Тарас растерянно смотрел на всеобщую суматоху. Кого-то с обиды даже ткнул в спину. Но быстро пришел в себя, вскочил на ефремовского битюга и погнал в район.
Он вернулся к вечеру. И не один, а с Сухоруковым. Инструктор райкома приехал как представитель чрезвычайной тройки по борьбе с кулацким саботажем. Тут же приказал собрать общее собрание, сам взял на себя председательство и предоставил себе первое слово.
- Может, кто из пухляковцев объяснит, что за происшествие случилось в колхозе? Было на конюшне сорок лошадей, остался один ефремовский битюг. Куда остальные девались? Какие такие конокрады увели коней? - Сухоруков помолчал, перегнулся через стол и спросил Тараса: - А может быть, ты, Потанин, плохо кормил коней? Вот и решили люди денек-другой у себя их подержать, свое сенцо им дать. Спасибо за сознательность. Сознательность сознательностью, только кому ворота чинить? Думаю, так надо будет решить: кто последний вернет лошадь, с того и взыщем. На этом собрание считаю закрытым. Продолжим завтра. А то не понять, кто тут собрался. В колхоз вошли, а у каждого во дворе своя лошадь стоит.
На следующий день, после того как лошади были возвращены на колхозную конюшню и собрание было снова открыто, Сухоруков предложил вместо Ефремова выбрать председателем Потанина.
- Чем Ефремов не гож?
- Не соответствует новому этапу развития колхозного движения, - замысловато ответил Сухоруков. - Неделю назад никто не сказал, что не общество, а он арендатор мельницы, а теперь вот сказали. Рост? Рост! Новый этап? Новый этап! - И не то серьезно, не то из любви к острому словцу добавил: - В общем, сознательности стало больше. Вчера растащили коней, нынче вернули.
Игнат был на обоих собраниях. Сухоруков ни словом не упомянул о нем. И это страшило. Что будет дальше? Поздним вечером вместе с Потаниным Сухоруков пришел к нему домой. Внимательно разглядывая Игната, словно впервые видя его, сказал:
- Так вот ты каков! Говорят, боевой был, против помещиков шел, воевал за Советскую власть.
- Это точно, Алексей Иванович, - подтвердил за Игната Тарас.
- А теперь против колхоза всю деревню повел? Не велика цена такому герою. Так этот самый Игнат Тарханов тебя избил, Тарас Антонович?
- Чего там обо мне говорить, - отмахнулся Тарас. - Колхоз развалил. Все надо снова начинать.
- Вот и начинай с того, что объяви решение чрезвычайной районной тройки.
Тарас взял у Сухорукова лист бумаги и что-то пробормотал насчет того, чтобы Игнат на него не обижался.
- Ты без предисловий, - сказал Сухоруков.
- Я это так.
- Читай!
Тарас развернул лист, прочитал слово "решение" и отдал Сухорукову.
- Не могу, Алексей Иванович. Друг он мне.
- Что-то у тебя друзья - подкулачники? Читай!
- Да друг ведь.
- Был друг, а теперь недруг. - И, не ожидая, когда Потанин найдет в себе силы объявить Тарханову решение районной тройки, Сухоруков выхватил из рук нового председателя колхоза лист бумаги и громко, твердо прочел:
- "За развал колхоза подрывателей новой жизни Игната Тарханова и его сына Василия выселить из Пухляков и выслать, как опасный элемент, в Хибины, чтобы там они искупили свою вину перед народом".
Татьяна с криком бросилась к Сухорукову:
- И меня ссылайте. Не останусь я здесь. Помирать, так вместе.
- На сборы дается два часа, - сказал Сухоруков и у дверей повторил: - Два часа!
Игнат и Василий молча и удивленно взглянули друг на друга. Они, казалось, не верили тому, что произошло. А может быть, все им привиделось? И этот Сухоруков, и его поздний приход, и приговор тройки? Татьяна заметалась по горнице, натыкаясь на стол своим большим животом. Ее остановил Игнат. Спокойным, будничным голосом сказал:
- Поставь-ка самовар. Кто знает, может, там, в этих Хибинах, и чайку попить не придется.
Ровно через два часа под окном заскрипели сани. С собранными наспех узлами Тархановы вышли на крыльцо. Василий повернулся к Татьяне:
- Останься. Рожать скоро тебе.
- Нет, куда ты, туда и я, - упрямо ответила Татьяна. И первая пошла на улицу. У ворот нетерпеливо била копытом запряженная в возок Находка. Тарас передал Игнату вожжи и сказал:
- Люди всюду живут.
"Да, всюду", - подумала Татьяна, почувствовав, как внутри у нее толкнулось к самому сердцу живое, еще неведомое ей существо.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Снежная бесконечная дорога. Через поля, перелески, краем боров по бесконечной дороге тянется вереница саней. Она возникла в Пухляках, откуда выкатили в полночь три возка. В них ехали семьи Тарханова, Ефремова и Филиппа Крутоярского - торговца мануфактурой и кожевенным товаром. В следующей деревне в обозе стало семь возов, и так, от деревни к деревне, он становился все длиннее и длиннее, к утру далеко растянулся по снежной равнине. Извивающуюся по снегу змею охраняли, чтобы она куда-нибудь не заползла, вооруженные карабинами и одетые в овчинные полушубки всадники. Как просто, как обыденно оставили навсегда свои дома и все свое добро люди, которые ради этого добра не жалели ни себя, ни своих близких, приобретали и своим, а больше чужим потом, а нередко и кровью, и видели в этом весь смысл своей жизни. И в этой обыденности была вся их трагедия. Ничто не оставляло никакой надежды. Слишком велика была сила, заставившая их бросить свои родные деревни и двинуться в дальний путь. Перед этой силой бессмысленно стонать и плакать, ей бесполезно сопротивляться, столкновение с нею грозило лишь гибелью. Можно было разве что думать про себя, уткнувшись в тулуп: "Сгинем, все сгинем!"
Раздумья Игната перебил жалобный голос невестки:
- Батя, что же теперь будет?
- А что будет-то?
- А как же, батя! Дома некому печь истопить. Всю избу выстудит.
- Нашла о чем печалиться. Иль нам жить в ней? Пусть хоть сгорит!
Игнат Тарханов ехал в голове обоза. В широких санях, заваленных узлами и наспех взятым кое-каким домашним скарбом, было тесно, на выбоинах сани трясло, в бок упирались ноги Василия. Если бы Тарханова отправляли в Хибины одного, он мог бы ясно и точно сказать, за что ему дано такое наказание. Избил Тараса, взял свою лошадь из колхоза. Но как случилось, что он разделил судьбу Ефремова и Крутоярского?
Выгнали всех вместе. Как ветром сдуло. Сдуло и несет, как пыль, и неизвестно, к какой обочине прибьет. Видно, не нужен он земле. Хорошо было дедам и отцам. Все было им ясно. А что знает он, Игнат? Как за землю уцепиться? Кто жить научит? И снова тяжелое раздумье овладевало им.
Недолгое зимнее солнце поднялось над далеким лесом, скользнуло по крупу Находки и пошло к закату. Игнату представилось, что вот и жизнь его, такая же недолгая, как это зимнее солнце, уйдет куда-то в непроницаемую тьму и что, даже если он останется жить и выдержит все трудности, которые его ожидают, это будет жизнь среди ночи, без просвета и радости. И, словно желая унести с собой последнее солнце, он повернулся к нему измученным от тоски и бессонницы лицом. Оно осветило, но не согрело его.
Было выше сил оставаться наедине со своей непреодолимой мукой. Игнат выскочил на обочину дороги, присоединился к мужикам, шедшим рядом с Сухоруковым. Сухоруков вел в поводу оседланного поджарого жеребца. Как все конвоиры, он был одет в овчинный полушубок и высокие валенки. Только вместо винтовки у него висел сбоку в деревянной кобуре маузер, да на спине перехлестывались новые ремни портупеи, поскрипывавшие в такт полозьям саней. Если бы не оружие, ничто бы не отличало внешне охрану от осужденных на высылку людей, которых они обязаны были доставить к станции Мста. И те, кто охранял, и те, кого охраняли, шли гурьбой, одни в тулупах, другие в овчинных полушубках - на всех была крестьянская зимняя одежда. И разговор между ними шел самый житейский - об оставленной земле и о жизни, которая ждет высланных в Хибинах. Сухоруков рассказывал:
- Земля там ничего не родит, но зато в ней самое несметное плодородие. Апатиты называются. Из них можно сделать суперфосфат. Вот и будете добывать это плодородие. А жить первое время в бараках. Говорят, потом построят город.
Ефремов сказал:
- Зачем же ссылать туда? Объявили бы набор. Так и так, город будет, водопровод, в доме нужник. Тысячи согласились бы.
- Ты бы не поехал, хоть по нужде бегаешь в огород, - ответил Сухоруков. - А оставить тебя в Пухляках нельзя.
- Сорок лет прожил, никому вреда не сделал.
- Это как на жизнь твою посмотреть.
- Известно, как вы смотрите, - насупился Ефремов. - Только себе же вред делаете. Без нас, крепких мужиков, колхоз не наладится. Думаете, убрали меня, поставили председателем Тараса - польза будет? Нет. Какой Тарас председатель, ежели век на земле маялся, а доброй коровы заиметь не смог? Значит, нет в нем настоящего таланта к земле. Так всякий думает. Тарас скажет слово, а ему поперек - десять. Кто в лес, кто по дрова побредет. Вместо колхоза одна разноколхозица получится. А в слово крепкого мужика всякий поверит и ослушаться не посмеет.
- Только неизвестно, какое слово скажет крепкий мужик. - Сухоруков оттянул ремень портупеи, поправил маузер. - Вот в девятнадцатом году на Тамбовщине он такое слово сказал - сразу словно из-под земли банды стали объявляться. Верно говорю? По правде отвечай!
- Ни за что вы нас обидели, - уклонился от прямого ответа Ефремов. - Что вам сделали бабы наши, детишки?