- Вот так-то! - удивилась мать. - Не глянется!
- Да ну ее! Пойду к Захару Петровичу. Он мастер на такие дела, - Наташа засмеялась. - Помнишь, первый раз на совещании в районе я выступала? Дал Кузин бумагу и наказывает: читай слово в слово и в сторону ни шагу. А там такое про мировой капитализм наворочено - еле выбралась. Бегом из зала и давай реветь. Вот дуреха была!
Мать нахмурилась, строго поджала губы.
- Нынче-то что, поумнела? Не ревешь?.. Остереглась бы, дочка, этой славы. Маркая она и липкая. Люди-то не слепые, им-то хорошо все видать. Да любому таких коров дай…
Вот-вот, снова да ладом. Каждый день, а то и на дню сколько раз мать заводит этот колкий разговор. Жалит и жалит.
- Я что - не работаю! - закричала Наташа. - Мозоли на руках не сходят. Вот они, глянь! Свежие! - и протянула матери маленькие ладошки - исцарапанные, знакомые и с лопатой, и с вилами. - Отец ворчит и ты туда же. Надоело!
- Не кричи, - голос у матери слаб, но строг. - Ты речи говоришь, а виновата я. Меня люди-то винят.
- Завидуют.
- Как не завидовать. Работать вместе, а почет - одной. На отца не серчай, он правду говорит.
- У Захара Петровича тоже правда: один всегда должен впереди идти. Для примера, чтобы догоняли и равнялись.
Был такой разговор. Прошлой весной. Кузин пригласил Наташу в контору, усадил к столу, повздыхал насчет того, что Журавлям не повезло, крепко не повезло. Не родились тут космонавты, всякие знаменитые артисты, ученые. Пропадает деревня в безвестности, пропадает, даже в своем районе не все про нее знают, а про область и говорить нечего… После такого вступления Захар Петрович разложил перед Наташей районную сводку надоев молока и свою, колхозную. "Отстаем, Наталья Ивановна, - сказал он строго. - Отстаем по главному показателю животноводства, а по нему определяется и оценивается вся наша способность работать. Улавливаешь?" - Наташа согласилась, что далеко еще дояркам из "Труда" до верхних строчек районной сводки. Но у Захара Петровича уже готов был план скорейшего прохождения этой дистанции. Он нажимал на заразительность примера, на комсомольский задор, его мобилизующую силу, заинтересованность и тому подобное…
Опять появился Андрюшка, теперь уже в трактористских доспехах: кирзовые сапоги, мазутная фуфайка, на голове старая шапка - тоже в пятнах мазута. Еще нескладен он, угловат (в кость пока идет, говорит Иван Михайлович), в лице перемешано все: брови и губы материны, нос отцовский - прямой и остренький, глаза тоже отцовские - цвета голубого, чуть сощуренные, насмешливые.
- Торжественно обещаю, - сказал он, - выполнить две нормы! Сам товарищ Журавлев пожмет мне руку и скажет: "Молодец, сын мой!"
- Да ступай ты, балаболка! - гонит его Мария Павловна. - Пожмет он тебе хворостиной по одному месту.
- Бегу, бегу! Вы тут про наш праздник не забывайте. Все-таки первый выезд в поле. Чтоб пирог во-от такой был! А теперь лечу на крыльях трудового энтузиазма.
Но далеко Андрюшка не улетел. Прямо в дверях столкнулся с Григорием Козелковым.
Это примечательная в Журавлях личность. Стройный, белолицый, кудряво-черноволосый красавец, прожив на свете до тридцати лет, перебрал великое множество должностей, но еще не сделал окончательного выбора по причине беспросветной лени. Григорий был заготовителем кожсырья, заведовал клубом, вел трудовое обучение школьников, учился в сельхозтехникуме, прошел короткую и убыточную производству агрономическую практику, а ныне справлял учрежденную Кузиным должность помощника председателя, проще говоря, был на посылках.
- А вот Гриша пришел! - завопил Андрюшка. - Какой он хороший да пригожий! Дай обниму тебя, Гришенька!
Андрюшка раскинул руки для объятий, однако Козелков успел отшатнуться, да угадал затылком о косяк.
- Очень даже глупо, - заметил Григорий. Дождавшись ухода юного механизатора, он степенно прошел в комнату, поклонился, мотнув кудлатой головой: - Здрасте, Мария Павловна, здравствуй, Наташенька.
- Здравствуй, молодец, - не очень приветливо отозвалась Мария Павловна. Она замечает, что Григорий давно и настойчиво пытается расположить ее к себе. На сей счет Андрюшка высказывается вполне определенно: "Под Натаху козел клинья бьет".
Картинно отставив ногу и опять склонив голову, как делают в заграничных фильмах воспитанные кавалеры высшего света, Григорий вручил Наташе букетик подснежников.
- Прошу принять скромный дар весны и солнца. Они сейчас удивительны и пахнут березовым соком.
- Ты умеешь, оказывается, угадывать желания, - обрадовалась Наташа.
- Стремлюсь по возможности сил, - скромно отозвался о себе Козелков. - При этом учитываю тот фактор, что нашей передовой доярке всего-навсего двадцать лет.
- Ты вот что, Григорий, - строго сказала Мария Павловна. - Помог бы Наталье. Извелась с этой писаниной, как наказанье какое.
- За этим и направлен Захаром Петровичем, - деловито сообщил Григорий на своем канцелярско-изысканном языке. - В целях оказания содействия и помощи.
- Так и содействуй!
Но едва Мария Павловна вышла из комнаты, как Григорий столь же деловито заговорил о пробуждении природы, волнении чувств, томлении души, а попутно признался, что после вчерашней взаимопроверки готовности к посевной у него страшно болит голова.
Сказал он это в расчете на сочувствие, а может быть, и опохмелку. Но Наташа не поняла столь прозрачного намека.
- Тебе хоть поминки, лишь бы выпить, - сказала она без всякого желания обсуждать или осуждать отдельные недостатки в организации взаимопроверок. - Ты лучше глянь, что я тут написала. Только не смейся, а то живо выгоню.
- Ладно, пройдусь рукой мастера. А после мы поговорим на разные другие темы. Согласна?
Козелков уселся к столу, разложил листочки. Прочитал первую страничку, другую, закачал кудлатой головой.
- Вот уж удивила так удивила! "Таких показателей может добиться каждая доярка…" Допустим на минуту, что это так, тогда объясните мне, пожалуйста, откуда берутся передовые и откуда возникают отстающие? А вообще, откровенно выражаясь, это детский лепет. Установка Захара Петровича такая. Ярко и возвышенно, на аплодисменты, сказать про успехи колхоза. Далее мы ставим ряд проблемных вопросов. Шефам напоминаем, чтобы новый коровник быстрее строили. Это же форменное безобразие, откровенно выражаясь! С прошлого года голые стены стоят! Так и будем крыть, не взирая на лица и личности. Далее переходим к механизации животноводческого труда. Далее говорим о повышении качества продукции и обращаемся с призывом. А то - расскажу, как я работаю… Удивила, откровенно выражаясь!
- Пускай Кузин сам говорит про коровник и механизацию, - Наташа уже злится.
- Какая наивность! - Козелков развел руками и счел нужным растолковать огромную разницу между выступлением руководящего товарища, в данном случае Кузина, и рядового передовика, в данном случае Наташи. - Ты сама посуди, Наташенька. Выступит Захар Петрович - и что? Да ничего. Ни-че-го! Потому что председатели всегда что-нибудь просят, поэтому ноль на них внимания. А ты наш маяк, знамя, так сказать. Прислушаются и примут срочные меры. Как выражается Захар Петрович, это большая стратегия. Он говорит…
Наташе надоели эти поучения.
- Заладил одно: Кузин да Кузин, - заметила она с издевкой. - А что Григорий Козелков может сказать, откровенно выражаясь, по данному наболевшему вопросу?
- Нам не дано изрекать истины, - после некоторого раздумья отозвался он и изобразил на лице большое страдание. Сыграть до конца эту сцену Григорию опять помешала Мария Павловна. Вошла, глянула на сердитую дочь, на страдающего Козелкова, закачала головой.
- Что сердитые такие?
- Как можно, Марья Павловна! - враз оживился Григорий. - Просто мы с Наташенькой по-разному смотрим на некоторые жизненные явления. Она - как романтик, я же - исключительно практически.
- Мудрено говоришь… От Кузина набрался?
- Нет, собственным умом дошел.
Григорий засобирался уходить, поскольку интересного разговора не получилось, а одни только нападки на него. Тем более заметил в окно, что к дому Журавлевых идет Марфа Егоровна. Это уже опасно. Каждая встреча со старухой оборачивается для Козелкова неприятностями и конфузом. Чем больше свидетелей бывает при этом, тем менее разборчива старуха в выражениях. А все потому, что ей, видите ли, не нравится образ жизни Григория и его презрение к подсобному личному хозяйству, целиком возложенному на мать.
- Вот он где, треклятый! - зачастила Марфа Егоровна, едва переступив порог. - Сидит себе, боров кормленый, а тут бегай. Лихоманки нет на тебя пустоголового! Скореича дуй в контору. Чтоб сей момент был. Ей-бо!
- Не иначе, как Захару Петровичу какая-то идея пришла, - высказал предположение Козелков. - Надо поспешать.
Но поднялся нехотя, еще и потянулся. Дескать, вот какова моя беспокойная жизнь, всем я нужен, всем потребен, и ни одно важное дело не может решиться без меня.
- Пришла, ей-бо пришла! - частила Марфа Егоровна. - Славненькая такая, беленькая, как куколка. В жакеточке лохматой..
- Почему беленькая? - Григорий не поспевал следить за трескотней старухи.
- Откель мне знать. Пришла и пришла. Шасть к Захарке в кабинет, цигарку в зубы, ногу на ногу, а под глазами до того сине, аж не понять, крашеная или побил кто… Чего стоишь ты, столб осиновый? Дуй без оглядки!
Озадаченный Козелков сделал молчаливый поклон и удалился. Старуха метнулась следом за ним, но в дверях ее перехватила Мария Павловна.
- Куда понеслась опять? Чай пить будем.
- Рада бы разрадешенька, да ей-бо некогда. Семь работ сразу, семь работ!