Первым говорил генерал-кадровик, щеки его не двигались, и маленький рот вроде бы не раскрывался, - говорил о том, что они тут лучшие из лучших, что им делать революцию, которая грядет в военном деле... Олег дернул Валерия за рукав: "Ясно! Развивайся, сэр Могометри!" "Сэр Могометри" - курсантская кличка Гладышева: когда-то в споре об африканских операциях минувшей войны Валерий оговорился: "сэр Могометри" вместо Монтгомери.
Потом встал за столом маршал (до Гладышева докатился шепот: "Это же маршал Янов!") и, все так же перекосив брови и уставясь мимо стола куда-то на крупный, в елку, паркет, точно усиленно старался там что-то разглядеть, но вроде бы не мог, и, напряженно шевеля кустиками бровей, глуховато заговорил. Олег Бойков опять дернул Валерия: "Слушаешь? Голова, кажется..." Да, он, Гладышев, слушал. Маршал как бы не просто говорил, а будто раздумывал вслух. В тишину зала, словно отрезанного от внешнего мира наглухо зашторенными шоколадно-атласными портьерами, слова Янова входили легко, ложились одно к одному. Свет от решетчатых люстр красил все в тускло-оранжевый колер: покойно опиравшиеся о стол руки Янова, высокий лоб...
"О революции теперь модно говорить... Но дело не в моде. Верно, революция идет, стучится настойчиво в дверь, но мы еще сами не знаем точно, как ее направлять, куда вести, известно это только в самых общих чертах. Думать и думать - вот что нужно. Всем - от солдата до маршала. Каждому на своем посту. Сама революция не придет, ее делают люди, вам действительно дано прокладывать дорогу, верно сказал генерал Панеев. (Он у нас занимается кадрами.) Нерешенных проблем, прямо скажем, ворох, и вы с ними столкнетесь сразу, с ходу - завтра, послезавтра... И главное - сплошь и рядом вам придется с ними вставать один на один: никто не поможет, не подскажет, искать выход, искать решение придется самим. Сложно, ответственно и почетно, дорогие товарищи..."
В негромком, глуховатом голосе Янова отсутствовали привычные жестковатые командирские нотки, а в мягкости, с какой ложились в тишину слова, были удивительная естественность, доверительность, и они, техники, сидели уже без скованности, настороженности, захолодивших их души сначала при виде столь большого начальства, и каждое слово теперь падало, будто в добрую почву. Гладышев дал бы голову на отсечение, что и сам маршал забыл, что стоит перед ними, молодыми лейтенантами, кому, как он считает, суждено вершить дела, сталкиваться с неведомыми сложными и суровыми проблемами, какие для них пока еще "вещи в себе"...
Янов сел, потер ладонью узкую скобочку волос и улыбнулся кротко, застенчиво: "Давайте, товарищи, потолкуем. Есть вопросы?"
Мало-помалу раскачались. Яновская непринужденность сказалась: стали задавать вопросы. И когда кто-то робко спросил о жилье, Янов перекинулся какими-то словами с грузноватым генерал-лейтенантом, сидевшим рядом.
"Генералу Василину слово".
Поднявшись из-за стола, генерал усмехнулся.
"Пришлось мне как-то беседовать с одним журналистом... Подполковник. Спрашиваю его: как, мол, начать в книге разговор о молодых офицерах? "А вот так, - говорит журналист, - прямо с приезда в часть. Сошел офицер на станции - пусто, ни души, только курица на перроне поклевывает". А дальше, мол, с чемоданом по лесу отмахал километров десять, и вот - часть. На проходной дежурный: что ж, говорит, иди, устраивайся, лейтенант, в деревню, ищи постой с молодкой, с печкой, квасом, молоком..."
Лейтенанты заулыбались, оживились, заерзали в креслах.
"Что ж, близко к истине, - отозвался Янов. - Прав журналист".
Да, выходит, прав журналист, как в воду глядел: станция, курица... Гладышев, обрывая смех, поддел носком сапога обломок палки, он зашуршал, отлетая по перрону. И, еще раз окинув взглядом пустынный перрон, безлюдную высокую платформу, лес в дымке уходящего, тускнеющего дня, Гладышев припомнил последнее: к концу встречи в актовом зале вроде бы случился небольшой конфуз, когда Василин внезапно задал вопрос: "А ведь, наверное, не все из вас по желанию в ракетчики пошли? Есть такие, кто хотел в зенитную артиллерию?" - "Нет, все по желанию, в ракетчики!" - громче всех выкрикнул Олег Бойков. Василин вроде бы вспух, побагровел: "А как же вы тогда в училище... зенитной артиллерии пошли?" - "Когда поступали, ракет еще не было, товарищ генерал!" - "Таких патриотов на порог бы училища не пускал!"
Чего это он вдруг? Лейтенанты недоуменно переглядывались.
"Да, чего бы это он?" - вновь, как и там, в актовом зале, подумал Гладышев.
Из станционного домика в это время вышел железнодорожник в черной шинели, красной фуражке - дежурный, кажется, прибывал очередной поезд, и Гладышев заспешил по перрону: надо было узнать, как добираться до деревни Потапово.
Солдат в проходной долго рассматривал предписание Гладышева, будто не только читал его от буквы до буквы, но и изучал каждый квадратный миллиметр продолговатой бумажки. Потом, просунув ее в узкую щель под стеклом, дернул железный штырь, и невысокая фанерная дверца, преграждавшая узкий проход, скрипнув петлями, открылась.
Проходная, небольшой домик, сколоченный из рифленых, крашенных охрой досок, осталась позади, и Валерий, испытав внезапное волнение, опустил чемодан на асфальтовую тропку, всего метра в три длиной - от крылечка к дороге. Вот она, часть, где ему предстоит служить! Железные ворота - глухие, цельные, вверху внушительным частокольчиком как бы наваренные наконечники стрел, на двух зеленых створках - большие, нарисованные красной масляной краской звезды. За изгибом дороги, за реденьким, оголенным березнячком, притрушенным снегом, среди сосен виднелись черепичные крыши стандартных домиков; ближе, слева - приземистые сборно-щитовые казармы. А ведь ничего! Лес, природа... Или "поживем, увидим", как сказал бы Олег.
Волнение схлынуло, Гладышев почувствовал ломотную боль в плечах: небольшой чемодан, но оттянул руки, пока шел со станции.
- А-а, пополнение!
Валерий оглянулся на уверенный, с ленцой голос: перед ним стояли два офицера. Тот, который произнес эти слова, был сухопар, тощ, хотя, кажется, старше по возрасту; одет не очень опрятно: мятая шинель, брюки давно не глажены, погоны с тремя звездочками несвежие, носки ботинок белесые, сбитые. Фуражка же сидела с шиком - заломлена набок, с опущенными округлыми и примятыми боками. Валерий знал: так фуражки носили некоторые курсанты, попадая в городское увольнение, для этого надо просто вытащить из фуражки пластинчатое кольцо-пружину. Глаза у старшего лейтенанта с прищуром, зеленоватые, во взгляде - беззастенчивая пронизывающая острота. Лицо с усиками, одутловатое, под глазами припухлости. Видно, поддал накануне "парку", пришло Гладышеву на память словцо Олега Бойкова.
- Будем знакомы: инженер Русаков, "приписник". - Жилистая рука оказалась холодно-влажной, вспыхнул россыпью искорок недорогой перстень.
- Лейтенант Гладышев, - назвался Валерий.
Русаков кивнул на товарища, тоже старшего лейтенанта, невысокого, коренастого, с авиационными петлицами на шинели.
- Мой друг Андреас Коротеос, или просто Андрей Коротин. Старший инженер-лейтенант. - Русаков оглядел Гладышева быстрым, наметанным взглядом. - Я стартовик, а вот Коротин, может случиться, будет вашим начальником. На "пасеку"?
- Не знаю.
- Объясните, Андреас, популярно, что комплекс "Катунь" состоит из "пасеки" - станции наведения ракет и "луга" - стартовой позиции...
- Сам после поймет.
- Тогда - в "отстойник"! И... держись нас - не пропадешь! - Русаков покровительственно похлопал Гладышева по плечу.
- Надо бы в штаб, - неуверенно возразил Валерий. - Доложить.
- Доложить хочет! - Глаза инженера блеснули в усмешке. - Чудак! Командир новый - инженер-подполковник Фурашов, недели еще нет, как назначен, - днюет и ночует на "пасеке", на "лугу", знакомится! Капитан Карась вокруг белкой крутится - объект сдает. Так что утро вечера мудренее.
Через несколько минут они были в стандартном домике. Поднялись по дощатому крыльцу. Русаков толкнул дверь и широко, артистически повел рукой: в небольшой комнате тесно стояли приземистые солдатские кровати, застеленные темно-синими шерстяными одеялами.
- Вот хоромы. Там, брат, "пасека", "луг", тут - "отстойник"... Научно-сельскохозяйственные термины! - Он уставил глаза на Валерия. - Наверное, на государственном приеме блестящим молодым офицерам обещали ракетный рай? Номера люкс в офицерском отеле, искусственный климат, плавательный бассейн, казино, ресторация... Не так ли?
- Обещали общежитие.
- Вот-вот! Все впереди - и рай и ад! Я, конечно, согласен, верю в эти слова, готов есть их, как пельмени... Одного только не понимаю: отчего при господствующем принципе "все для человека" сначала все же "преобразовывают природу" - строят гидростанции, возводят шахты, заводы, устраивают "пасеки" и "луга", а потом уже вигвамы?.. Почему не наоборот? Не знаете? Ну вот... Это все так же неразрешимо, как неразрешимым казался Флоберу вопрос: "Отчего у англичанок дети получаются красивыми?"
Говорил Русаков грубовато, насмешливо, интонация немножко наигранная, немножко высокомерная, взгляд зеленоватых глаз пронзительный и вместе с тем какой-то летуче-ускользающий. Застывшая на скуластом, рубленом и непроницаемом лице Коротина улыбка как бы подсказывала Валерию: "Слушай, слушай... Вот дает! Вот заливает!" Но слушал Коротин сам все это скорее равнодушно и скучно - ему оно было уже известно и не забавляло.
Коротин наконец махнул рукой.
- Перестань, Аркадий! Надоел!..
- Ладно! У моего друга Андреаса нервы не выдерживают. - Он вновь увесисто прихлопнул ладонью по плечу Валерия. - В общем, располагайся.