Антонюк прикинул. Всё. Одним взглядом опытного охотника и еще более - искушенного человека, который все видел, сам бывал при разных обстоятельствах и хозяином и гостем. Удивить его чем-нибудь трудно. Но подивился - ловкости и уменью друга своего.
Видывал Антонюк организованные охоты, в которых загодя расписывался каждый выстрел - где, когда, с какого расстояния - и зверя чуть ли не привязывали. Потому подумал, что многие из тех охот, в организации которых и он иной раз участвовал, были, мягко говоря, бездарны по сравнению с этой. Там все было белыми нитками шито, и сами организаторы потом рассказывали об этом анекдоты. Об этой же охоте анекдотов, пожалуй, не расскажешь. Однако Иван Васильевич не удержался, спросил:
- Сколько егерей гнало? Будыка засмеялся.
- Ох и зануда же ты, Иван! Один. Змитрок. Пошел звонить, чтобы пришли машины.
Да, черт возьми, это надо уметь - предоставить гостю все сто охотничьих мук и радостей! Поводить его с рассвета так, что он шевельнуться не может, а потом, под вечер уже, выгнать дурака кабана точно на него, на гостя, а не на кого другого. Такой азартный охотник, как Сиротка, не удержался бы, как с ним ни договаривайся, бьет он без промаху. Так нет же - единственный настоящий охотник не мог даже выстрелить, был блокирован. Недаром лежит такой мрачный.
Антонюк повернулся к гостю:
- Поздравляю.
Человек, которому тоже давно уже перевалило за полсотни, министр, заснял от счастья, как ребенок. (Все мы на охоте, на рыбной ловле - дети.) Сразу встал. Крепко пожал руку Антонюку, задержал дольше, чем требует вежливость, внимательно вглядываясь в лицо умными карими глазами, давно научившимися распознавать людей, читать их мысли. Антонюк поздравлял искренне - выстрел отличный. Сергей Петрович увидел это и почувствовал к нему симпатию.
- А мы с вами встречались, - сказал Иван Васильевич.
- Да, да… - подтвердил гость, но не вспомнил, когда, где, - сколько перед ним проходит людей! - и, чтоб не выдать себя, отступил в сторону, давая дорогу помощнику, который ждал своей очереди познакомиться с Антонюком. (Не мог он лежать, когда поднялся начальник!)
Сергей Петрович шутливо заохал:
- Ой, ой, мои бедные ноги. Натер до кровавых мозолей.
Будыка довольно захохотал.
- Однако ж вы, Сергей Петрович, сбили не только ноги. Вот, - он все еще гладил кабана и захлопал обеими ладонями по стегну, выбивая веселую дробь, - за такой трофей не жаль заплатить и мозолью! Верно, Марьян? - обратился он к Сиротке; тот не ответил, и Будыка опять засмеялся, закричал: - Вот, видите? Сиротка совсем сиротка. От неудачи. А у Ивана глаза горят. Завидуешь? Признавайся?
- Завидую, - подыграл Антонюк.
Толстый Клепнев, перевалившись с боку на бок, сказал:
- Зависть - частнособственнический пережиток. Учитесь у меня. Я завидую только тому, кто жрет сейчас колбасу из такого хряка. И глотаю слюнки. Скорей бы приезжал Змитрок.
- Может, и вправду товарищи расстроились? - озабоченно спросил гость. - Но я так понимаю: вместе охотились… Охота на такого зверя - дело коллективное.
- Да что вы словно оправдываетесь, - отозвался молчаливый Сиротка. - Разве впервые? Мы - старые зубры. Один Валентин Адамович не понимает охотничьей этики.
- Я? - закричал Будыка, непритворно взволнованный и притворно возмущенный.
- Ты. Дилетант! - насмешливо бросил Антонюк. Неведомо почему холодной волной ударила в сердце злость на Будыку.
"Что ты суетишься? Кто-кто, а я тебя насквозь вижу. Все мы принимали гостей и подхалимничали иной раз перед теми, кто над нами стоит. Но мы - грешные чиновники, а ты - ученый".
Антонюк боялся таких неожиданных перемен в себе самом. Подошел к компании в расположении добром, мягком, и вдруг - без видимой причины - резкий поворот. Зачем это ему? Испортить людям настроение?
- Я? Я - дилетант? - сделал удивленный вид Валентин Адамович и тут же засмеялся: - Юпитер, ты сердишься, потому что не убил кабана. А мы убили. - И, как бы испугавшись, что Антонюк не поймет шутки, закричал, подняв руки: - Сдаюсь, сдаюсь… В постижении охотничьих тайн я вечный первокурсник.
- Не только в этом. - Но холодная волна так же неожиданно отхлынула, снова вернулось добродушие, покой, пришедшие после дня скитаний по лесу, и Антонюк сказал это просто так, не придавая словам особого значения, чтобы разговор не иссяк.
- Сергей Петрович! Если мой лучший друг начнет убеждать, что и в машиностроении я этот самый… первокурсник - знайте: такова наша дружба. Умеем "поддержать" товарища при случае.
Это, кажется, уже обида? Или хитрость? Еще одно, с заходом с тыла, напоминание начальству о своих заслугах?
- Как директор института ты - гений, Валентин. Могу засвидетельствовать перед министром.
- Видите, Сергей Петрович, с какой язвой я жил в одной землянке?
Антонюк перевел разговор на другое:
- Вырежьте железу. А то испортит мясо.
- А егерь посоветовал смалить. Кабан молодой, лётышек. Время раннее.
Понятно: гостя хотят попотчевать еще одним экзотическим зрелищем. Клепнев ребячился, разжигал аппетит.
- Мы его сразу на сковороду. Колбаса - это вещь. Нету лучше в мире птицы, чем свиная колбаса. Мудрейший афоризм! Вершина житейской философии. У вас не верещит в ушах верещака? У меня явно начались галлюцинации. Какая верещака у нас будет! Не зря я захватил гречневой муки. На блины. Ни один повар не сготовит такой верещаки, как я.
Он перевернулся на другой бок, алчно застонал, зачмокал толстыми запекшимися губами.
- Где ты ее достаешь, гречневую муку? - удивился Сиротка. - Кто в наше время мелет гречу? Крупы и то нет.
- Не веришь ты, Марьян свет Максимович, в успехи нашего сельского хозяйства! Отстал от жизни. Давно выведен гречишно-кукурузный гибрид. Только надо уметь отделить гречиху от кукурузы. Я умею.
- Не мели, Эдуард, - остановил своего подчиненного Будыка: он не любил подобных намеков.
Клепнев Антонюка давно интересует: человек без принципов, но и не трус, бесцеремонный - через полчаса с самим богом запанибрата. С патроном своим Будыкой разговаривает на диво независимо, иногда довольно едко язвит. И однако тот держит человека без специальности, какого-то бывшего кинооператора, на должности научного сотрудника. И всюду таскает за собой. Ни шагу без него. Конечно, Клепнев - пролаза, доставала, рекламщик. В рассуждениях - циник. Но в мутной его болтовне иной раз блеснет и разумная мысль.
Невдалеке засигналили машины. Одна басовито, с хрипотцой, словно простуженная, за ней другая, голосисто, как девушка. Клепнев приподнялся, вскинул ружье, выпалил в пожелтевшую листву дуба. Сбитые веточки стремительно падали, одинокие листья кружили в воздухе. Усталая гончая, что лежала под дубом, смешно подскочила и стала бегать по кругу, нюхая влажную землю, которая пахла старыми грибами и свежим желудем. Сиротка поманил собаку!
- Чомбе! Чомбе!
- Чомбе? - удивился Антонюк, - Кто придумал такую обидную кличку?
- Я купил ее у Лапицкого,
- Если б собака понимала, откусила бы его шляхетский нос. Политик!
Гончая послушно подбежала к хозяину и, высунув красный язык, смотрела умными глазами, казалось, даже с укором: какому, мол, дураку вздумалось без нужды стрелять? Хриплый сигнал послышался ближе. Клепнев опять хотел ответить выстрелом. Но Сиротка остановил:
- Зачем палить? Никуда с просеки не свернут. Дорога одна.
Медленно покачиваясь на корневищах дубов, поодаль, где проходила квартальная просека, показались машины: черный, как огромный жук, ЗИМ и светло-голубая, веселая, и вправду как девушка, "Волга". Кабана хотели затащить в багажник ЗИМа, но Сиротка высказал опасение, что туша может пропахнуть бензином. Набросали на заднее сиденье и пол еловых веток и положили туда. Будыка пригласил Сергея Петровича в "Волгу". Потом позвал Антошока. Когда двинулись, сказал:
- Надо захватить егеря. Пускай пропустит чарку. Но не заехали. Забыли. Заговорились.
Министр и Будыка заняли деревянный особняк - охотничий домик. Все остальные помещались в гостинице, стоявшей в сосняке на склоне холма, где совсем недавно был построен дачный комплекс. Будыка неожиданно пригласил Антонюка в их дом - комнат хватает! Комендант, хотя и старый знакомый, без особого энтузиазма встретил нового гостя - не тот ранг! - и поместил Антонюка внизу у входа, в комнатке, где при высоком начальстве поселяли охранника или порученца. Ивана Васильевича это нисколько не задело: слишком хорошо он знал "табель о рангах" и людей, которых назначали комендантами.
Умывшись и переодевшись, министр и Будыка вышли посмотреть, как под шумным руководством Клепнева (сам он ничего не делал, но всем давал советы) смалят кабана. Сквозь дверь Иван Васильевич услышал их разговор.
- Кто он, этот… колючий, который присоединился к нам? Знакомое лицо.
- Бывший… - Будыка назвал недавнюю должность Антонюка.
- А-а… Вспомнил. А теперь где?
- Персональный…
- За что его так? Ему же, должно быть, и шестидесяти нет…
- Принципиальный идеалист. Выступил против новаторства в сельском хозяйстве. Консерватор. Держался за травы. А трава - опора ненадежная. - Будыка засмеялся, довольный своей шуткой.
Уже на крыльце (слышно было сквозь открытую форточку) министр спросил:
- Валентин Адамович, ты, кажется, крестьянский сын?
- Все мы - дети земли.
- Как ты считаешь: мудро то, что мы делаем сейчас в колхозах?
- У меня другая сфера, Сергей Петрович.