Жму руку. Привет Вале и девочкам.
Умнов".
2
На заседании Фурашов пробыл недолго. Настроение всех членов рабочей подкомиссии - военных и штатских - было благодушным. Фурашов, получив от Сергея Умнова письмо, знал, что в Кара-Суе, в полигонных условиях, начались государственные испытания "Катуни", и, видно, по этой причине тут, за столом, среди штатских представителей не оказалось "величин первого порядка" - ни Главного конструктора Бутакова, ни представителя от промышленности Волнотрубова, ни Сергея Умнова, "правой руки" Главного.
"Все ясно, - подумал Фурашов, - расчет верный: если в Кара-Суе испытания пойдут успешно, здесь, на месте, на головном объекте, они тоже пойдут без труда".
Инженер-полковник Задорогин, сидевший во главе стола, оглядел присутствующих весело и живо; вся его радость, неудержимая и открытая, какой он не стеснялся и словно бы хотел, чтобы она передалась всем, отражалась сейчас на его волевом, еще не старом лице, словно он говорил: "Вот смотрите, я радуюсь и не боюсь этого и вам советую!"
За столом сидели плотно, и не только за столом: вдоль стен, у прохода, запрудив его, застыв в трепете перед предстоящим историческим актом - государственными испытаниями, - тесно сгрудились офицеры "пасеки" - инженеры, техники. Задорогин, не сбивая широкой улыбки, красившей его лицо, поздравил с началом испытаний "на головном объекте" и еще минуту-другую говорил о значении и важности испытаний, о том, что комиссия ждет от личного состава части полной поддержки, активного участия и бескомпромиссной объективности. В конце он все же согнал улыбку, две вертикальные складки прорезали лоб от переносицы, и сразу стали заметны морщины: разговор обретал деловые рамки...
Обсудили порядок заседаний, зачитали длинную программу испытаний, обговорили календарный план первого этапа, - со следующего дня начинались проверки параметров всех систем аппаратуры...
С неотвязным, словно прилепившимся выводом: "Ну вот, началось и тут, началось", - Фурашов покинул приземистое здание, когда Задорогин попросил остаться лишь членов комиссии - для утрясения, как он выразился, деталей.
День не угасал, был по-прежнему яркий, блещущий. От сизоватого снега, к середине дня заметно осевшего в наметах по бокам бетонки, отражался режущий, слепящий глаза пламень. Отогретые солнцем ели, полуочнувшись от дремы, казалось, чутко прислушивались к тем таинственным, одним им известным процессам, какие происходили в этот весенний день в природе.
Фурашов медленно шагал по бетонке к "пасеке". Он сейчас вновь думал о тех четырех месяцах, что незаметно пролетели в делах и заботах, сваливавшихся на него, постоянных и каждодневных, и тех, что возникали внезапно и требовали его вмешательства, решения. И вот уже государственные испытания "Катуни"...
Раздумывая над своим положением, Фурашов находил его нелегким, однако тех подстерегающих нахально-дразнящих, как чертики, мыслишек, что вот, мол, угораздило, сунул нос, - тоже мне ангел! - сорвался из штаба, из Москвы, спустился в низы, не было.
С каждым днем у него зрел, проступал, точно неодолимый росток, один четкий вывод: такую технику примут, не могут не принять, он в нее верит, как в себя, только вот надо, по словам старшего инженер-лейтенанта Коротина, "подвыколотить потолок". Это будет! Рано или поздно. Но тогда он, Фурашов, солдаты, техники, инженеры - его воинская часть - останутся с этой махиной один на один. Они и техника. Да еще вот небо, которое - пусть и не знают пока об этом люди - будет чувствовать себя спокойнее: его станут стеречь ракеты.
Да, да, должны стеречь - это очень важно! - покой людей, покой Родины... Люди, страна после невиданной войны, разрухи, огромных человеческих жертв делают гигантские усилия, восстанавливают хозяйство, заводы, целые села и города. Вон об этом газеты пишут, и его, Фурашова, это волнует до дрожи. А ведь могло быть и так: тебе нет дела до всего, что происходит вокруг, ты военный человек, и твоя роль и положение особые. Могло быть. Но, если ты человек и коммунист, если ты не замуровался в башне из слоновой кости, тебе до всего есть дело, и оно, твое дело, сугубо военное, есть не что иное, как частица общего дела, общей заботы, и, значит, чем лучше исполнять каждое частное, тем лучше для общего...
Лучше, вот именно! И какой будет оборона неба, это теперь решается тут, в его части. Выходит, задача остается прежняя: осваивать "Катунь", насесть всем миром на нее, делать работу на будущее... Это с одной стороны. А с другой - не допустить малейшего послабления - мол, после доделаем, дотянем... И тут спасибо тебе, Сергей Умнов, письмом своим ты натолкнул, просветлил кое-что...
Войдя в длинный, гулкий проход "пасеки", освещенный потолочными плафонами, - в другом, открытом конце прохода виднелся узкий прямоугольник синего неба, - Фурашов свернул в боковой проход, оказался в аппаратурной. Навстречу с рапортом шагнул начальник станции наведения, сухощавый, со смуглым нервическим лицом, инженер-майор Двали. Он тоже был на заседании комиссии, но успел вернуться сюда, на "пасеку", раньше Фурашова. Горячий, чувствительный к технике, майор нравился Фурашову.
В напористом гуле работающих вентиляторов, гнавших воздух по железным квадратным трубам под беленым потолком, Фурашов вряд ли услышал бы доклад и поэтому остановил майора знаком руки.
Народу в аппаратурных скопилось много: собравшиеся накануне бригады и одиночки-представители теперь хлынули на "пасеку", будто подхлестнутые первой волной половодья. Каждый из них представлял какую-то организацию: КБ, завод, лабораторию и другие учреждения, каждый из них необходим на тот непредвиденный случай, на ту непредвиденную ситуацию, когда вдруг что-то случится, произойдет.
Фурашову была по душе размеренная суета у шкафов, шум вентиляторов, тонкое попискивание разрядников, слитный гул работающей аппаратуры, человеческий говор. И он, вновь подумав о том, что беспокоило его по дороге сюда, на "пасеку", обернулся к инженер-майору, спросил:
- Как считаете, Гиви Багратович, государственные испытания меняют задачи, какие мы поставили перед собой, - осваивать технику, учиться?
- Задачи не меняют, но выдвигают, как говорят математики, дополнительные условия.
- Вот-вот, дополнительные условия... Верно! Тогда подумайте над этими условиями.
- Подумаем, товарищ подполковник!
Двали понимающе улыбнулся, черные глаза блеснули под женски длинными ресницами.
- И еще одно: установите самый тщательный контроль за блоками "сигма". За их поведением, стабильностью параметров... поставьте задачу старшему инженер-лейтенанту Коротину.
- Есть!
"Победа" катила по бетонке. Шофер Василий Тюлин еще пять минут назад там, на "пасеке", по обычной привычке своей "кимарил, добирал на малых оборотах" (как-то объяснил: "До армии в рейсы ходил - остановился, значит, добирай"), сейчас бодрый, как будто и не дремал перед тем, вел машину небыстро, как бы угадывая настроение Фурашова. Справа, слева вдоль дороги - две цепочки вытянувшихся липок, словно линейные солдаты на параде.
- Товарищ ковник, а липки-то будут жить! - сказал Василий, повернувшись, и разномастные глаза его хитро перемигнулись между собой.
Он так и говорит, проглатывая первую часть слова, и получается лишь "ковник", скорее всего не потому, что трудно произносить "подполковник", а потому, что своя манера. Ничего не поделаешь - ростовчанин.
Фурашов смотрел на мелькающие деревца, еще голые, с красноватой обожженной морозом корой. "Кажется, пережили зиму, - подумал удовлетворенно, и тотчас представилась ему сцена с капитаном Карасем. - Что ж, четыре месяца прошло, а пророчество не сбывается, не уезжаю в Москву..." Усмехнулся оттого, что и липки выстояли и не сбылись незадачливые пророчества, сказал:
- Да, пойдут в рост.
Проехали железные ворота "луга"; солдат, выглянув из калитки на сигнал машины и угадав командира, распахнул створки настежь. Бетон дороги, будто заиндевелый, отливал белесо, от дороги разбегались ровные симметричные боковые отводы, и Фурашов невольно сравнил: в прошлом году, когда приезжал сюда из Москвы как "гость" в группе с генералом Сергеевым, с Борисом Силычем Бутаковым, чтоб посмотреть работу стартовой установки, тут все было перекопано, разбито, вместо дорог разворошенные, прорезанные колеями от колес земляные профили.
Василий свернул машину на боковую дорогу, и сразу увиделись зачехленные и открытые установки, штабеля оборудования под брезентом, люди, перемещавшиеся, как в замедленном броуновом движении, - привычная, без остатка занявшая все думы и помыслы картина. Фурашов кивнул Тюлину - остановить машину.
На позиции Фурашов пробыл долго, ходил от установки к установке; в записной книжке, удобно укладывавшейся в ладони, одному ему понятными знаками помечал, что надо согласовать с заказчиком, что подтолкнуть, какие принять меры по ускорению работ, на что обратить внимание офицеров на очередном подведении итогов. От взгляда Фурашова не скрылось: солнце съедало на взгорках снег, в кюветах над ледяной коркой взбухала зеленая талая вода - возможен паводок...
Вышагивал Фурашов споро, сапоги гулко отстукивали на подсушенном бетоне. Зампотех старший инженер-лейтенант Русаков нет-нет да и сбивался с размеренного шага, стараясь не отстать от командира; Карася подполковник не трогал, знал: тот с бригадой поставщиков разбирал какое-то запутанное дело по силовым шкафам.
Тюлин, пока Фурашов обходил один "куст" установок, прижимал "Победу" к кювету, дремал, откинув голову на спинку сиденья, но очухивался от сонливой на солнцепеке одури точно в тот момент, когда Фурашов переходил к очередной установке, - взвизгивал стартер, машина перекатывалась вслед за командиром.