Скрипнула крышка - это с места наконец сдвинулась заржавевшая гайка. У Кесарева от напряжения даже молоточки в голове застучали. Он отвинтил гайку, положил ее себе в карман и принялся за вторую. И вот что странно - она легко подалась, несколько поворотов ключа - и крышка еще больше отошла. Кесарев заглянул в щель - два тонких проводка, красный и черный, тянулись к запалу. Запал медный, блестящий. Он холодит глаза. Только бы не задеть тонкие проводки... Кесарев подумал о том, что надо отключить схему ликвидатора. Внутри там есть один хитрый контакт, если вдруг какой-либо проводок порвется, то сейчас же, в одно мгновение заработает часовой механизм, пройдет несколько секунд, контакт замкнется, сработает запал и - взрыв. Кесарев дотронулся до красного проводка. Тонкий как паутина. Только бы не оборвать. Кесарев чувствует, как деревенеют пальцы. Да, прав Скляров - человек живет не умом, а сердцем. Нет, Кесарев с этим не согласен. Человек живет прежде умом, он должен соображать, что к чему, а уж потом делать какой-либо шаг; а сердце... Оно самый чувствительный аппарат; глухо стучит в груди, будто тяжесть на нем какая. И в ногах тяжесть, и дышать как-то тяжело. Не страх ли тебя сковал, Кесарев? Нет, только не страх. Напряжение какое-то давит на сердце. Ворочается оно как мельничный жернов.
"Чего ты скис? - сказал он себе. - Ты же не трус, Сергей. Ну? Докажи, что ты щелкаешь мины как орехи. Только не спеши, думай. Только не спеши. Человек живет умом..." Он нагнулся к мине, засунул руку в отверстие, пытаясь вынуть запал.
"Все, кажется, я готов..." - только и подумал Кесарев. И тут одна мысль обожгла его сознание - порвать черный проводок. Это по нему бежит ток к запалу. Да, да - он... Кесарев просунул руку и изо всех сил потянул провод. Наконец он лопнул.
- Все, теперь дело в шляпе, - выдохнул Кесарев. Но едва он приложился ухом к мине, как услышал стук "тик-так, тик-так". Часовой механизм работал. Кесарев догадался - в камере мины установлено два ликвидатора. Значит, там и два запала, и чтобы вынуть их, надо снять крышку аппаратной камеры. Скорее, скорее! Кесарев изо всех сил нажал на разводной ключ, и гайка сдвинулась с места. Скорее! Скорее!
Он мигом снял крышку, бросил ее и тут же увидел переплетение проводков. Все Их резать нельзя, где-то тут два проводка от часового механизма. Ага, вот они, у самого запала... Он зубами перекусил их, и часовой механизм перестал работать. Кесарев легко вынул один запал, потом другой и, держа их на ладони, сказал:
- Вот они, голубчики...
Пальцы дрожали, и ему стало не по себе. Он осторожно завернул запалы в платок и положил в карман. Кивнул мичману:
- Давайте, гребите к буксиру...
Вскоре мину отбуксировали подальше от порта, на другую сторону залива, и подорвали. Эхо взрыва молнией пронеслось над бухтой, вспугнуло чаек и затерялось где-то в скалах. Кесарев легко вздохнул:
- Еще одно эхо войны... - И, глядя на капитана буксира, спросил: - Ну что, все? Тогда разрешите мне отбыть на корабль на вашем катере...
Уже смеркалось, когда катер ткнулся носом в песчаную отмель. Кесарев спрыгнул на землю, крикнул рулевому "спасибо!" и зашагал вдоль берега.
Странное, однако, чувство овладело им: там, в бухте Заозерной, он думал о Вере, говорил себе, что при возвращении на корабль непременно зайдет к ней; а то, что дома ждет Наташа, его ничуть не волновало. А укротив мину, он вдруг с необыкновенной теплотой подумал о жене, он понял, что это, видно все оттого, что она ждет его, волнуется. Не зря же как-то в пылу откровения она призналась, что, когда он в море, дома она сама не своя: то выглянет в окно, откуда до самого горизонта просматривается дымящее море, то станет звонить по телефону жене старпома Лиле Ивановне, говорить о том, что их сын Игорь хорошо решил домашнее задание, написал сочинение без ошибок, а потом спросит: "А как там Роберт Баянович, что-то давно он не был в школе?" А жена скажет: "Так ведь в море он, как и ваш Сергей". И только после этого Наташа успокоится. А на другой день она снова начинает волноваться...
"Наташе я не скажу, как укрощал мину", - решил Кесарев.
Он вышел на городскую улицу, там, на пригорке, Верин дом. В окнах горит свет, значит, она дома...
И все же Кесарев после колебаний решил зайти к ней. "Только на час, а потом домой".
Стучал в дверь, а у самого в груди трепетало сердце. А когда увидел Веру на пороге, шагнул к ней, схватил обеими руками и крепко прижал к себе. Губы прошептали:
- Веруся, моя дорогая, я так к тебе торопился...
Она не отстранилась, тихо сказала:
- Вот мученик мой, ну, ладно, заходи в комнату...
Она помогла ему снять мокрую шинель, спросила:
- Ты откуда?
- С того света, Вера... - Он тут же прилег на диван и, глядя на нее, продолжал: - Скляров говорил как-то, что человек не умом живет, а сердцем. А я не согласен: ум делает человека сильным, дает ему все, что надо. А сердце... Нет, сердце порой обманчиво, ох как обманчиво.
- Не выдумывай, - усмехнулась Вера. Она встала, выключила в прихожей свет, а в спальне включила ночник. - Сердце, оно никогда не обманет человека.
- А вот и неправда, - возразил Кесарев. - Еще час назад я в мыслях жалел Наташу, даже решил не заходить сегодня к тебе. А вышло по-другому. Увидел в окнах свет, и сердце затрепетало, как рыбешка в сети. Ноги сами понесли к дому. - Он помолчал. - Сегодня я был наедине со смертью. Веришь, а?
Она присела к нему, наклонилась к его лицу и поцеловала.
- Я, кажется, тоже не могу без тебя. А про смерть ты, пожалуйста, не придумывай. Скажи, что спешишь, но приехал ко мне. Я и так тебя пожалею.
"Не поверила, - взгрустнул он. - А Наташа не такая..."
Сергей проснулся на рассвете. На душе было пусто и зябко. Из кармана кителя, висевшего на спинке стула, он достал папиросы и закурил. Тихо, чтобы не разбудить Веру, подошел к окну. На дворе стоял мглистый туман, сквозь его серую пелену тускло просматривалось море - какое-то серое, как застывший свинец. "Погода тихая, значит, уйдем в море", - подумал он и стал одеваться. Ему не хотелось будить Веру. Надо тихо уйти, чтобы она не слышала.
Сергей отошел от окна, загасил папиросу.
"А все же я подлый... - подумал он. - Наташа небось думает, что я на корабле. А вдруг?.. Нет, она не станет наводить справки".
Кесарев надел китель.
Проснулась Вера. Кажется, она давно не спала.
- Сережа, милый... Ты что, уходишь?
Он присел к ней на диван, и глядя в ее черные, как сажа, глаза, сказал:
- Там меня ждут, - Сергей нагнулся к ней и поцеловал в мягкие губы.
- Я люблю тебя, Сережа, - сказала она серьезно, без улыбки. - Теперь ты понял свою ошибку?
- Нет, объясни, пожалуйста.
Она встала, набросила на себя коричневый халат, и теперь ее светло-розовое лицо с тонкими дужками черных бровей стало одухотворенным. Каштановые волосы упали на плечи. Высокая, стройная, она была красива, словно сошла с картины художника.
- Ты сам потерял меня, и то что сейчас рядом со мной - моя милость. Да, да, Сережа, жизнь штука коварная! - И она погрозила ему пальцем.
- Ты знаешь, я не ищу в жизни проторенной дороги, - возразил он ей. - Я сам делаю свою тропинку в жизни. Ты извини, но я сам делаю. - Кесарев чему-то усмехнулся. - Странная ты, Вера. Вчера, когда мы сидели в ресторане, ты ко мне не была внимательна, а все поглядывала на соседний стол. Там сидел капитан первого ранга, и ты не спускала с него глаз. Он что, твой знакомый?
Она кокетливо отбросила со лба волосы.
- А ты наблюдательный...
- Кто он? - вновь спросил Кесарев.
Вера сказала, что видела его впервые и что он не дурен собой. Чем-то похож на ее мужа.
- Давай вернемся на пять лет назад... - Она взяла папиросу, зажгла спичку. - Помнишь, как все случилось? Меня пригласил на танец Борис Алмазов. А ты? Ты стал ревновать... Ты ведь ушел тогда, а он проводил меня. Ты наутро уехал и даже не простился со мной. Что мне оставалось делать?
Кесарев усмехнулся.
- И ты поспешила выйти замуж...
Она тяжко вздохнула.
- Это была моя ошибка. Я просто увлеклась Борисом. Лгать тебе не стану - я не любила его. Я просто увлеклась.
- Да, не любила?
- Не веришь? - Она хохотнула. - Детей-то у нас нет? А вот ты поторопился... Что, любишь Наташу?
- Кажется, люблю...
Она громко засмеялась:
- Любишь, да? А чего тогда со мной?
- И тебя люблю...
Она заглянула ему в лицо.
- Тогда не торопись на корабль... Сколько на часах?
- Пять...
Она прижалась к нему, дохнула в лицо.
- Поцелуй меня...
Сергей встал, сказал жестко:
- Я ухожу. К подъему флага надо быть на корабле. Я еще ни разу не опаздывал. Быть на корабле вовремя - это святость. - Он тронул ее за плечо. - Послушай, а твой отец ни о чем не догадывается?
- Куда уж ему? Он без ума от своего судна. Как же - капитан! А вот мой Алмазов только штурман.
- Ты сказала - мой?
Она устало зевнула.
- Так, по привычке. - И решительно добавила: - Я не люблю его. Он мягкий характером, безвольный какой-то, тихоня, что ли, а я таких терпеть не могу. Вот ты - да. Решительный, волевой. Я уверена, что, если бы тебя застал Алмазов, он бы стал извиняться...
- Ты выдумщица...
- Он обманул мои надежды, я разочаровалась в нем, хотя мой отец души в нем не чает. Знаешь, как он сказал о Борисе? "Алмазову можно доверить судно". В его понятии судно это прежде люди, экипаж, а не сама железная посудина... Чаю согреть?
- Не надо, - Сергей, не торопясь, застегивал на кителе пуговицы.
- Завтра тебя ждать?