Он внимательно глядел на нее. Глядел и не видел, а видел что-то другое.
"Иные мысли меня влекут, иные цели…"
Это слова из Записок. Он о них думает. Здесь, в Привольном, все ему напоминает о них. Горько, жалко, что не осталось надежд, не вернутся Записки…
- Дед, не волнуйся. Тебе вредно волноваться, дед.
- Возможно. Если я успею дописать книгу, вот что будет стоять в заключении. Война против турецкого ига, рязанские, тульские мужики в солдатских шинелях, по плечи в снегу, под ледяным ветром Шипки на передовых позициях… Гражданская война против капитализма и помещиков, внуки шипкинских солдат на передовых позициях. Отечественная война против фашизма, правнуки шипкинских солдат…
Вернулась докторша, привела Людмила и Клавдию.
- Ты, Клавдия, вещички собирай, поезд не ждет, по расписанию следует. А ты, Людмил, простись с Арсением Сергеевичем, да надо вам, Арсений Сергеевич, послушаться лекаря, лечь, - сказала докторша.
Людмил снял с руки часы марки "Победа". Часы безмятежно бежали: тик-тик, тик-тик. Пора их было вернуть.
- Благодаря ви за ваш часовник, - сказал Людмил. - Желаю вам очень быть здрав!
Когда Людмил волновался, на язык ему приходили болгарские слова. Он повторил:
- Желаю вам очень быть здрав!
Он тоже испугался, какой у деда был больной вид.
- Постараюсь быть здрав, - ответил дед, силясь улыбнуться. - А ты Россию помни.
- Буду помнить.
- И Болгарию свою береги.
- Буду беречь!
Людмил стоял, опустив руки, не зная, что делать дальше.
И вдруг Варя поняла, что Людмил уезжает. Они с дедом остаются в Привольном, а Клавдия и Людмил уезжают. И не будет двух дней в поезде и в Москве…
- А как же… о Долине Роз ты не успел рассказать!
У Вари нечаянно это вырвалось. Ведь она понимала, что ничего уже нельзя успеть, уже поздно. Но у нее нечаянно вырвалось…
- Эх, незадача! - с искренним сокрушением сказала докторша.
- Пока я в дорогу сложусь, прогуляйтесь, деточки, напоследок по саду, - певуче протянула Клавдия.
Дед глядел на Варю и все понимал. Не сбудутся два дня в поезде и в Москве, не будет двух дней! Не успел Людмил рассказать Варе о Долине Роз… Дед все понимал. Но у них с Варей не были приняты нежности, и он сказал, по возможности, твердо:
- Слушать приказ! Приказываю: весело прогуляться напоследок по саду!
И Варя вытянулась, как положено, и бодрым тоном ответила:
- Есть весело прогуляться по саду!
Дед закрыл ладонью глаза. Дед болен. Надо деду послушаться докторшу, лечь.
А они вышли в яблоневый сад. В саду еще не сошла после ночи роса. На солнце сверкали крупные прозрачные капли. Трава на тропе была мокрой. Варя до колен намочила ноги. Мимо уха с тонким звоном пролетела пчела. Пролетела прямо к цветку.
- Людмил, я не сержусь на тебя, - сказала Варя. - Я просто набитая дура.
- Я тоже… Ты не можешь проводить нас хоть до станции? Хоть до поезда?
- Нет, не могу. Нельзя его оставлять. Буду сидеть около него… Очень хочется вас проводить, но нельзя, очень боюсь за него. Ты заметил, какой он стал серый? Слушай, Людмил, сегодня, когда ты приедешь в Москву, сходи к нам, посмотри на ее портрет.
- Обязательно! Я сразу пойду к вам. Знаешь, Варя, там, в Записках, рассказывается, Радослов погиб, а через несколько дней началось наступление. Через несколько дней турки были разбиты… Но подпоручик Лыков не мог идти в наступление. Ему отрезали ногу. Когда в тот буран его занесло на Шипке и он обморозил ногу и ему отрезали в лазарете в Габрово, она записала в Записках: "Никогда, никогда Сергей не услышит от меня недоброго слова, никогда, никогда не увидит хмурого взгляда!" Так там написано. Варя, я хочу подарить тебе что-нибудь на память, чтобы ты не забыла… - Он стал шарить в карманах. - Что-нибудь, какой-нибудь блокнот или значок… Ничего нет. Где же блокнот? А, вот что есть, карандаш! Син карандаш с наконечником, на память.
Он вытащил синий карандаш с наконечником, и из кармана под ноги ему выпала лента. Голубая лента из Вариной косы валялась у него под ногами.
Людмил поспешно нагнулся схватить ее. Он стал красный, как огненный уголь, и сунул ленту в карман. Варя отвела глаза. Ничего не сказала. Только покраснела, как он. Даже слезинки выступили на глазах от смущения. Сквозь слезинки Варя увидела в траве цветы с золотисто-желтыми венчиками. На ночь цветы складывали венчики и до утра скучно стояли метелками, но вот взошло солнце, и золотистые венчики стали раскрываться.
- Гляди, Людмил, раскрываются цветы. Ты когда-ни-будь видел, как они раскрываются?
Нет, он никогда не видел. У них в Казанлыке есть сад, но ему ни разу не случалось увидеть такое…
- Ну-ка, скажи еще раз то стихотворение про лодку, - попросила Варя. - Ага, забыл!
- Лучше я скажу другое. Вот. Мы стоим утром в саду, желтые цветы уснули на ночь, а утром раскроют венчики, почувствовав солнце.
- Ну? Дальше?
- Все.
- Хорошее стихотворение… - сказала Варя. - Уж очень далеко ты уезжаешь, Людмил. Казанлык. Ка-зан-лык. Не знала, что на свете есть Казанлык. Людмил, сегодня, когда ты приедешь в Москву, ты можешь зайти в мою школу. Зайди просто так, поглядеть…
- Зайду.
- Мой класс седьмой "А" на втором этаже. Встретишь там наших ребят…
- Охота мне увидеть ваших ребят!
- А мне охота увидеть Болгарию, горы и ваш Несебр, маленький полуостров с каменной ветряной мельницей и узенькими улочками, как в сказке… и белые сейнеры в бухте.
- Приезжай, Варя, с дедом в Болгарию, съездим на Шипку. Шипка недалеко от нас. Ты думаешь, там просто памятник, обычный, как все? Нет, не обычный. Нет, когда взойдешь на вершину, там большое здание, и внутри… торжественно и гордо как-то, все входят молча. Посредине стоит саркофаг, а возле стены, склонив головы, стоят два солдата, два воина. Один - болгарский ополченец, другой - русский. Защитники Шипки. У саркофага цветы или ветки. Кто-нибудь всегда принес с гор…
- Мы тоже принесли бы, Людмил.
- Эге! - раздалось из проулка. - Людмил, эге! - звал Ромин голос.
- Пора вам уезжать, - сказала Варя.
- Знаешь, что я высчитывал, Варя? Сколько дней остается…
- Я так и поняла, что тебе хочется побольше рассказать о Болгарии…
- Да. А знаешь что, Варя? В этом саркофаге похоронят последнего шипкинского воина. Он живет. У нас в газетах писали, в России жив один солдат с Шипки. Он к нам приезжал в Болгарию, его видели люди.
- Неужели, Людмил? Людмил… пусть бы он долго-долго жил, этот солдат!
- У нас в газетах писали, он старый, но совсем еще крепкий, почти как молодой.
- Хорошо бы! - сказала Варя.
Они пошли в проулок. Там возле лазоревого "газика" собралась вся компания, все, кроме деда. Тут были и "девчата", подруги Клавдии: Маруся в красной кофточке, Катя и Зина и еще какие-то женщины. Вчерашний коренастенький мальчонка без передних зубов стоял тут же, держа у живота, как блюдо, круглую ржаную лепешку.
- Мамка прислала, - свистя, сказал он при виде Людмила. - Теплая. Сейчас из печки. Мамка прислала в дорогу. Цай, у вас в Болгарии таких не пекут.
Все женщины, как по команде, стали вытирать глаза концами платков.
- Спасибо, милок! - сказала Клавдия, осыпая поцелуями мальчонку, гладя его вихрастую голову.
Мальчонка старался увильнуть от ее ласк. Вытер лицо пятерней, на щеке осталось пять полос, следы пальцев.
- С утра чумазый! - неодобрительно заметила докторша. - До свиданья, гости! Кланяйтесь своей Болгарии! Не поминайте лихом. Да и пишите, а то уедете - и нет!
Она обняла Людмила, а Клавдию поцеловала в щеки три раза. Клавдия громко всхлипнула.
- Диковинная ты, Клавдия! - сказала докторша. - Перемешано в тебе: и слез хватает и смелости. Пойду. Прощайте. Больной там у меня. Ох, нелегонький больной, ох, годочки немалые!
И она, не оглядываясь, заспешила в избу.
Началась суета. У Клавдии оказались какие-то вещи, узелки, узелочки. Рома засовывал их в машину и багажник. Все помогали, но без толку, только увеличивали суету.
Всем хотелось шуметь, что-то говорить, двигаться, и было грустно.
- Готово! Другари, занимайте места! Отчаливаем! - объявил Рома.
Женщины заплакали, Маруся в красной кофте горше всех.
- Прощай, - сказал, протягивая Людмилу руку, беззубый мальчонка. - Меня Степкой зовут, - сказал он. - Станешь писать, пиши: "Привольное, Рязанской области, Степке Ухватову", ежели письмо надумаешь из Болгарии слать…
- Занимайте места! - торопил агроном. - Счастливо оставаться, пионер!
Это относилось персонально к Варе. Варя одна среди них пионер. Счастливо оставаться? Нет, лучше уезжать, чем оставаться! Лучше, когда тебя зовут вдаль дороги. Пусть опасны, трудны дороги…
- Людмил, помнишь, когда мы плыли в лодке… Что я хотела сказать? Да, что я хотела… Мы приехали с дедом в Привольное искать Записки…
- Я пришлю тебе Записки, - ответил Людмил.
- …а встретили тебя, твою маму, Авдотью Петровну, Степку, всех! Как я рада, что мы приехали в Привольное!
"Он не знает, что Записки пропали, - подумала Варя. - Пусть не знает".
- Пусть пока не знает, - шепнула Клавдия, обнимая Варю. - Третья ты моя!.. Деда береги.
- Другари, отчаливаем! - решительно скомандовал Рома.
Он стоял возле своего "газика", как на карауле, пока все усядутся. В последний момент Сима-Серафима надумала ехать провожать гостей к поезду. После поезда - с Ромой в дальние бригады. В обеденный час проведет там беседу на тему о дружбе народов…
Все уезжают. Остаются Степка и Варя. Да "девчата", подруги Клавдии.