- Так ты интересуешься работами профессора Руденко? - спросил он. - Запоздал, брат. Лет на десять запоздал! Лучше всего я тебя отошлю к его книжке "Горноалтайские скифы", из нее ты узнаешь все подробно. Там и иллюстрации отличные есть, и, коротко, дело в том, что на Алтае впервые удалось обнаружить трупы скифских родовых вождей - то есть сакков Геродота, а иначе говоря, - наших с тобой предков. Понимаешь, нетленные трупы их, а не скелеты! Две тысячи лет они пролежали в вечной мерзлоте, как в холодильнике. Поэтому сохранилось все! Буквально все. Даже лошади! Целая конюшня этих лошадей! Надо же на чем-то ездить на том свете покойнику. А на трупах уцелела даже татуировка. Сохранился и так называемый погребальный инвентарь. Не все, конечно! Ценные вещи были разграблены еще в древности, но и то, что досталось археологам, является находкой мирового значения. Очень много предметов, украшенных скифским орнаментом. Этот, так называемый, звериный стиль, о происхождении которого до сих пор идут споры. Так вот, находка Руденко пролила свет и на эту загадку. Ну, а самое-то важное другое: находка эта подтвердила абсолютную правдивость древнейшего из известных нам историков, отца истории Геродота. Он, правда, писал только о черноморских, так называемых "царственных скифах", но алтайские находки были бы совершенно нам непонятны, если бы не сохранилось то место из истории Геродота, где он описывает погребенье племенного вождя. Совпало все до последних мелочей. Оказывается, на дальнем Алтае скифы погребали своих покойников точно так же, как их родичи в черноморских степях. А это, в свою очередь, говорит об общности всех племенных групп этого народа - от Черного моря до алтайских гор. Понимаешь? - Даурен вошел в раж и говорил теперь складно, неторопливо, тем особенным академическим голосом, которым, наверно, читал лекции.
"Да, студенты, конечно, должны в нем души не чаять, - подумал Бекайдар, - он им на их любые вопросы готов ответить. Вот отец-то не такой, о геологии спрашивай его сколько угодно - все расскажет и все покажет, а об ином он и говорить не захочет. Да и меня учил тоже только правилам поведения. Как вести себя в обществе, как одеваться, как обращаться к старшему, как к младшему, как к сверстникам. Нет, ученые должны быть именно такими, как Даурен. А мой отец... Ну, конечно, он большой геолог, но этим все и кончается. Разные они люди, очень разные. Отсюда их неприязнь друг к другу".
В это время за палаткой послышался шум голосов, и затем девичий голос сказал: "Дома, дома, заходите, пожалуйста". И в палатку вошел сначала старый счетовод, а затем Жариков. Даурен встал и с неясным восклицанием пошел к ним навстречу.
- Ну, какие вы молодцы, что догадались приехать! - сказал он. - Вот сегодня у меня полный праздник.
- А у нас вечные будни, - сказал Никанор Григорьевич и заключил старика в свои объятия. - Как ты уехал, старик, словно свет погас. Все ходят унылые, скучные, не к кому на огонек забежать, не с кем душу отвести. Я - поверишь ли? - вчера ведомость трижды переписывал. Ну, Афанасий Семенович зашел, поглядел на меня да и говорит: "Вот что, дорогой! Я вижу, у тебя все равно все из рук валится. Берем сейчас мой вилик, две бутылки водки в портфель и катим к Даурену Ержановичу. Так, верно, лучше будет". Вот мы и прикатили. Примешь?
- Примет, примет, - засмеялся Жариков, - ты видишь и у него на глазах слезы. Он тоже по нас соскучился! Ну, здравствуй, здравствуй, старина, ты еще нас не совсем забыл? Ну вижу, вижу, что не забыл! Ладно, друзья, чем здесь, в палатке, сидеть да чаем пробавляться, давайте выйдем на простор. Ведь последние ясные дни стоят, потом и не погуляешь!
Вчетвером они вышли из палатки и пошли по степи. Закурили. Заговорили о работе, о последнем собрании и о том, что Нурке Ажимов сердится, а на что сердится - понять трудно, ведь он сам начинал эти работы - так кого же еще винить? Но об этом говорили сдержанно, не договаривая до конца. Скорее, не говорили, а намекали. Бекайдар чувствовал себя очень неловко. Ведь он понимал, почему люди так сдержанны, а разговоры их столь уклончивы. И вдруг Жариков воскликнул:
- Э, да к нам еще кто-то едет. Смотрите-ка, смотрите, прямо, как в ковбойском фильме.
Действительно, два всадника скакали к ним во весь опор. Один впереди, другой сзади. У первого всадника была легкая и какая-то очень вольная посадка - он словно играл с конем.
- Гогошвили! - засмеялся Ержанов.
- Он самый! - Да горца за десять верст распознаешь, - подтвердил Афанасий Семенович. - Как он сидит, подлец!
- А сзади Васильев, - сказал счетовод, - тоже научился держаться в седле. Но до Гогошвили ему все-таки далеко.
- Подождем, - сказал Даурен, и все остановились.
- Ну, друзья, вот что значит, метишь в ворону, а попадешь в корову, - закричал Гогошвили, подскакав и осадив лошадь, - вы смотрите-те, что мы привезли: целого киика! Как моя лошадь выдержала - не знаю, ведь в нем пуда два не меньше.
- Зато в тебе вес мухи, - засмеялся Жариков.
Действительно, целый небольшой киик был приторочен к седлу Гогошвили. Проделали это несомненно умелые руки - киика привязали с обеих сторон так, что голова и ноги приходились под живот лошади.
- Э брат, хорошо, что не попал инспектор, - сказал Жариков, подходя и рассматривая добычу, - за это, знаешь, вашему брату полагается?
- Да ведь случайно вышло.
- Ты мне сказки-то не рассказывай, - отмахнулся Жариков. - Знаем мы эти случайности! У меня так же бойцы то козу подстрелят, то парочку фазанов принесут, и все случайно. Товарищ Васильев, от этого кавказского человека всего можно ожидать, а вот на вас я никак не надеялся.
- Да нет, правда, правда, - подтвердил Васильев, рассмеявшись и слезая с седла. - Привет, дорогие товарищи! Даурен Ержанович, давайте я вас обниму! Тут что вышло? Мы возвращались с дальних шурфов и вдруг видим мчится стайка кииков, а за ними два матерых волка бегут!
И так не торопясь, сволочи, бегут, вразвалочку. Сразу видно, что в засаду их гонят. А там небось еще штук пять этих зверей сидит. Я знаю волчьи повадки. Сам в степях вырос. Ну, я и говорю Гогошвили: "Пали в волков". Но разве на всем ходу хорошо прицелишься? - Вот и вышло: стреляли в разбойника, а попали в безвинную тварь.
- Ну, хоть она безвинная, да вкусная, - сказал Даурен, осматривая киика. - А волки, значит, целы остались?
- Убежали, сволочи, - выругался Гогошвили.
- Сволочи чаще всего убегают вовремя, а вот невинные-то... - покачал головой Даурен. - Ну, ладно, снимайте вашу жертву и идем ко мне. Я кое-что вам хочу показать. А из этого отличный шашлык выйдет. Что ж, загуляем на просторе, друзья, раз уж день такой.
Через пять минут киик был в походной кухне, а гости сидели в палатке и рассматривали образцы пород.
- Да, интересно, очень интересно, - сказал Гогошвили, вертя в руках то серые, то зеленоватые, то бурые камни. - Ну, конечно, все это надо в Алма-Ату отослать. Здесь, в нашей лаборатории, мы можем провести только самые примитивные полевые анализы, но на глаз сразу могу сказать: стоящие образцы. Недаром вы, Дауке, побродили по горам.
Гогошвили, несмотря на свою молодость, был уже опытным геологом, а главное - у него были здорово развиты воображение и интуиция. За это его Даурен уважал особенно.
- Так вы что, так и думаете здесь оставлять Даурена Ержановича? - вдруг возмутился молчавший до сих пор Никанор Григорьевич. - Мы ведь и приехали узнать, как тебе тут живется, Дауке. Смотри, если что не так - мы такой шум поднимем. Я хоть молчалив, молчалив, но за тебя любому глотку порву.
- А я давно уже жду к себе Даурена Ержановича, - сказал Васильев.
- Да что вы лезете с советами! - вдруг закричал Гогошвили и бросил камень, который он вертел в руках на стол. - Что он сам не знает, что делать, в какой отряд ему ехать? Что он глупее всех нас, что ли?
Жариков засмеялся.
- Не бойся, Гогошвили, никто у тебя не собирается отнимать Даурена. Твой, твой он будет! Не пустим мы его к Васильеву!
А Даурен слушал и думал:
"Вот люди! Хорошие вы, в сущности, создания, а почему-то редко стоите друг за друга. Поэтому и ходит в мире несправедливость. А если бы все мы пошли на нее скопом, от нее бы, проклятой, и следа бы не осталось. А вот такие, как Ажимов..."
И тут как раз Нурке Ажимов вместе с Ведерниковым вошли в палатку.
"Значит, и Еламан тут, - остро подумал Даурен, - они всегда ездят вместе. Значит, верно я почувствовал - первый визит главного геолога будет ко мне".
- Здравствуйте, Дауке, - сказал Ведерников, робко кланяясь, - вот подскочил к вам на мотоцикле.
- Да уж это понятно, - неприятно улыбнулся Нурке, - куда конь с копытом, туда и рак с клешней: куда начальник - туда и комсорг. Здравствуйте, друзья, - да у вас тут, я вижу, настоящий той готовится, проходил мимо столовой, заглянул, а там киика разделывают. В чем дело, спрашиваю, отчего "пальба и крик и эскадра на реке"? Говорят: Даурен Ержанович велел. Так верно - той?
Все молчали: всем вдруг стало отчего-то трудно дышать, всем казалось, что их накрыли за каким-то чуть ли не преступным делом. И тут вдруг заговорил обычно молчавший счетовод.
- Тоя нет, товарищ научный руководитель. А киик под пулю подвернулся случайно ("Да-да-да", - иронически покачал головой Нурке), совершенно, совершенно случайно! Стреляли в волка, который бежал за ним, а попали в него! Ну, а собрались мы затем, чтоб повидаться с Дауке и справиться о его здоровье.
- Так что, вы разве заболели, Даурен Ержанович? - обеспокоился Ажимов. - Ай-ай-ай! И наверно, все после того купанья? Вот моему сыну тоже что-то неможется. Лихорадит его! Бредит парень! Простудился, наверно! Так вы верно больны, Дауке? А что же не лежите?