- Жаль... - Адмирал сел. - Рыбаков спас, а сам не уберегся... Евгений Антонович, - обратился он к Савчуку, - а у вас как дела?
- Все хорошо, - отозвался конструктор.
- Садитесь, пожалуйста, давайте подготовим доклад главкому об испытаниях оружия...
Адмирал Журавлев и Серебряков уехали часа через два. Проводив их, Скляров устало прилег на диван. Он думал о Кесареве.
"Эх, Сергей... Видишь, откуда появилась твоя амбразура..."
По потолку прыгали тени, и Скляров догадался, что это из-за туч выглянуло солнце, лучи его проникли в открытое окно. Когда солнце исчезло, снова потемнело. "Кесарев - герой. Его представим к ордену... Надо бы как-то переговорить с Наташей. Может, приедет? Она здесь очень нужна".
Приоткрыв дверь, Скляров выглянул из каюты. У трапа стоял Комаров.
- Роберт Баянович, зайдите ко мне, - окликнул его командир.
Старпом вошел в каюту, одернул китель. Скляров остановил на нем свой проницательный взгляд, прошелся по каюте, ожидая, когда Комаров заговорит первым. И тот, словно бы догадавшись об этом, сказал:
- Я только из госпиталя. Кесарев пришел в себя, просил вас зайти к нему...
- Да, да, обязательно я навещу его, - перебил Скляров старпома. - Ну, а что сказал хирург?
- Выход один - операция, может быть, еще удастся его спасти... - Он сделал паузу. - Павел Сергеевич, может, пошлем его жене телеграмму?
Слушая его, Скляров размышлял:
"Верно, операция очень тяжелая. А что делать? Иного выхода нет. Да, прав адмирал - Кесарев спас судно, а себя поставил под удар..."
- Я вот зачем вас пригласил. - Скляров приподнял правую бровь. - Остаетесь за меня. Я ухожу... Телеграмму не надо - шуму в селе наделает. Я лучше позвоню ей. У них дома есть телефон. Лично сам позвоню. Наташа - умная женщина, она все поймет. Она должна понять. Я рассчитываю на ее приезд. Ведь они так и не помирились.
- Да? - удивился старпом. - А я-то считал...
- Я тоже считал, - прервал его Скляров, - а выходит, не помирились. Сам Кесарев мне сказал...
Он заспешил домой, но Зины не было, видно, ушла к морю с ребенком гулять. Да, конечно же, ушла, вот и коляски в коридоре нет. Она часто ходит с ребенком к морю: Скляров даже обрадовался, что ее нет дома, и он тут же заказал срочный разговор. Он просил девушку-телефонистку как можно скорее соединить его с далекой Кубанью, где Наташа жила у своей матери.
- Очень прошу вас... да, да, срочный заказ... Кого пригласить к телефону? Наташу Кесареву...
Скляров устало присел на диван. Так он сидел долго, и все мысли его были о Кесареве.
Наконец зазвонил междугородный телефон. Скляров одним рывком очутился у столика, схватил трубку. Услышал голос Наташи и обрадовался. Она удивилась, почему он позвонил ей.
- Скажите, как там Сергей? - гремело в трубке.
Скляров сильно сдавил трубку.
- Сергей в госпитале. Доставили его туда прямо с моря, - тихо сказал он. - Но вы не волнуйтесь. Так, задело его немножко. Но все будет хорошо. Все должно быть хорошо.
Она коротко отозвалась:
- Я вылетаю. Завтра утром...
- Наташа, я вас встречу. Да, да, я приеду за вами в аэропорт. Нет, нет, мне сделать это нетрудно. Обязательно приеду...
После этого Скляров пошел в госпиталь.
Врач, высокий и седой полковник в очках, встретил его недобрыми вестями. Кесареву стало хуже, пульс учащенный, дважды терял сознание.
- У него в правом легком застрял осколок, - сказал врач. - Пока мы готовимся к операции, вам можно пройти...
Кесарев на койке показался Склярову длинным и неуклюжим. Лицо осунулось, пожелтело, как осенний лист, и только глаза блестели, как в море штиль, - ярко, искристо. Дышал он тяжело, хотя при командире бодрился.
- К тебе Наташа едет, - сказал Скляров.
Кесарев скривился от боли. В его глазах Скляров увидел вдруг слезы. Они блестели, как осколки стекла.
- Ну, здравствуй, орел! - улыбнулся Скляров, садясь на стул. Он слегка пожал Кесареву руку, мельком взглянув на его лицо, оно оставалось холодным и неприступным. Но вот его уста тронула улыбка.
- Был орлом, а теперь пташка... - усмехнулся Кесарев, все еще держа в своей руке ладонь командира. - Крылья у меня подрезаны, товарищ капитан второго ранга. Осколок, он что? Кусок металла, горячий, правда, кусочек, душу печет... Тут у меня был Роберт Баянович, так я просил, чтобы вы пришли. Я хочу сказать, товарищ командир, что все делал на совесть, да маленько сорвалось... Ошибочка случилась. Я-то как с миной обращался? Как с красивой женщиной - хотелось добраться к ее сердцу, а она, стерва, шарахнула... Ну, а как вы? Что там на корабле?
Скляров почувствовал себя неловко: выходит по Кесареву, что пришел он к нему по просьбе, а не по своему желанию. Но ведь это не так! Еще с утра он собирался прийти в госпиталь, но пришлось вместе с конструктором составлять отчет об испытаниях нового оружия. Но как об этом сказать, чтобы не обидеть Кесарева? И вдруг у Склярова вырвалось:
- Я очень ценю тебя, Сергей. Может, я строгий, а то и горячий в службе, но я тебя ценю. Вот честное слово...
Кесарев дотянулся рукой до его плеча, слегка тронул его:
- Не надо, товарищ командир. Вашей вины в том, что со мной случилось, нет. Я сам на это пошел. Есть у меня эта самая лихость, как вы справедливо однажды заметили. Есть, но ведь я с этими минами не раз боролся! Я щелкал их как орехи. В Заозерной тоже попалась капризная мина, а все же укротил ее. - Кесарев улыбнулся, отчего лицо его слегка порозовело. - Я не герой, товарищ командир, я просто делал свое дело. Так-то... Ну, а что скажете вы?
- Ты неплохо выглядишь, Сергей, и я уверен, что все обойдется хорошо. Я хочу в это верить.
- И я хочу верить, - глухо сказал Кесарев. - Но случится то, чего никто из нас не ожидает. Я к тому, что осколок, который сидит во мне, лишь добавил весу телу, но вовсе не здоровья. С ними не шутят, осколками...
Скляров вдруг почувствовал, как холодок пробежал по его телу. Нет, не от боязни за себя - от боязни за Кесарева: что с ним будет дальше? Как пройдет операция? На этот вопрос, пожалуй, не ответил бы и врач, так как трудно угадать способности каждого организма выстоять в борьбе с недугом. Сейчас Склярову хотелось высказать минеру все, о чем он думал в эти минуты, сидя у койки больного, но говорил он не вслух, а мысленно: "Я не осуждаю тебя, Сергей, за то, что ты рисковал собой. Нет, не осуждаю, ибо если человек не способен на риск, он не способен на большое дело. А кому нужен такой человек? Ни мне, ни Серебрякову, ни адмиралу Журавлеву. Да и сам ты не уважал бы себя, если бы стал жалеть себя, а других ставить под удар. Я даже горжусь тобой, Сергей, что в своем деле ты оказался на вершине. Мне еще надо будет найти свою вершину, дойти к ней и разумом и сердцем, а ты уже нашел свою высоту. Я лишь огорчен, что задел тебя осколок. Но я верю, что врачи спасут тебе жизнь. Может быть, я виновен перед тобой, что всегда был строг и требователен. Но сам же ты говорил, что командир кончается, если он перестает требовать! Да, Сергей, тут я с тобой вполне согласен - командиру нельзя быть хлюпиком, слабовольным человеком, ибо в трудную минуту он потеряет и себя, и, что весьма опасно - свой корабль. А страшнее этого в жизни командира ничего больше нет.
- Вы о чем задумались? - нарушил его размышления Кесарев.
- О тебе думал, Сергей, о корабле... - выдохнул Скляров.
- А что - обо мне, если не секрет?
- Что ты - герой.
- Зачем вы так? - в голосе Кесарева прозвучала нота обиды, он рукой прикрыл свое лицо и глядел куда-то в сторону.
- Я вовсе не шучу, Сергей, - серьезно молвил Скляров. - Я горжусь тобой. Когда в море твой матрос упал за борт, мне тогда было больно. И за себя, и за тебя, и за матроса Черняка. Такова уж доля командира - все, что есть на корабле, близко его сердцу. Это - страдание, но и в нем есть своя радость. И когда капитан первого ранга Серебряков сетовал на то, что "Бодрый" не выполнил в море свою задачу, я - ты только верь мне, Сергей, - не знал, куда деться от стыда. И все же я был горд от мысли, что в мирное время матрос не погиб, мы спасли его. Смешно, да? А я был горд, что матери матроса Черняка не придется его оплакивать.
- В боях с гитлеровцами гибли сотни и тысячи, - грустно заметил Кесарев.
- На то была война, Сергей. А мирное время, оно по-своему распоряжается судьбами людей, но жизнь под удар не ставит. Не должно ставить, - поправился капитан второго ранга. - Конечно, и в наши мирные дни бывают потери, но потеря потере рознь...
Кесарев стал возражать ему, но не горячился, голоса не повышал, он сказал то, о чем минуту назад подумал Скляров: "Если дело стоит того, чтобы рискнуть, поставить свою жизнь под удар, то такого человека никто не осудит".
- Вы правы в одном, товарищ командир, я мог бы сделать все, чтобы не было взрыва, - выдохнул Кесарев. - Мог бы... Но я... я, кажется, был самоуверенным. Да, да, - самоуверенным. И еще во мне играло самолюбие. Я хотел доказать Савчуку, что никакой ловушки в камере нет, нет там и часового механизма. Но я ошибся, ошибся как пить дать...
- И все же ты поединок выиграл - мину укротил, спас рыбаков, победителей, как известно, не судят, - Скляров улыбнулся.
- Вы хитрый... - Кесарев не договорил.
"Ему просто жаль себя, - подумал Скляров. - Он прекрасно понимает, что теперь ему, если даже и выживет, не плавать на корабле. Эх, Сергей, и зачем ты трогал эту крышку? Поджег бы бикфордов шнур, а сам - в укрытие..." Словно догадавшись о его мыслях, Кесарев сказал: