- А, Афанасий Семенович, - лицо Ажимова сразу прояснело (до того оно было хмурое и деловое: большой человек давал интервью, и ему помешали). Рад, рад видеть. Прошу проходить и садиться. Ну, а с вами, молодой человек... - обратился он к корреспонденту, но того уже не было в кабинете: Еламан выпроводил. - Поздравляю вас с благополучным приездом в наши Палестины. - Ажимов любил щеголять исконно русскими словечками. - Я как раз вчера получил телеграмму о вашем назначении, а сегодня вы сами здесь. Хвалю! Вот что значит военный навык. Вы ведь сапер, кажется?
- Нет, пограничник.
- Ах вот как! Да, специальность, что и говорить, немного далекая от нашей, но я думаю, что мы сработаемся. Нужна только добрая воля и взаимопонимание.
- Ну и знания у меня кое-какие есть. Надо только многое возобновить, - сказал Жариков, - двадцать пять лет тому назад я окончил геологоразведочный институт. А в общем, сработаемся, конечно. Моя работа, ваш опыт, - мне сказали, что вы принимаете эту формулу.
Ажимов улыбался все ласковее и ласковее.
- Совершенно верно, - сказал он мягко. - Очень даже принимаю, но только для своих подчиненных, а не для своего начальства. Мой начальник, - а сейчас вы именно мой начальник! - должен знать больше меня. Так повелось с тех времен, когда я впервые выехал в степь вот с этим человеком, - и он показал на портрет.
Жариков мельком взглянул на портрет и кивнул головой.
- Курить разрешается?
- Вам - пожалуйста!
Генерал еще раз взглянул на портрет, почему-то покачал головой, вздохнул и стал уминать табак в трубке.
В лице Нурке вдруг что-то дрогнуло.
- Вот я вижу у вас на трубке написано: "Колыма". Вы что, служили там?
- Нет, - ответил Жариков, - я служил последнее время на афганской границе. Это просто подарок. Один мой сослуживец подарил. То есть, теперь наш общий сослуживец. Я вам немного погодя его представлю. Он...
Вот в это время в кабинет и вошел Даурен с портфельчиком в руках. В черных очках. В запыленной одежде. С легким пыльником через руку. Нурке вдруг приподнялся из-за стола, и лицо его вспыхнуло. Он раздраженно нажал звонок. Появилась секретарша.
- Слушайте, Нина Ивановна, - сказал Ажимов раздраженно, - я ведь просил вас: когда я говорю с кем-нибудь наедине, никого ко мне не пускать.
- Ты не узнал меня, Нурке? - тихо спросил посетитель.
- Что? - в ужасе вскрикнул Ажимов и вдруг побледнел почти до зелени.
- Смотри, смотри, - сказал тихо посетитель, - смотри, сравнивай! - И он с грустной улыбкой кивнул на портрет.
- Даурен, Даурен! - вдруг отчаянно, совершенно по-молодому крикнул Нурке и бросился к старику. Обнял его, сжал, затрясся и заплакал. По-мужски заплакал, бурно, горячо, облегченно. Так они стояли и держали друг друга в объятиях, плакали, задавали друг другу какие-то незначащие вопросы.
- Да как же! Да где же вы были до сих пор, да почему не написали? - спрашивал Нурке и плакал.
А в кабинет уже набились сотрудники экспедиции. Два пожилых рабочих бросились к Даурену тоже со слезами и причитаниями:
- Ой, братец ты мой, - кричал один, - да до чего же ты похудел и постарел. Да где же твои черные волосы! А и зубы у тебя все серебряные. А Жаркын-то, Жаркын, помнишь? Сколько же мы с тобой троп прошли, сколько ущелий облазили!
И тут Даурен увидел девушку. Она стояла, прислонившись к косяку, и дико смотрела на него. Лицо у нее было бледное-бледное, а глаза огромные-преогромные, такие огромные, что ничего, кроме них, кажется, и не осталось на этом лице. Вся жизнь сосредоточилась в них. "Ты? Ты? Ты?" - спрашивали эти глаза, и Даурен повернулся к ней и сказал громко и спокойно:
- Дочка, а ты ведь вылитая мать. И лет вы сейчас одних. Такой я ее увидел в первый раз.
- Отец, - сказала тихо Дамели и пошла навстречу.
Даурен схватил ее за виски, прижал к себе и заплакал сладко, по-отцовски, с болью и радостью. И все глядели на них и вытирали слезы. Даже хмурый Нурке, даже генерал Жариков. И только один человек стоял возле стены и смотрел на все, что происходит, спокойно и сосредоточенно, с чисто деловым интересом.
- Ну, не знаю, не знаю, что из всего этого выйдет, - пробормотал Еламан, выходя из конторы, а дальше шел молча и думал: "А Нурке артист. И книгу не зря, значит, он посвятил Даурену. Уже пронюхал волк, что учитель жив и вот-вот свалится ему на голову! Ах, хитрецы! Ах, лицемеры! А Еламан все нехорош! Да ты Еламану сто очков еще дашь вперед. Перед тобой и майор Харкин дурак и простофиля! Всех обвел, всех обыграл, а сейчас небось струсил. Не выдержали нервы! Заплакал!".
...А с утра Жариков уже ходил по поселку. Одежда на нем еще была военного покроя. Костюм надо было отгладить, но он уже твердо решил, что с завтрашнего дня будет носить только штатское. "Раз и навсегда - хватит! Отвоевался! Какой я, верно, генерал?!"
Он подошел к химической лаборатории. Это был небольшой домик, белый, аккуратный, похожий на украинскую мазанку. Таких много около Воронежа. Перед домиком громоздились ящики с образцами, и рабочие - все молодые парни - перетаскивали их в лабораторию. Было шумно и весело. Дело в том, что в лаборатории за столами, уставленными химическим стеклом, сидели четыре девушки, и о них, верно, и шел сейчас развеселый разговор.
Увидев генерала, ребята замолкли, а один вытянулся и выкрикнул по-военному:
- Здравия желаю, товарищ генерал!
- Здравствуйте, здравствуйте, друзья. - Генерал подошел к ребятам, поздоровался со всеми за руку и представился: - Афанасий Семенович Жариков.
И тут вечный балагур Семенюк - парень лет двадцати пяти - тракторист, заводила, с прической ежиком, поднес руку к голове и воскликнул:
- С благополучным приездом, товарищ генерал! У нас тут все были, и профессора, и академики, и писатели, и художники, только вот генерала не хватало.
- Генерал в отставке, не генерал, дорогой, а полный шпак! - улыбнулся Жариков. - Опусти, опусти руку. Руку к пустой голове не прикладывают, нужна хоть беретка.
Все засмеялись.
- Нам все одно, что в отставке, что не в отставке, - сказал Семенюк. - Главное, что форма. Вот женюсь я осенью на одной красючке, - и он подмигнул в сторону лаборатории, - и приглашу вас. И будет у нас свадьба с генералом! Как у Чехова! Да с такой свадьбой за меня любая пойдет!
- Э, брат, - засмеялся Жариков. - Уж больно ты образованный. Чехова и я читал. Значит, вы пить, а я вам устав пограничной службы читать буду! Нет, не на того напали, ребята. Что это ты вертишь в руках?
- А балванит, - спокойно ответил Семенюк, - мы из него медь гоним.
- Сам ты балванит хороший, - опять засмеялся Жариков. - Нет, я хоть генерал и пограничник, но до того четыре года в геологоразведочном оттрубил. На круглые пятерки учился. Так что, как сказал Гамлет, коростеля от цапли отличить могу. А кто такой Гамлет ты знаешь? Как же так, а небось семилетку кончил? Не годится, друг! Раз других разыгрываешь, сам должен быть на высоте. Ну-ка, возьми свой балванит. Его и в лабораторию таскать нечего. Вот кто его сюда притащил - тот, действительно, как ты говоришь, балванит. И теперь вот что, ребята... - Он обернулся и увидел, что рядом стоит Ажимов и внимательно слушает.
- Передо мной здесь сейчас каждый из вас генерал! - сказал он. - Я ведь двадцать пять лет то в песках, то в степях, то в лесах, то во льдах, в общем - на границе пробыл. И кто хочет добра в работе - пусть мне помогает. Я любой совет приму, выслушаю и поблагодарю. А смеяться мы потом все вместе будем. Вот так, ребята! И тут мне, конечно, особенно нужны вы, товарищ Ажимов. Прямо-таки жизненно необходимы мне ваши советы и указания. Как говорят: побей, но выучи.
Так произошло первое знакомство Жарикова с людьми экспедиции.
А Даурен целые дни пропадал с Дамели на сопках. Отец и дочь сразу подружились. Дамели рассказала отцу про свою жизнь, сначала у тети Насти, потом в интернате, наконец у дяди Хасена и в общежитии университета. Не утаила она ни о своем чувстве к Бекайдару, ни о случае на свадьбе. Отец выслушал ее и сказал:
- Голубка! Правда это или не правда, что тебе сказал дядя Хасен, но дети за отцов не ответчики. Это ты запомни твердо. Каждый отвечает только за себя. И счастье каждый зарабатывает тоже только сам себе! Что ты качаешь головой? Ты не согласна?
- Нет, папа, не согласна. Если сын знает, что отец его преступник или просто очень нехороший человек, не будет и он счастлив.
- А если отец осознал свою вину и страдает?
Дамели подумала.
- Да ведь страдать мало, - сказала она наконец. - Надо еще сделать выводы. А для этого прежде всего нужно покаяться хотя бы перед тем же сыном. А если отец молчит? Какая же тогда польза от его страданий?
- Ну хорошо, отец покается, так что от этого изменится? Сын, положим, узнает все? Как же он должен вести себя дальше? - спросил Даурен.
- А вот это уже дело совести сына. Он должен что-то решить. От этого его решения и будет зависеть его будущее.
- Хорошо. А если все это действительно выдумки больного Хасена, и Нурке ни в чем не виноват? Тогда что?
Дамели нахмурилась.
- Папа, папа, ну зачем хитрить и все путать? - сказала она. - И зачем ты меня обязательно хочешь выставить виноватой? Ведь это значит, что я просто так, по глупости, по капризу осрамила любимого человека в самый лучший день его жизни. Ведь я всю жизнь не найду себе покоя, если это только так. Ой, не мучайте меня так, пожалуйста. Мне без того тяжело.
И она заплакала.
Даурен долгую минуту просидел неподвижно, потом положил ей руку на голову.