ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В июле закончили рыть котлован. Потом началась заливка фундамента, и к осенним дождям высокие кирпичные стены ушли под крышу. Словно вместе с новым корпусом комбината поднимался Игнат. Из землекопов стал каменщиком, из каменщиков - слесарем по установке нового прессового оборудования, правда слесарем еще очень низкого разряда, но уже имеющим право считать себя полноправным огнеупорщиком. В тот день выпал первый снег. Он падал крупными хлопьями, оседал на взрытые огородные гряды и прикрывал собой землю, остатки капустного листа и неведомо откуда принесенные ветром багряные кленовые листья. Вскоре все вокруг стало бело и чисто. И так же бело и чисто стало на душе Игната.
Зимним утром Игнат шел в механическую, чтобы дать на расточку втулку. На заводском дворе горели фонари, дымным морозным туманом вырывались из помольного цеха облака пыли. Они смешивались с сумерками зимнего утра, стыли на холоду и, казалось, осыпали лицо моросящим дождем.
Неожиданно из темноты, словно стараясь распластаться по снегу, выскочил кто-то в жесткой, похрустывающей робе. Игнат отшатнулся. Ему показалось, что это Егор Банщиков хочет броситься на него. Невольно сжал в кулаке втулку. Но тот, которого он принял за Егора, сам испуганно отпрянул назад и, метнувшись в сторону, скрылся за вереницей вагонеток. Еще чувствуя, как тревожно бьется сердце, Игнат вошел в механическую. Его поразила странная, непривычная тишина. И в то же время необычно громко звучали голоса, которые раньше покрывались мерным шумом станков и трансмиссий. Цех не работал. Только неподалеку от двери какой-то парень и старик с короткой, подстриженной клинышком седой бородкой и очками на кончике носа сшивали приводные ремни, которые кучей лежали у их ног. Старик был очень похож на деревенского шорника, это делало его доступным, почти знакомым, и Игнат спросил:
- Что у вас тут стряслось?
- Стрясется, ежели ходят всякие, кому надо и не надо, - зло ответил старик.
- Я по делу - вот втулку расточить.
- И тот небось дело имел, - раздраженно произнес шорник, но, взглянув па втулку, сказал спокойней: - Подождешь, вот ремни сошьем.
- Чудно, - удивился Тарханов, - сразу лопнули на всех станках. Значит, сшивка плохая была.
- Сшивка, сшивка! - выкрикнул старик. - Много ты понимаешь. Смотри, это что? Ножом полоснули. А это вот? - И он выхватил из кучи первый попавшийся ремень. - Тоже обрезали...
Некоторое время Игнат молча наблюдал, как напрягается сутулая спина старика, как его руки спешат сшить ремень, и неожиданно спросил:
- У тебя еще шило есть?
- Я бы тебе его в зад ткнул, чтобы работать не мешал.
- А ты на меня кобелем не кидайся, - в свою очередь прикрикнул Игнат. - Доставай шило.
- Шорничал? - уже не так сердито спросил старик.
- Хоть сбрую сошью.
- Тогда садись, покажу, как ремни чинить.
Забыв, что его ждет Матвей, Игнат принялся за дело. Первое время они работали молча. Потом старик спросил:
- Ты, стало быть, из нового корпуса?
- Монтируем.
- А фамилия твоя как?
- Тарханов.
- Игнат Тарханов? Тот самый, который на котловане отличился?
Игнат был удивлен, что шорник его знает, и в свою очередь счел себя обязанным проявить сочувствие:
- Надо же такое озорство учинить, ремни подрезать.
- Это не из озорства, а из выгоды.
- Велика ли выгода?
- Фома ты, Фома! Ты понимаешь, какое сейчас время? Все со своего старого места сошло...
- Известно, какое время, - согласился Игнат.
- Так вот, ежели в такое время суматоху устроить - не миновать кутерьмы.
- А кто же эту кутерьму хочет устроить?
- Всех перечислить - пальцев не хватит. Ну, а про основных могу сказать. Думаешь, ежели мы кулаку под зад дали, так он памяти лишился? Это раз! Опять же международная капиталистическая гидра. Полагаешь, она сама по себе, а мы сами по себе? Ну нет. Мы своих капиталистов били, она тоже чувствовала. Это два! Только все эти враги так это, за здрасте-пожалуйста, собственной персоной не явятся. У них родня есть. Всякие свояки. Бандиты, к примеру: им заплатишь - что хочешь сделают. Это три! Контрреволюционеры всякие, которых не добили, скажем, на Дону или в Сибири. Это четыре. Ну, а пять - это которые к власти рвутся. Вроде как сначала с нами были, а потом решили так: социализм не социализм - хрен с ним, главное, чтобы к власти пробраться! Ну вот, теперь ты всех этих людишек по ранжиру выстраивай и решай сам, кто кому платит, от чего кому какая выгода, а главное, соображай, что нам с тобой делать. Ты такую игру - шахматы слыхал?
- Видал однова, как поп с учителем играли.
- Жизнь, она вроде шахмат. Разные в ней фигуры, и по-разному они ходят. И вот те, кто нынче ремни обрезал, и те, кто им за это деньги посулил, и те, кто этим к власти пробраться обещал помочь, - все они про нас с тобой думают так: пешки мы, куда поставят, там и стоять будем, а нет - с доски долой. А мы, пешки, себе на уме, через нас не сиганешь, и ежели мы друг за дружку держаться будем - и с доски не скинешь.
- Занятно говоришь, - сказал Игнат. - А как тебя по батюшке и по фамилии?
- Одинцов я. Петр Петрович.
- Ты, Петр Петрович, наверное, когда помоложе был, по партийной части заворачивал?
- Я и сейчас в партии. А в семнадцатом Зимний брал.
- Вот видишь. Только непонятно - такой человек и вдруг шорничаешь. Как же так?
- Это, между прочим, Тарханов, тоже дело партийное. А по работе я механик.
Когда последний ремень был сшит, Игнат встал, но не уходил.
- Ты чего? - спросил старик, подняв на него глаза.
- Просьба к тебе маленькая.
- Не беспокойся, будет заплачено.
- Я о другом. Дай мне вот этот обрезочек.
- Зачем он тебе?
- В аккурат на две подметки хватит.
- Эх ты, мужик, - поднявшись, сказал Одинцов. - Да ведь это от казенного ремня! И надо же чего попросить!
- Раз нельзя - стало быть, и говорить не о чем.
- Ладно, бери. Я тут на базаре у одного ворюги купил целый привод и принес на всякий случай. Так что из своего даю.
- Тогда и подавно не надо.
- Ишь ты! Коль собственное - так не надо, а казенное - так можно и взять. И впрямь, мужик.
Происшествие в механическом взволновало весь комбинат. По делу о шкивных ремнях началось следствие. Одним из первых был вызван на допрос Тарханов. Все, что он знал, - показал. Даже упомянул о неизвестном человеке, который едва не наскочил на него во дворе. Но о том, что он принял этого неизвестного за Егора Банщикова, умолчал. Он мог ошибиться, да и по-прежнему в нем жило убеждение, что всякое разоблачение Банщикова раскроет его самого.
Игнат вернулся с допроса, когда протяжный гудок возвестил обеденный перерыв. Матвей сказал:
- Сволочи, что наделали. Весь комбинат как в лихорадке. Механическая не работает, в прессовом брак идет - люди нервничают. На обжиге тоже что-то неладное. Может, и сами виноваты, а валят на вредителей.
В комбинатской столовой было необычно много народу. Кто-то самостийно нарушил расписание и столкнул за обеденным столом монтажников, строителей комбината и горновых.
Матвей и Игнат, как полагается, стали в очередь. Сначала за ложкой, потом в кассу, от кассы в раздаточную. Очередь двигалась немного медленней, чем обычно, но в общем не предвещала никаких конфликтов. Они уже сели за стол, когда кто-то закричал громко, покрывая своим голосом обычный обеденный шум и заставив стихнуть большой зал:
- Эй, кто мою ложку взял?
Игнат оглянулся. Кричал его недавний сосед по котловану - Архип, по прозвищу Медведь. Огромный, действительно похожий на медведя, он стоял посреди зала и оглядывал всех свирепыми глазами. И вдруг бросился к Матвею.
- Отдай мою ложку!
- Дать могу, пожалуйста, - спокойно ответил Матвей, - но отдать - при всем желании, увы! Я же ее не брал у тебя.
- Брешешь! Неохота в очереди стоять, и взял. Знаем мы вашего брата.
Матвей побледнел. От обиды и еще больше от чувства собственного бессилия. Ну, что он перед этим огромным, сильным человеком! И он не двинулся с места, когда Медведь взял ложку.
Игнат медленно поднялся с места.
- Верни!
- Игнат Федорович...
- Верни, говорю. - И, не ожидая, когда Медведь выполнит его приказание, вырвал ложку из его рук и спокойно сказал Матвею:
- Давай обедать.
Однако пообедать не пришлось ни Матвею, ни Игнату и вообще никому, кто оказался в это время в столовой. Не успел Игнат сесть за стол, как, откуда ни возьмись, его обступили незнакомые люди. Размахивая руками, они наседали на него.
- Ты что в чужие дела встреваешь? Знаем мы тебя, подлипалу, слыхали, как ты на чужом горбу славу себе зарабатывал.