У капитана был лоб мыслителя; глубоко посаженные светлые глаза смотрели на Савина с участием.
- Я не хотел готовить собрание.
- То есть как?
- Собрания проходят бесчувственно и, кроме вреда, ничего не приносят.
- Что-то, Евгений Дмитриевич, я не слышал о чувственных собраниях.
- Они должны настраивать людей!
- Это - другое дело. Но у вас-то получилось - расстраивать. Выступающих не было, и даже проекта решения, основного ориентирующего документа, не подготовили. Вы советовались с заместителем командира по политчасти?
- Нет.
- Напрасно. Он бы уберег вас от такой партизанщины.
- Товарищ капитан, но ведь из-за проектов решения все голосуют бездумно, не вникая в то, за что голосуют. И тут же забывают, за что поднимали руку. И собрание получается, как шар: катится, а следа нет.
- Это - если плохой проект решения.
- Но они же все плохие! Даже отчетно-выборного собрания!
- Евгений Дмитриевич, вы еще делаете только первые шаги в комсомольской работе. Не горячитесь. Давайте то решение, посмотрим вместе.
Савин достал книгу протоколов, новенькую, чистенькую, передал Пантелееву. Тот сначала пробежал записи глазами. Потом сказал:
- Кое-что, конечно, здесь упущено. Но в целом решение сомнения не вызывает.
Савин слушал, как капитан зачитывал первый пункт, длинный, как товарный поезд. В нем перечислялись все документы, которыми должна в своей работе руководствоваться комсомольская организация, и в "их свете" предлагалось "всем комсомольцам повысить личную примерность в учебе, дисциплине, выполнении директивных норм, добиваться на завершающем этапе...". "Завершающий" - это выход с насыпью БАМа на Юмурчен. Только название реки в протоколе было упущено.
Зачитав, Пантелеев спросил:
- Скажите, с чем вы здесь не согласны?
- Почему - не согласен? Все правильно. Но не воспринимается.
- Евгений Дмитриевич, мы с вами говорим на разных языках. Вы считаете, что у вас в части все в порядке с примерностью комсомольцев, изжиты случаи нарушения воинской дисциплины и срыва плановых заданий?
- Не считаю.
- И правильно, что не считаете. Рота Синицына до сих пор в должниках ходит. Сколько в ней комсомольцев?
- Семьдесят восемь процентов.
- Вот видите! Если бы каждый из них показывал примерность, она бы давно была в передовых.
- Рота и будет передовой.
- Очень хорошо. Только не понятно, почему у вас вызывает сомнение этот пункт решения?
- Слова гладкие и привычные.
- Задача в том и состоит, чтобы за привычным увидеть то, что касается каждого из нас, почувствовать личную ответственность за порученный участок дела. И выполнить на своем участке обязывающий пункт решения.
- Но ведь этот пункт даже в голове не задерживается.
- А это уже зависит от степени сознательности комсомольца. И ваша задача, как комсомольского вожака, будить эту сознательность своим страстным словом, каждым мероприятием...
Беседа длилась, наверное, не меньше часа. Савин ловил себя на том, что вдруг соглашался с доводами Пантелеева. На него обволакивающе действовала убежденность, с которой тот объяснял истины вроде бы и азбучные, но и не такие простые. Но тут же Савин внутренне спохватывался и уже понимал, что не верит всей этой кажущейся правильности. Но молчал. Не то чтобы из-за нежелания перечить своему политотдельскому начальнику, скорее, не хотел обидеть его категорическим несогласием, такого опытного и доброжелательного.
- Дневник индивидуальной работы с комсомольцами у вас есть? - спросил капитан.
Ароян говорил Савину про такой дневник, но как-то вскользь, не по-приказному. Предупреждал также, что любой проверяющий будет интересоваться дневником. Но Савин не придал этому значения и не завел дневник, посчитав его делом формальным.
- Нет пока, - признался он.
- Спишем факт на неопытность, - улыбнулся Пантелеев. - Но обязательно заведите. Поговорил с комсомольцем и тут же записал: с кем, когда, о чем...
"Для чего записывать? - хотел возразить Савин. - Для отчета? Для проверяющего?" Но вдруг подумал, что капитан их беседу тоже запишет в свой дневник. От этого Савину стало неприятно. Черт с ним, с учетом индивидуальных бесед! И слово-то заказененное, будто из старого канцелярского архива: "индивидуальных"! "Буду вести дневник, - решил он. - Для формы. Только показывать, кроме проверяющего, никому не стану".
- Просчеты на первых порах бывают у каждого, - сказал Пантелеев и встал, давая понять, что разговор подошел к концу. Положил руку Савину на плечо и, словно ставя точку под официальной частью, перешел на "ты": - Пооботрешься. Опыта наберешься. На мою помощь всегда можешь рассчитывать... Ну, а насчет прокола с собранием, я не буду его записывать в акт. Мне даже импонирует твоя партизанщина, сам такой был. Главное в любом нашем мероприятии - это организующее начало...
5
"Удивительно, - думал, шагая по тайге, Савин, - одни и те же слова могут иметь в устах разных людей разный смысл". У Пантелеева - организующее начало означает продуманный сценарий, иногда даже спектакль. У Давлетова - подробный план: кому, что и как делать - и все от сих до сих. А у него, у комсомольского работника Савина?..
Минуты ползли и бежали одновременно, складывались в часы. Солнце уже светило в лоб. Значит, по предсказанию Дрыхлина, Юмурчен близко, и их пути вот-вот придет конец. Лиственничник стал погуще, в него то и дело встревали сосенки, радуя глаз зеленью и знакомостью. И, словно ставя точку, объявился поджидавший их Дрыхлин.
- Не слышу песен, отцы-командиры!
- Далеко еще? - спросил Савин.
- Рот на ширину приклада, Женя! Взгляните внимательнее.
Совсем близко Савин увидел избушку на курьих ножках, прикрытую от постороннего глаза березнячком. А внизу лежала закутанная в снежное одеяло река.
- Юмурчен, - сказал подошедший Давлетов.
- Юмурчен, - тихо проговорил Савин.
Объяснение с читателем
Когда я читал своим бамовским друзьям еще в рукописи эту повесть, Анатолий Федорович Синявский сказал:
- Красиво звучит - Юмурчен. Придумал?
- Нет, - ответил я. - Такая река есть на самом деле.
Алексей Михайлович Железнов уточнил:
- На западном участке.
А когда мы дошли до конфликтной ситуации, все дружно воскликнули:
- Такого не было!
- Было, - возразил Валерий Айдынян. - Только не у нас. Кажется, в Февральске.
- В Февральске все обошлось без конфликта, - сказал Юрий Назаров. - Это вроде бы в Березовке какая-то неприятность с трассой была. И спросил: - А ты знаешь, что с нашим представителем заказчика случилось?
- Опять вы про конкретных людей и про конкретные факты, - стал объяснять я. - Герои повести вымышленные. Имеет же право автор на художественное обобщение?
- Конечно, имеет, - согласился Назаров и с сомнением поглядел на меня.
Потом начались воспоминания о действительных делах и событиях, которые мы переживали вместе. И, комментируя их, бамовцы говорили:
- Тут ты малость приврал.
Потому, чтобы избежать кривотолков, должен признать, что в основу повести конечно же легли личные впечатления о БАМе, где я трудился около трех лет. Но конкретных прототипов героев нет. И если кто-то кого-то признает по отдельным признакам, похожим ситуациям, то это совсем не означает, что так оно все и было в реальности.
Глава II. ЗИМОВЬЕ
1
- Вы что-нибудь понимаете, Женя? - спросил Дрыхлин, расшвыривая сугробик возле двери.
- А что?
- Посмотрите. С каких это пор аборигены стали верить в русскую подкову? А?
К дверному косяку была приколочена обыкновенная лошадиная подкова.
- Говорят, к счастью, - ответил Савин.
- Да. Но тут лошадь за сто верст не найдешь. Впрочем, наше дело гостевое...
Дверь негостеприимно проскрипела, пропуская их. В зимовье было сумрачно, свет пробивался лишь сквозь крохотное, полузалепленное снегом оконце.
Приблизительно таким Савин и представлял жилье охотника. Нары, грубо сколоченный стол с керосиновой лампой. Потолок зарос инеем, видно, хозяин давно не ночевал здесь. Но рука его чувствовалась.
У порога притулился топор, между железной печкой и нарами ровной поленницей лежали дрова. В самой печке аккуратным топырком была уложена на сухой мох лучина. Дрыхлин поднес спичку, мох голубовато загорелся. Но дым сквозь щели в железной трубе и через дверцу повалил в избушку.
- Снегом забило дымоход, - сделал вывод Давлетов. - Придется вам, товарищ Савин, как самому молодому, подняться наверх и прочистить трубу.
Савину до смерти неохота было подниматься. Он сидел на березовом чурбаке расслабленный и распаренный. Хотелось брякнуться на нары и полежать, но он понимал, что и нельзя этого сделать в выстуженной избушке, да и по чину не положено. Чуть помедлил, прежде чем встать и выйти. Дрыхлин опередил его:
- Сидите, Женя! Откуда вам знать, как это делается! Лучше - я. - Он бережно положил на нары какие-то деревянные рогатульки, которые до этого, увидев на подоконнике, разглядывал с интересом и вниманием.
Савин собрался было возразить, но Дрыхлин уже выкатился наружу. Слышно было, как он загремел чем-то, потом глухо застучал по трубе. И затих. Савин, собравшись с силами, тоже вышел из зимовья. Дрыхлин, стоя на шаткой коротенькой лестнице, высвечивал карманным фонарем чердак.
- Это вы, Женя? - спросил он. - Знаете, здесь лыжи. Возможно, и хозяин недалеко.