2
"Ира! Дорогой Ирун!
Давно я тебе не писала, и было ну совершенно некогда. Сначала самое, самое главное: я сказала Ему... нет, Он сам догадался, что я Его люблю. Он пожал мне руки, кажется, огорчился: что такое с этой радисткой, не в горячке ли какой? Но я все равно самая счастливая сейчас в нашем отряде, а может, и на всей земле. Мне стало так легко, так захотелось жить и делать всем-всем только самое хорошее, доброе. Ведь я прямо задыхалась, не спала, ходила как помешанная, на повариху Анюту накричала ни за что, будто она меня подкармливает самым вкусным, отрывая у других. И думала, думала до дури в голове: Его любят все женщины здешние, в городе и по всей стране... Кто увидит - сразу полюбит. Он единственный, настоящий... ну, в общем, женщины, ты знаешь, замечают, угадывают таких. Нет, не ревновала, этого я не умею. Просто говорила себе: Его обманет какая-нибудь сердцеедка, и Он никогда не узнает даже, что только я, одна я любила его, буду любить, пока дышу, вижу белый свет.
Вот так мечусь, а войдет Он в палатку, спросит о чем-нибудь - сразу успокоюсь, говорю, делаю, выполняю все как нормальная, только хочу, чтобы Он долго-долго не уходил, чтобы сам увидел, понял... теперь мне все равно, Ирочка, что со мной будет дальше. Я люблю. И Он знает это.
Ты всегда была разумная, замуж вышла обдуманно, ребенка родила, развелась, когда захотела. У тебя - надежный друг, ты свободна, довольна. Ты похожа на мою маму, только ты красивее и у тебя воли побольше. Она тоже с другом жила, а потом этот "друг семьи" стал приставать ко мне, уговаривал выйти за него замуж. Мама его прогнала, но и сама свихнулась, говорит, любила. Теперь она "подруга" то одного, то другого, но тебя, Ирочка, это не касается, ты очень волевая, выйдешь замуж, когда захочешь.
А меня не вздумай жалеть. Я рада, что так получилось: ушла из института, окончила радиошколу, попала на Урдан... Я встретила человека и пойду за ним, куда он меня позовет. Хочу, чтобы позвал. Чувствую душой, сердцем - позовет!
Ты пишешь, Ирка, будто мы здесь долго возимся с нашим пожаром. Не мешало бы и тебя мобилизовать на подмогу, да ты отвертишься, не народилось еще такое начальство, которое бы ты не перехитрила. Ты артистка, правда? Ты не зря хотела в театральное училище, и совсем зря провалили тебя... А у нас здесь невесело, это уж точно, почти как в древней Никоновской летописи: "...бысть сухмень велика по всей земле... и реки многи пересохша, и озера, и болота; а лесы и боры горяху..."
Ты подсказываешь даже: есть же "встречный огонь" в романе хорошего писателя Шишкова, примените... Тебе кажется, мы тут ничего не понимаем и не хотим побыстрее одолеть пожар. Да это просто красивая легенда - твой "встречный огонь", ей уже больше ста лет, и она, как написано в специальной брошюре, "применима только на книжных страницах". Представь: перед фронтом пожара будто бы копают канаву, в нее собирают вал из сухого хвороста, лесного подстила и поджигают этот вал в момент приближения большого пожара и появления "встречной тяги". Два огня сталкиваются, пожирают друг друга, бедствию конец. Здорово, правда? На это и ловятся писатели да корреспонденты, не ведающие, сколько бед принес людям этот придуманный "встречный". Один вот как художественно изобразил (выпишу тебе несколько предложений): "...когда огонь добирался до сердца березы, она вспыхивала красивым белым пламенем... Стройные лиственницы пылали, как факелы... потом сразу рассыпались грудой искрящихся, словно драгоценные камни, углей... В одну секунду все дерево (это про осину) занимается пламенем и падает, вздымая каскады искр... (а потом она) долго змеилась, точно нежась в пламени". Зато тис еще долго сохранял свою форму. И вообще у этого писателя-"пожарника" вековой лес сгорал, "как восковая свеча в натопленной бане".
А ведь такого не бывает, дорогая Ирочка. Стволы живых деревьев не горят, не горят Даже при самых сильных пожарах, у них лишь обугливается кора и сгорает хвоя, листья да кончики веток. "Деревья умирают стоя" - хорошо кто-то сказал. И это сильней, верней, ужасней всех жутко-красивых выдумок.
Мы сделали все правильно, провели отжиг, я тебе писала. Остановили пожар, теперь окарауливаем. Пожар окарауливаем, живой лес, поселки, города и тебя тоже, Ира, так что будь спокойна и счастлива в личной жизни. Друг тебя любит, я - тем более...
Минуточку, вроде бы к штабной палатке направляет свои развалистые стопы вертолетчик Дима Хоробов. Когда я вижу Диму одного - у меня сразу екает сердце: не случилось ли что с нашим, моим начальником? С Ним? Остался на опорной, ушел отдохнуть в свою палатку?.. Нет, днем Он не отдыхает. А если заболел, срочно увезли в город?.. Вот уже грустно мне, уже в глазах мутнеет, а тут духота такая... Все, Ира, кончаю письмо, побегу навстречу Диме. Приветы всем знакомым и твоему экскурсбюро!
Твоя Верка Евсеева".
Но выйти она не успела. Пока заклеивала конверт, писала адрес, мельком оглядывала себя в зеркальце, откинутые полы палатки закачались, послышался стук - у входа была прикреплена фанерная дощечка с надписью: "Без стука не входить!", подвешен на шнурке деревянный молоток (об этом лично позаботился пилот Хоробов), - и Дима, просунув голову, словно поклонившись, непривычно спешно спросил:
- Можно, Вера?
- Входи. Вижу, жду.
Он сел на чурбан у стола, сдернул фуражку, потянулся кружкой к ведру с водой, зачерпнул, стал пить звучными крупными глотками; затем смочил носовой платок, отер им лицо, шею, руки. Отдохнув минуту, молча перевел взгляд на карту Святого урочища с четко прочерченной опорно-защитной полосой; смотрел, морщил лоб, что-то обдумывая.
А Вера смотрела на него. Изменила Диму таежно-пожарная жизнь: пообтерся пилотский элегантный костюм, от белой рубашки пришлось отвыкнуть, да и лаковые туфлишки заменить - удобнее были грубоватые, на толстой подошве, туристские ботинки. Его светлые, по-мальчишески вперед приглаженные волосы еще более выбелились, смугло-румяное лицо стало коричневым, и голубизна глаз вроде бы размылась слегка, съеденная дымом. Но конечно, и этот, теперешний, Дима Хоробов был внушителен, красив, а мужественности прямо-таки вдвое прибавилось. С характерцем этот вертолетчик, подумалось Вере, от него нечто такое исходит, необъяснимое, делаешься маленькой, беспомощной, и, помимо воли своей, хочется попросить у него защиты.
- Что-то случилось, Дима? - спросила она негромко, словно заранее уговаривая не пугать ее.
- Пока ничего, Вера. Но я отправил в город и корреспондентов, и защитника природы; жаль вот - лектор сбежал... Над гольцами туча нехорошая. Закрепил своего жука-трепыхалку, посоветовал Политову приборочку сделать - что спрятать, что укрепить. На всякий непредвиденный случай, так сказать. Понял, хлопочет.
- А он?..
- На опорной. Собрание проводить не стали.
- Дождика бы из той тучи.
- Кстати, запроси погоду.
- Утром давали - без изменений, - сказала Вера, но все же включила рацию (теперь она выходила на связь через каждые два часа); из динамика хлынул густой шум, треск грозовых разрядов, Вера позвала:
- Центр, я - Отряд, прошу прогноз погоды.
Сквозь гул, почти осязаемую тяжесть эфира пробился строгий женский голосок:
- Давали же.
- У нас тут...
- Повторяю: на ваш район температура двадцать восемь - тридцать градусов, безоблачно, ветер до умеренного, давление... - И там, за лесами, долами, сопками выключили передатчик.
- Запиши еще раз, - посоветовал Дима.
Вера склонилась к журналу, куда она заносила все переговоры с Центром, а Дима сказал:
- Станислав Ефремович говорит: на Востоке считают, что есть пять вещей, известных одному только аллаху: день смерти, пройдет ли дождь, пол ребенка во чреве матери, события завтрашнего дня и место, где должен умереть каждый человек. Такая вот мудрость, Вера. И заметь, дождь, в смысле погода, - на втором месте. Как видим, сие загадочно и в наш век атома, информационного взрыва, экологического кризиса, стрессовых и прочих перегрузок. Но "кавэант консулес" - пусть консулы будут бдительны. Твоя палатка крепко стоит?
- При нем ставили. Сам следил.
- Значит, надежно. А ты почему его никак не называешь?
Вера усилила звук в динамике, палатка наполнилась грохотом.
- Послушай, там что-то страшное творится.
- Туча. Может, пронесется стороной.
- А дождь?
- Видел с воздуха - сухая... А ты не ответила. Ведь и бог имя имеет. Ну, Христос, скажем.
Она промолчала, внимательно глядя на Диму, стараясь угадать: допытывается он чего-то или, по обыкновению неотразимого Димы-пилота, хочет повеселиться, подшутить над нею слегка, бездумно передыхая.
- Ведь я знаю... - сказал он с грустным вздохом.
- Догадалась, что знаешь, - ответила Вера.
Дима опустил руки на колени, свесил голову и, глядя исподлобья влажной, усталой голубизной глаз, заговорил: