- Из Пушкина, Афанасий Семенович.
- Из него, из него! - серьезно подтвердил Жариков. - У нас в армейском клубе ставила самодеятельность "Скупого рыцаря" - вот это оттуда. Очень хорошо играли пограничники. Декорации, костюмы, музыка! Ну! Вот у вас такого не посмотришь: только танцы да доклады. Что и сейчас идет небось какой-нибудь доклад?
- Даже целая беседа, - улыбнулся Бекайдар. - Приезжий поэт беседует о любви!
- О любви?!.. - Жариков так удивился, что даже повернулся к Бекайдару. - Что ж он вам такое может о любви сказать новое?
Бекайдар пожал плечами.
- Не знаю. Я ушел.
- Что ж не послушал? - усмехнулся Жариков. - А я-то думал, что это специально для вас, для тебя и Дамели такого беседчика прислали! Уж больно-то вы люди ненадежные и неустойчивые. А Дамели там?!
- Там! - усмехнулся Бекайдар. - Поэт ее двоюродный брат. Ничего, кажется, парень.
- Ну пусть тогда послушает, может, и поумнеет! - согласился Жариков. - Эх, брат, не беседы бы вам, а палку хорошую, или еще лучше: ремень красноармейский с пряжечкой! Разве у нас раньше так было, что невеста беседы о любви слушает, а жених ее по степи шатается, а?
- Да раньше и того, пожалуй, не было, чтоб невеста от жениха со свадьбы уходила, - горько усмехнулся Бекайдар.
- Не было! - горячо согласился Жариков. - А почему? Да кто б ее, такую красивую, отпустил? На это только один распрекрасный Бекайдар Ажимов способен! Только он, только он?
- А что ж я, по-вашему, должен был делать? - обиделся Бекайдар.
- Почему по-моему? Нет, почему только по-моему? - зарычал Жариков. - Бежать за ней ты был должен! Хватать ее! Тащить! Вот что ты должен был делать.
- Так что ж я феодал, что ли? - слабо усмехнулся Бекайдар и беспомощно развел руками.
- Что-то? - грозно нахмурился Жариков. - Фео-дал?! Дурак ты хороший, вот кто ты! Ты же ее любишь? Да?! Ты же с ней жить собираешься, так? Так какого же черта ты так от нее запросто отказываешься? Ушла - и ушла, и аллах с тобой, нальем, ребята, по новой за покой ее души? Кто ж так делает! Бекайдар Ажимов, да?
- Похоже что так! - грустно усмехнулся Бекайдар. Речь старика совершенно валила его с ног и не согласовалась ни с чем. В то же время он чувствовал в ней ту простоту и ясность, которой так не доставало ему во всей этой мути.
- Да ты не смейся, не смейся! - крикнул старик. - Тут и полсмеха нет! Ведь не она, выходит, а ты кругом, кругом виноват! Ну как же так? Раз ты ей даешь уйти со свадьбы неизвестно почему, неизвестно куда, неизвестно к кому, ничего тебе не объяснив, - значит, и без объяснений все понятно. Ведь так должны были понять люди! Я вот, например, только так и подумал, когда мне весь этот балет пересказали! Значит, знал парень, за что его так оконфузили, по делам, значит, вору и мука. Вот как я решил. Только потом, потом, после разговора с Дауке, я уже кое-что понял. А она ведь, наверно, до сих пор так и думает.
- Нет, - ответил Бекайдар, - сейчас она уже так не думает.
- Ну, слава тебе богу, хоть сейчас так не думает, - сердито усмехнулся Жариков, - значит, все-таки поговорили.
- Да.
- И выяснилось все до конца.
- Нет.
- Как нет?
- До конца - нет!
- Вот, черт возьми, народили мы деток! - вздохнул Жариков. - Прямо у них во рту языки-то, как чугунные! Вон как у того Царь-колокола в Кремле! Слово сказать боятся! Что ж ты молчишь, а? Ну почему твой отец тогда смолчал - я понимаю. Ему больше ничего и делать не оставалось, как отмалчиваться, но ты-то...
- Только не надо про отца, - попросил Бекайдар. - Очень, очень вас прошу, не надо!
С минуту оба промолчали.
- Курить будешь? - спросил Жариков.
- Буду! - ответил Бекайдар, и некоторое время они молча сидели и курили.
- Человек может и должен отвечать только за себя, - вдруг изрек Жариков. - Вот! За себя! Не за свата-брата, а за самого себя.
- А как же тогда: "Скажи мне кто твои друзья, а я скажу кто ты?"
- Не городи, тут это ни при чем. Отца, например, себе не выбирают! Значит, сын за него не отвечает. Ну, а если твой друг пакостит, а ты его скрываешь или, не дай бог, еще пользуешься чем-нибудь от этих пакостей, то тогда - да, его грехи твои грехи, а ты за них отвечаешь так же, как за собственные. Вот на этой ответственности и стоит все, мой дорогой: и ты с Дамели, и мы с тобой, и наше государство, и все прочее. Каждый отвечает сам за себя. И если в мире еще много пакостного, то это потому что ответственности у нас маловато! Вот когда родится у тебя сын, ему жить будет много легче, потому что ответственность за себя у людей возрастет. Неизмеримо возрастет, понял? А вы все действовали без всякой ответственности! Каждый думал только о себе и все решал сам по себе! Эгоисты были вы, мои друзья, - вот что! А значит, и трусы.
- Даже трусы? - удивился Бекайдар.
- А как же? - тоже очень удивился Жариков. - А разве ты видел когда-нибудь храброго эгоиста? Он потому и трус, что эгоист. Я, конечно, не про отпетых говорю. Тут уж другое, а вот про таких обывателей, какими вы себя, друзья дорогие, тогда показали, разве непонятно?
- Понятно, - усмехнулся Бекайдар, - спасибо за урок.
- Ну вот! - успокоенно и даже как-то смущенно сказал Жариков и опять полез в карман за трубкой.
- Нет, в самом деле спасибо! Вы многое мне пояснили! Может быть, я еще не полностью, так сказать, все понял, но когда-нибудь я и все пойму!
Жариков выбил трубку и встал.
- Пойдем, - сказал он, - наверно, там уж кончают! Отца давно не видел?
- С полмесяца.
- Так, так! Ну пошли, пошли! А то мне завтра рано вставать, опять с этим отчетом, будь он неладен...
- Так, может быть, я чем-нибудь могу вам помочь? - спросил Бекайдар, хотя понимал, что Жариков никого к этому отчету не допускает.
- Да тут уж сам себе помоги! - усмехнулся Жариков. Что, Дамели-то еще там? Ну пойдем, пойдем! Только ты сейчас не убегай? Есть у тебя эта плохая манера! Сейчас был - сейчас нет! Под ногами, конечно, не вертись, но и далеко не отходи, слышишь!
И только они вышли к площадке, как увидели Дамели. Она шла к ним навстречу.
- Ну вот, - сказал Жариков успокоенно. - Ну вот!
...Свадьбу решили сыграть в Октябрьские праздники.
А между тем в Саяте шел снег, дули холодные ветры, а по утрам выпадал иней. Кончилась неприветливая степная осень и начиналась зима. Полевые работы прекратились, началась камеральная обработка. Только один Еламан не сидел у себя в бараке, он был постоянно в разъездах, поисках, хлопотах, командировках. Заготовлял продукты, проверял наличность инвентаря, придирчиво осматривал экспедиционные машины. Мелкий ремонт производили на месте, в механических мастерских, для капитального ремонта отправляли в Алма-Ату. Все это тоже требовало времени. Вот в это время и нагрянула ревизионная комиссия. Председателем ее был академик, членами две женщины - одна работница ЦК, другая преподавательница геологического института, представитель Комитета народного контроля. Пока его товарищи знакомились с делами экспедиции, он бродил по поселку, заходил в бараки, палатки и разговаривал с людьми. Никогда ничего не записывал, но все держал в памяти. В первый же день приезда он заинтересовался Еламаном, вызвал его в контору и два часа говорил с ним наедине. О чем - так никто никогда и не узнал, но Еламан вышел из конторы присмиревший. И люди заметили: нет уже у заведующего хозяйством ни прежней хватки, ни прежнего зычного голоса.
А через неделю однажды утром академик пришел к Ажимову и сказал, что хочет осмотреть места работ, особенно ту долину, где были пробурены последние шурфы. С ним вместе были - остались ждать на улице - Даурен и Жариков.
Поехали сейчас же, с места в карьер, потому что Жариков и машину уже подогнал.
И вот эту последнюю свою поездку Ажимов опять вспоминал, как бред, навязчивый и неизвестно откуда на него нахлынувший, - уж слишком у него были напряжены нервы.
Трудно выдумать что-нибудь более мрачное, проклятое и вместе величественное, чем эта каменистая пустыня. Она была как бы другой планетой. Здесь все было особое. Голые, отшлифованные ветром до блеска прямые красные скалы, покрытые желтыми и зелеными пятнами лишайников. Круглые глыбы и пирамиды величиною с дом, крутые обрывы и склоны, камни, накренившиеся над пропастью и готовые вот-вот рухнуть. Ни дерева, ни кусточка, ни травинки. Заходило солнце, тоже большое и красное, и окрашивало все в зловещие беспощадные тона заката. На земле лежали большие, резкие, черные тени.
- Вот чертова долина, - сказал Жариков подавленно. - Никогда я не был здесь в это время. - Он поглядел на спутников, но они оба молчали. Не в силах выдержать тишину, генерал сделал вдруг из рук рупор и крикнул:
- О-го-го-го!
Ему ответило эхо, сначала одно, потом другое. Гулко и протяжно что-то крикнула в ответ ночная птица.
- Вот чертова долина! - повторил Жариков. Даурен по-прежнему молчал. У него было суровое и замкнутое лицо, а шаги тверды и уверенны. Он, верно, чувствовал себя хозяином этих мест. Его ничто не могло ни пугать, ни удивлять.
И вот покинутый пустой шурф. Около него валяется какая-то заржавевшая деталь. Большой отвал. Невдалеке зияло круглое отверстие. Все трое остановились.
- Вот первая скважина, - сказал Ажимов тоном экскурсовода. - Она покинута в прошлом году, стоила недорого. - Запишите: три тысячи.
Даурен молча стоял над скважиной, потом наклонился и взял обломок керна, посмотрел и отбросил.
- Стоило бы еще меньше, но на этих кварцитах сломались две буровые коронки, - сказал он. - Идемте ко второй.
А солнце, между тем, спускалось еще ниже. Еще резче стали контрасты теней и предметов.