- Скажу! - ответил Даурен, пошел через зал, подошел к столу президиума и, всходя на трибуну, повторил: - Скажу! Так вот, товарищи, я тоже начну со своих ошибок. Они по сути те же, что и ошибки моего коллеги профессора Ажимова. Он правильно сказал: я пришел сюда не тем, что был. Был я горячим, нетерпеливым, строгим к людям, а потом узнал много горя, увидел много трудностей и научился прощать. Товарищ Курманов, чтоб эти слова не оставались просто словами, я обращаюсь к вам. Ведь вы тоже говорили обо мне, ну да так будет мне позволено ответить тем же. Да и когда же говорить друг о друге, как не сейчас, при людях, но я верил и верю, что человек может что-то осознать и измениться к лучшему. В отношении вас этого, к сожалению, однако, не случилось, - каким вы были, таким вы и остались. Да, совершенно таким же... - Даурен говорил медленно, спокойно, как бы раздумывая, и когда он остановился, Бекайдар вскочил с места и крикнул:
- Говорите, говорите, Дауке, пусть они знают, пусть они все знают, кого здесь пригрели.
- А ну, помолчи, молокосос! - крикнул бешено Еламан. - Я не спал ночами, чтобы ты спокойно спал в своей кроватке! Я чекистом был, щенок ты эдакий!
- Вы были чекистом! - вдруг взорвался Даурен с трибуны. - Постыдились бы говорить такое! Чекисты уходили в драных шинелях на кронштадский лед, получали по двести граммов хлеба, работали день и ночь в нетопленых конурах! Я красноармейцем дежурил в комендатуре ЧК и помню это. А вы? Что сделали вы...
Еламан что-то хотел сказать и стал было подниматься.
- Замолчите! - крикнул Даурен и махнул рукой так, что тот, словно сраженный, не сел, а упал на свое место. - Если бы вы были чекистом, и разговора такого бы не было. Вот сидит ваша жертва. Да какого состояния вы его довели! Ведь он мог быть настоящим ученым, а вы лишили его всего - мужества, веры в себя, радости творчества. Вы растоптали его волю и честь! Вы его превратили в слепое орудие ваших же махинаций. Вы и вы!
- Товарищ председатель, я прошу, - вскочил Ажимов... - Что же это такое!
- Это разговор начистоту, Нурке Ажимович, - сказал строго председатель. - Сейчас Даурен кончит, и я дам слово вам.
- А, что там, - махнул рукой Даурен, - я кончил! Вся беда в том, что я запоздал: приди я к Нурке раньше, в первый год открытия Жаркынских приисков, возможно, все было бы иначе, и Нурке был другим человеком. И сейчас я тоже вел себя неправильно, недостойно: все отмалчивался - просто язык не поворачивался бросить в лицо своего ученика то, что он заслужил. А сейчас, наверное, и говорить уже поздно. В этом тоже моя вина. Почет, уважение, довольство - они же затягивают, как болото. Двадцать пять лет славы не прошли даром. Сейчас мой ученик готов любому сломать шею, кто посягнет на его место в жизни.
- Товарищ председатель, я же прошу вас наконец... Это черт знает что такое! - крикнул Ажимов в полном неистовстве.
- Э, да что там! Я же говорю, что кончил! Все! - Ержанов уже хотел сходить с трибуны, когда его взгляд снова упал на Еламана. - А вас я ненавижу, - сказал он негромко, - ненавижу за то, что я растил этого человека, а вы его погубили. Я не мог вмешаться в борьбу, иначе вместо одного врага, вы имели бы двух и никогда бы здесь не работали. Ведь, чтоб работать в науке, надо иметь чистую совесть. А вы? Бездарный чиновник, руководитель посредственностей, выгнанный со всех мест и лишенный всех чинов, что вы из себя представляете?! Вы вор, укравший мои бумаги, разбойник, задумавший похитить мое честное имя, убийца честных патриотов, вот кто вы такой и чем еще держитесь вы на земле...
И тут кто-то крикнул:
- А его уж и в зале давно нет! Сел на свой мотоцикл и укатил!
В зале зашумели.
- Нет, правда?
- Вот что значит совесть нечиста!
- Куда же он теперь?
И тут поднялся академик.
- Товарищи! - сказал он негромко, и сразу все смолкли. - Мне вас не перекричать, - продолжал он со слабой улыбкой, - поэтому будьте уж потише! Так вот какое дело, товарищи. Наука, которая изучает закономерности распределения месторождений и дает оценку перспектив, носит название металлогения. Мы можем гордиться. Родилась металлогения в Казахстане, и одним из первых, кто стоял у ее колыбели, был Даурен Ержанович. А первым практическим испытанием этой науки было открытие геологом Ержановым Жаркынских медных руд. - В зале произошло какое-то неясное движение, кто-то воскликнул: "Даурен!", кто-то начал: "Да как же тогда..." - да и не кончил вопроса, а кто-то твердо сказал: "Понятно!"
- Да, да, товарищи, я не ошибся. Даурен Ержанов, сидящий тут между нами, открыл Жаркын. Скоро об этом вы получите информацию, а пока разрешите перейти ко второй теме. Вот спор двух этих геологов, ведь это только с внешней стороны кажется, что дело идет о меди - есть она или нет ее. Окончательно это покажет дальнейшая работа, свертывать мы ее пока не собираемся. Есть все основания утверждать, что медь есть, а идет она действительно к югу, как и предполагал Даурен Ержанович. Вся беда в том, что порядок залегания пластов резко изменен. Когда-то здесь очень давно произошел - утверждают сейсмики - уникальный грандиозный сброс и сдвиг пород. Медь буквально ушла под землю. Еще глубже ее закрыл толстый слой сдвинутых коренных пород. Сейчас мы имеем довольно ясную и точную картину этого. Так вот, дело идет никак не о меди. Вернее, никак не об одной только меди. Нет, дело идет о столкновении двух мировоззрений, двух взглядов на науку, успех, славу и свой долг перед человечеством. Кто вышел победителем? Тот, у кого сердце чище и выше! Что побеждено в этой схватке? Корысть, спекулятивное отношение к науке. Не удивляйтесь, Даурен Ержанович, и не спрашивайте меня, откуда я это взял, если до сих пор об этом вы не говорили ни слова. Две недели в Министерстве заседала комиссия, и предварительные итоги ее работы готовы. Доклад у меня в кармане. Все остальное займет некоторое время, но трудностей уже не представит. Теперь о вас, Нурке Ажимович. Вы сделали один неверный шаг, - сначала только один! - и видите, куда он вас привел. Нельзя, никак нельзя истины касаться грязными руками. Не дается она в такие руки. Любую истину - научную, моральную, политическую, художественную - не взять грязными руками... А вы...
И тут Ажимов вдруг вскочил с места. Он увидел, как Бекайдар опустил голову, стремясь спрятать раскаленное от стыда лицо, увидел потупленный взгляд Даурена, и поток небывалой ярости ослепил его. Он вскочил и закричал:
- Лжете! Лжете, уважаемый! И вы клеветник! Я знаю, кто вас послал сюда! Знаю, знаю, знаю!!! Все вы враги, завистники, подхалимы! Нет! Мое честное имя вам не запятнать! Не выйдет! Вот он истинный преступник, - он ткнул пальцем в Даурена. - Ну что ты притворялся овечкой, смиренник? Посмотри мне в глаза! Не отводи лицо, перебежчик! Уже к сыну моему подобрался! Вставай, вставай - нечего сидеть да помалкивать!
Даурен медленно поднялся, провел рукой по лицу, кашлянул, встал и спокойно пошел к Ажимову. Он шел медленно и твердо - не побледнел, не изменился в лице, прошел один ряд скамеек, остановился, пожевал губами, изумленно поглядел вокруг и вдруг пошатнулся и хотел схватиться за спинку скамейки, но рука соскользнула, и он рухнул плашмя на пол.
Когда к нему подбежали, глаза у него были закрыты, едва-едва угадывался пульс.
Он умер в больнице через два дня, не приходя в сознание. Над ним стояли Бекайдар, дочь, Хасен, тетя Маша, Жариков, старый счетовод. Он никого не видел и ничего не слышал. И люди плакали громко, не скрываясь, зная, что ничего до него уже не дойдет.
...Похоронили Даурена посередине поселка на самой большой сопке. Пока тут стоит только столбик с фамилией покойного и датами рождения и смерти. Через год, когда земля осядет, из Алма-Аты привезут обелиск из белого мрамора, и будет на нем написано:
Даурену Ержанову
первооткрывателю Жаркынских месторождений, одному из созидателей науки металлогении
Весь поселок был на похоронах, только Ажимова не было. Хасен напрямик сказал комиссии по похоронам: "Если этот подлец явится, ждите скандала".
И вот Ажимов сидел один, ерошил волосы и все поглядывал и поглядывал на шкаф, где у него стояла бутылка коньяка. Но пить он не решался. Придут люди с кладбища, увидят его пьяного, подумают: запил с горя и унижения. Уж лучше было бы убежать, как Еламан, но он и на это, подумав, не решился, потому что, во-первых, куда бежать? А во-вторых, еще скажут - испугался, сбежал от позора.
К закату все прошли мимо его дома. Заплаканную, едва державшуюся на ногах Дамели поддерживали Бекайдар и Жариков. Хасен шел сзади. Он ни на кого не обращал внимания, шатался, бормотал что-то под нос, разводил руками. Был он страшный, почерневший, растрепанный, с красными слезящимися глазами: всю эту последнюю ночь он просидел над гробом, и теперь его шатало. Печальная процессия подходила к Красному уголку. Там был установлен поминальный стол и собрались все друзья покойного. И тут вдруг все увидели, что Хасена нет. Все время шел впереди и вдруг пропал с глаз.
И никто не заметил, как он направился к дому Ажимова.
...Они стояли в дверях и смотрели друг на друга, и Ажимов не мог отвести взгляда от этих страшных, мертвенно пустых и в то же время сверкающих глаз. От этих страдальчески запекшихся губ, от сильных хищных рук этих с длинными пальцами, по-наполеоновски сложенных на груди. Оба мучительно молчали. Наконец Ажимов выдохнул:
- Говори же!
И голос у него был страдальческий, сиплый.
Хасен шагнул вперед, взмахнул рукой, закусил губу.
- Я скажу... - начал он звонким от злости голосом, - я тебе скажу...
И замолчал, звучно дыша и раскачиваясь.
- Ну, - сказал Ажимов спокойно, - говори, я слушаю. Что ты мне можешь сказать такого, что я уже не сказал себе до тебя?
- Ты? - высокомерно удивился Хасен и даже поднял брови. - Ты что-то сумел сказать себе? Эх ты! - он презрительно махнул рукой. - Шел сюда, думал придушу тебя, как зайца, а увидел тебя... - он плюнул. - Вот и слов на тебя тратить не хочется! Живи, проклятый!
- Обожди, - вдруг сказал негромко Ажимов, когда Хасен был уже на пороге. - Постой, я тебе говорю. - Ковыляя, он подошел к письменному столу и взял какую-то бумагу. - На! Возьми, покажешь там! Пусть все прочтут! Телеграмма из центральной лаборатории! Во всех образцах медь! И какая медь! Очень высокого содержания! Саятская степь полна меди! Даурен прав!
- Что! - крикнул Хасен и подбежал к нему.
- Возьми, возьми, - уже почти автоматически повторил Ажимов. - Медь! Всюду медь! Саят полон меди! Возьми! А я...
Он сунул телеграмму в руки Хасена и слепо пошел мимо него, из поселка, в степь, в сопки и дальше - в горы. Он двигался безмолвный, прямой, автоматически быстрый. И глядя на него, Хасен сказал:
- Тень! Как есть тень!
Так с телеграммой в руке, сурового, строгого, его и нашли Жариков и Бекайдар. Он молча стоял и смотрел в ту сторону, куда надолго, а может быть, навсегда скрылся Нурке Ажимов.
Примечания
1
Сель - грязекаменный поток.
2
Куман - кувшин.
3
Ансаган - тоскующий.
4
Борибасар - задирающий волчонка.
5
Тилектес - единомышленник.
6
Умит - надежда.
7
ЦОО - зоологический сад.
8
В казахском старом понятии - земля покоится на кок-огызе: сивом быке.