- Что ж с того?
- А то, что я комсомолец.
- Заладил одно: комсомолец да комсомолец. А ты объясни, почему отец твой ученый, а ты рядом со мной, мужиком, землю роешь?
- Так я и объясняю, Игнат Федорович, комсомолец я.
- Да ну тебя, - отмахнулся Игнат. - Давай лучше становись, научу, как лопату по-настоящему держать надо. Думаешь, простецкий инструмент: ковырнул землю да выбросил наверх? Ан нет. Лопата - инструмент хитрый. Держи в руках крепко, бросай - не тужься. Живот тебе дан, чтобы дышать, а не землю кидать!
Мальчишеское упорство Матвея, его какое-то особое отношение к работе, как будто нет для него ничего более святого и важного на земле, как выполнить норму, - все это располагало к нему Игната. Но это же толкало его на спор с ним, вызывало желание доказать этому комсомольцу, что в жизни не так уж все хорошо и, главное, нет в ней большой человеческой справедливости.
- Ты комсомол, ты и скажи мне, почему ни за что людей в далекие места отправляют?
- Кулаков?
- Мужиков! - запальчиво ответил Игнат.
- Каких?
- Самых обыкновенных, средних.
- Не верю.
- Да из моей деревни одного самого что ни на есть среднего мужика в Хибинскую тундру отправили.
- Не может быть, - настаивал Матвей.
- А я вру, что ли?
- Но за что все-таки? - требовал прямого ответа Осипов.
А Игнат только отмахивался и твердил свое:
- Ни за что! Сказал - ни за что, так оно и было.
- Это искривление, - сказал Матвей.
- Слыхали.
- Надо было жаловаться в район, в область, в Москву.
- Да пока человек из деревни до Москвы доберется, его три раза кулаком сделают. Так или этак, а все выйдет виноват.
- Мало ли что случается, Игнат Федорович. Вот идет человек по улице, ему кирпич на голову - хлоп: ни кирпича, ни человека. Так что же выходит, по-вашему, не надо каменных домов строить?
- Хорошо тебе говорить, коль тебя этим кирпичом не ударило. А я вот знаю одного человека...
Игнат раскрывал перед Матвеем свою судьбу, боль своего сердца, себя, обиженного жизнью и загнанного преследованиями в Глинск. В своей обиде на жизнь он порой даже выдумывал небылицы, но это ничуть его не смущало. В душе он считал, что если случилось такое, что его, самого обыкновенного крестьянина, выселили из Пухляков и чуть не угнали в Хибины, то что бы он ни выдумывал - все это могло быть в жизни.
Игнат искал сострадания и сочувствия. Перед кем мог он раскрыть свою душу? Перед Лизаветой? Нет, он не хотел ее тревожить. Да и зачем? Ее горе еще больше увеличило бы его страдания. Пойти к земляку Чухареву? Да тот испугается, отречется и, чтобы спасти себя, наговорит на него такое, что головы не снести... Но остаться наедине со своими думами Игнат тоже не мог. И если нельзя было никому рассказать о себе, то ведь можно отвести душу в споре и тем самым высказать то, что таится на сердце. И таким человеком, с которым он мог спорить, был Матвей. Именно поэтому стоило тому не прийти на работу, как Игнат уже тревожился: не заболел ли парень? А когда парень появлялся и оказывалось, что его вызывали в райком комсомола, Игнат не прочь был снова схватиться с ним, доказать ему: не было в жизни справедливости, нет ее, да и не будет.
- Ну вот, ты комсомолец, - начинал Игнат свой новый спор. - Что такое комсомол, для чего его выдумали? А ведь так, по-человечески ежели, что комсомолец, что некомсомолец - разницы никакой.
- Нет, есть разница!
- А в чем? Ты больше норму выполняешь?
- Дело не в норме.
- А в чем тогда?
- Она не для всех видна, эта разница.
- Это как же понять?
- Для слепого - все слепые. Это только зрячий понимает, где свет, где тьма. И какая разница.
- Значит, я так и помру слепым?
- Может быть, и нет. Надо понять, что такое комсомольская идейность.
Игнат не обиделся. Молодые всегда думают о себе, что они самые умные. Разве помнит яблоня семечко, из которого она выросла? Но этот разговор о слепых и зрячих не забыл. Напомнил он о нем Матвею жарким июньским полднем, когда котлован углубился на два человеческих роста и для вывозки земли туда пришла бригада каталей Егора Банщикова. Собственно говоря, сам по себе Егор тут был ни при чем. Но с приходом новой бригады на копке котлована было введено, как писал в стенгазете Матвей, разделение труда. Вот с этого разделения труда все и началось. И нечто большее, чем возвращение к спору землекопа комсомольца Осипова с землекопом, старым крестьянином Тархановым.
Когда катали появились в котловане, Игнат, который почти забыл о Банщикове, вновь ощутил рядом с собой опасность. Тем более что Егор подкатил именно к нему свою тачку. Тарханов стал осторожен и не спускал глаз со своего старого противника. Эх, его счастье - не может он, Тарханов, пойти куда надо и рассказать о ночном нападении. Но и один на один, и даже один против Егора и его дружков он сдюжит. Только не попадаться им в темном заулке. А среди бела дня напасть не посмеют. Да и что они сделают своими финками против его лопаты? Однажды Банщиков спустился по настилу в котлован и, как полагается, поставил перед ним свою тачку. Пока Игнат насыпал землю, Банщиков не спеша закурил и завел с другими каталями разговор о том, что вот несправедливо дают карточки ударника. Каждый по силе нажимает - всем надо и давать. Игнат подумал: вот стоит человек, который дважды хотел его ограбить, а он принужден с ним работать, терпеть его. Хотелось хоть чем-нибудь отомстить ему. И тогда, почти не сознавая, что он делает, Игнат стал бросать землю с таким ожесточением, что наполнил тачку в два раза быстрее обычного. И крикнул со злорадством:
- Давай вези!
Банщиков удивился, но ничего не сказал. А когда вернулся с пустой тачкой и Тарханов снова не дал ему спокойно выкурить папиросу, он тихо спросил:
- Тебе, борода, больше других надо?
- Я сюда не отдыхать хожу. Так что поспевай.
- Что я тебе, лошадь?
- Не под силу со мной работать, пусти другого, посильнее.
В следующий раз к Тарханову подъехал с тачкой уже не Банщиков. Игнат торжествовал. Он словно нащупал слабое место врага. Так вот ты чего больше всего боишься - работы! Нет, хоть ты и ушел, Егор-бандюга, а я тебя достану. Что-нибудь да придумаю. Но что придумать? И тут, сам того не подозревая, к нему на помощь пришел Матвей Осипов.
В обеденный перерыв в столовой Матвей сказал:
- Игнат Федорович, а ведь неладно у нас идет работа.
- Тебе, зрячему-то, виднее.
- Да это и слепому видно. Ну что у нас получается? Подъезжает каталь, мы наваливаем, он стоит и ждет. Насыпали - поехал каталь, мы стоим, ждем, когда он вернется.
- Такая работа.
- Чепуха! Разве нельзя дать каждому каталю запасную тачку? Пока он катит - мы насыпаем. Верных сто пятьдесят процентов нормы дадим.
Игнат даже перестал есть. Сто пятьдесят! А ведь мальчонка прав. Вот оно где комсомольское сработало. Идейность эта самая! А давно ли лопату держать научился?
- А тачки запасные нам дадут? - усомнился Игнат.
- Не беспокойся.
- Тогда начинай.
- Мне нельзя. Ну, кто я для каталей? Комсомолец, мальчишка! Я буду копать, а какой-нибудь Банщиков поднимет бузу.
- Банщиков, говоришь? - переспросил Игнат. И от неожиданной мысли, которая взволновала его, схватил себя за бороду. - Послушай, Матвей, давай я начну... Ты там своих ребят уговори. Ты забудь, что я иной раз спорил с тобой. Я ведь не чужой вам. Согласен?
- Об этом, Игнат Федорович, я и хотел вас просить.
- О чем тут говорить? Идем тачки добывать. Ты будешь копать, я возить. Я им, бандюгам, покажу.
- Это каким бандюгам?
- Есть такие! Которых вы, зрячие, не видите. А я, слепой, носом чую. Тоже идейность. Своя, мужицкая. Так что давай, доставай тачки.
И началась работа на двух тачках. Игнат катает, Матвей еле-еле успевает нагружать порожняк. Где другие одну тачку вывезут, Игнат две. Да еще обратно с порожняком обгоняет. Ну, Егор, несдобровать тебе! Ты сам не знаешь, что будет. Игнат чуть не рысью катит по дощатому настилу. Эй, кто там впереди, не задерживай. Что скажешь, Егор? А Банщиков словно ничего не замечал. Работал, как прежде. Десять минут катит, десять ждет. Сидит - не спешит, и идет - не торопится. А свой удар готовил. Но с той стороны, откуда Игнат никак не ожидал. Когда в конце смены выяснилось, что Осипов и Тарханов выполнили норму на двести процентов, Банщиков вскочил на опрокинутую тачку и крикнул, оглядывая столпившихся вокруг землекопов и каталей:
- Товарищи! Как есть мы сознательный рабочий класс, то все должны, как один, поддержать наших передовиков. И я первый обязуюсь. Обязуюсь и вызываю.
Игнат шел с работы с Матвеем. Тот оживленно говорил:
- Ведь как здорово получилось, Игнат Федорович. В первый же день завязалось такое соревнование.
- Ничего хорошего нет в этом, - хмуро отвечал Тарханов. - Заместо того, чтобы ударить по некоторым личностям, мы их подняли.
- Что ни говори, а Банщиков первый откликнулся на наш вызов. Ну почему вы против него?
- Этого я тебе объяснить не могу.
- Но почему?
- Помнишь, что сам говорил насчет слепых и зрячих, и не приставай.
- Думаете, не выполнит своего обязательства?
- Ничего я не знаю, - отмахнулся Игнат. - Лучше бы не связывался я с тобой.