к ней. Ты не беспокойся, я устроюсь. Видишь, как надежно у меня в Петербурге.
Но зачем все это, когда мы объяснились? Зачем тебе уезжать теперь? И еще за тысячи верст от меня…
Алеша, именно теперь и должна я уехать. Учиться здесь и служить горничной невозможно, а зависеть от тебя и пользоваться твоей помощью я не хочу. Не уговаривай меня. Я должна уехать. Я все обдумала…
Нюта, ты не представляешь, как трудно то, что ты затеяла.
Ничего. Пусть трудно…
Родная, останься! Я сам возьмусь учить тебя. Мама поможет. Не надо нам расставаться.
Нет, нет… Алеша! Я хочу, чтобы ты не только любил меня, я хочу, чтобы ты меня уважал. Если любишь, Алеша, то не отговаривай меня.
Пока говорила Анюта, лицо Мирвольского становилось все сумрачнее, грустнее. Он понимал, что больше уговаривать Анюту бесполезно и что она, пожалуй, права.
Тогда вот что, - посветлев от неожиданно пришедшей ему мысли, сказал Алексей Антонович, - последняя просьба: ты в Петербург поедешь с одним моим хорошим другом. Он… художник. Я попрошу его заботиться о тебе в дороге и помогать в Петербурге. Он ночевал у меня и сегодня уезжает. Нюта, не отказывай мне хотя в этом!
Анюта разжала ладонь, посмотрела на повлажневший пестренький камешек, перевела взгляд на Алексея Антоновича. Как тяжело все-таки расставаться! Как тяжело…
Хорошо, - сказала она, - я поеду с ним.
И не возвращайся сейчас к Василевым.
Хорошо, - повторила Анюта, - я к ним не вернусь. А с тобой, Алеша, давай простимся здесь. Мне будет стыдно прощаться при людях… - Она на цыпочках приподнялась, чтобы обнять его.
…Они подошли к спуску с Вознесенской горы. Анюта машинально перекладывала камешек из ладони в ладонь. Алексей Антонович отобрал его.
Что это такое?
Так просто… галька…
Дай мне, - сказал Алексей Антонович, - это будет моим обручальным кольцом.
Да ведь это же камешек!
Все равно. Я сберегу его как кольцо. - Он завернул его в платок и положил в карман.
Слева, под горой, торопливо и бессвязно стрекотала сорока.
Лебедев с готовностью согласился взять Анюту с собой, когда Алексей Антонович рассказал ему все.
Это отлично, Алеша, - сказал он, поблескивая веселыми черными глазами, - я одобряю. Девушка хочет повторить путь Ломоносова. Только не из Холмогор, а из Сибири. Замечательно!
Миша, - не решаясь сразу раскрыть тревожившую его мысль, проговорил Алексей Антонович, - конечно, путь Ломоносова - хорошо. Но я боюсь… другого пути… пути, скажем, Перовской… Сейчас такое время… А в Петербурге сейчас это особенно.
Для своего времени путь Перовской был неплохим. Сейчас, ты говоришь, "такое время". Да. И потому нельзя, чтобы люди кончали, как Перовская. Нам надо беречь
людей.
Миша, - просительно сказал Алексей Антонович,-
ведь я отдаю Анюту в твои руки. Я так люблю ее! Как друга прошу: помоги ей во всем. И главное., ну… мне ее жизнь дороже… дороже моей.
Лебедев прошелся по комнате, остановился у комода, потрогал пальцами вышитую салфетку.
Алеша, если ты мне веришь, ты можешь быть спокоен за девушку, я сделаю для нее все, что смогу. Но не следует чересчур обольщаться и надеяться, что Анюта вскоре поступит на какие-либо официальные женские курсы. Одно я твердо обещаю: Анюта будет учиться. Но ты сам знаешь, я опять повторю твои слова: теперь такое время, - Лебедев улыбнулся, - и потому не жди, что Анюта научится хорошо гладить воротнички.
Алексей Антонович подошел и крепко пожал ему руку.
Спасибо, Миша! - сказал он. - И за Анюту, и за откровенность твою. Спасибо.
Он хотел закончить разговор на этом, но заколебался и сказал еще:
Ты так умешь доказывать, убеждать. А мне это всегда трудно дается.
Крепко верю в то, что защищаю, вот и умею убеждать.
19
Упал первый осенний утренник. Острыми иголочками торчали на листьях кристаллы инея. Трава, как восковая, ломалась под ногами. В воздухе носился пряный запах
осени.
Ильча встал, как всегда, на рассвете. Подмотал сухие онучки и натянул залатанные ичиги.
Пятнай его, не, сдюжат до зимы, - поцарапал он ногтем подошвы. - Для промысла, в тайгу, надобно новые заводить. А как?
Клавдея, закутанная полотенцем, гремела у печки посудой. У нее болела голова. Охая и вздыхая, она поднялась с постели еще раньше Ильчи - надо было постряпать на завтрак. Ильча, прежде чем уехать в тайгу белковать, хотел привезти из лесу дровишек, чтобы меньше забот было бабе.
Ты вот что, Клавдея, - сказал Ильча, поднимаясь со скамьи, - больно не спеши. Приляг, отдохни. Есть мне не хочется. Пойду промнусь, приведу Игреньку да передки подмажу. Ты куда оброть вчера девала? - остановился он у порога.
В предамбарье висит, - ответила Клавдея, смачивая холодной водой полотенце.
Ильча перекинул оброть через плечо, вышел за деревню и пошел вдоль поскотины. За березничком вчера он оставил спутанного Игреньку. Застывшая трава хрустела под ногами, иней осыпался; сзади, как лыжница, оставался черный след. На опушке пожелтевшего березника он огляделся. Поляна была пуста.
Уплелся, пятнай его! - с досадой сказал Ильча. - Чем ему не корм здесь? Все лучше ищет. Вот, говорят, животина не смыслит. Все смыслит. - Он прислушался: не брякнет ли ботало на шее коня? Было тихо. - В которую сторону идти?
В конце поляны встретился свежий след. Он кружился по траве, обрывался; иней был запылен землей, выброшенной на бегу из-под копыт.
"Черти его тут гоняли, - подумал Ильча и вдруг разглядел рядом с широким следом Игреньки легкую побежку зверя. - Не волк ли, пятнай его?"
След уходил с поляны в мелкий осинник. Рубиновые листья, оборванные с жиденьких сучьев, устилали землю. Кусфрник был обтрепан, помят. На сухом сучке прилепился клок рыжей шерсти. Немного дальше, откинув голову назад, лежал Игренька с разорванным брюхом. Ильча обошел вокруг и скрипнул зубами. Горло Игреньки было перехвачено острыми клыками. В траве, у головы, скопилась лужа густой, черной крови.
Э-эх! - только сказал Ильча и медленно побрел домой.
Клавдея испуганно отступила, увидев его бледное лицо. Ильча молча прошел к столу и лег прямо на пол, устланный свежей соломой.
Ты что, Ильча? - спросила Клавдея, морщаясь от жуткой боли в голове. - Что с тобой?
Волки… проклятые… Игреньку зарезали… Как в тайгу пойду?..
Клавдея слабо охнула и опустилась на колени.
…Ждать помощи неоткуда. Приближался покров, пора в тайгу выезжать, белковать. Время упустишь - станешь потом голодать. Где промышленный человек, кроме тайги, на хлеб добудет?
Ильча обошел все село, хотя и с трудом, а нашел человека, взял у него взаймы коня под будущую добычу на промысле.
А тут, как на грех, кобель Соболько напорол где-то лапу, прыгает на трех. Ильча и водой ему промывал больную лапу, и подорожник парил, привязывал - не помогает, гноится нарыв, не дает ходить собаке.
После первого зазимка Ильча стал торопиться со сборами.
От света до ночи копался, налаживая сбрую, сумы, готовя припас. В тайгу, на промысел, ехать - надо изладить все как следует.
Сколько лет Ильча собирался купить новое ружье - больно уж расплющился пистонник и курок стал шататься, - да все из нужды выйти не мог. Промыл керосином ствол, прикрутил проволокой расколотое ложе и отставил ружье в сторону, что ж делать - зиму еще отпромышляет. Где заплаточками, где ремешками, зашил, заштопал, починил Ильча всю снасть свою таежную - ехать можно. С харчами только вышло похуже: одни сухари. Да ладно, подсохло тело у мужика, жиру не просит. Мясо в тайге будет - рябчики, глухари, а не то и белку можно бросить в похлебку, если от собаки останется. Пса надо накормить в первую очередь. Он всему промыслу голова.
На дорогу Клавдея истопила баню пожарче, сама хорошенько протерла мочалкой спину Ильче, пропарила веником - не обовшивел бы мужик в тайге, месяца три без бани ходить придется, грязному да потному. Ладно, если к зимовью где-нибудь прибьются, хоть в котелке воды скипятят - оботрут тело.
Ильча, ты гляди, горячий в снег не ложись, - уговаривала его Клавдея. - Знаю я тебя: пристанешь - нет чтобы на ногах постоять, охладиться, сразу хлоп на спину. А на простуду ты приимчивый. Долго ли болезнь схватить? И напарник твой Егорша тоже уму не наставит - беспечный человек, нет заботы о себе.
Ладно, ладно, Клавдея, - отговаривался Ильча, - не маленький. Ты вот давай тут… оставайся… Петруха обещал отдать камасья, - помнишь, брал он взаем себе на упты? Так ты проделай их помягче да сшей, к Николе-престоль-ному чтобы мне новые обутки надеть.
Сошью, сошью, - кивнула головой Клавдея.
Каурка, заемный мерин лет шестнадцати, подбирал обвислыми губами сено, натрушенное у ворот. Дамка, в пест-ринах молодая сучонка, скулила возле порога. В тайгу Дамка шла первую осень.