У геолога Вячеслава своя проблема: зимой он, может, немного поездит, зато все лето его красивая "Лада" простоит под окном у Авдея или на платной стоянке, если добьешься места. На платной, конечно, лучше, хотя и там, случается, и стекла бьют, и внутренности потрошат. А главное - автомобиль не сундук, без движения он просто-таки гибнет.
- Зря купил, - сказал Вячеслав, легко угадав мысли Авдея. - Поторопился.
- Что поделаешь: как все́ хочется.
- Именно.
- Я вот от нечего делать воображаю себе разное. Иной раз прикидываю - вот бы не стало этих личных колес по всему миру. Какая экономия, выгода для человечества! Меньше гибелей, меньше зависти, больше чистого воздуха. Надо поехать - садись, поезжай на общественном транспорте. Его, общественный, можно очень хорошо наладить. А то ведь все одно: куда ни заедешь - стоят такие же личные бензиновые коляски. От этих "Лад" что-то лада не прибавилось. Они возят, да, но сперва заглатывают в свое нутро.
- Пожалуй, так. Но скажите иному автовладельцу...
- У-у, страшно!
- И кто остановит машинное нашествие? Все - через опыт, набитие шишек.
- Точно так.
Невесело посмеялись, некоторое время сидели молча, размышляя о жизни, оба бородатые - один очень старый, другой очень молодой, - и молодой удивлялся неожиданному разговору со стариком: как важно, когда человек не просто плывет по течению жизни, а еще и думает о ней, и необязательно, чтобы человек был высокообразованный, нет, вот же сидит напротив обыкновенный шофер, главное - неравнодушие, беспокойство за всех, та самая "душа живая", которая, если есть в человеке, так непременно выявит себя... Потом Вячеслав вспомнил, зачем пришел к деду Авдею, стал приглашать его в гости, говоря, что и обед готов, и бублики к чаю имеются, самые лучшие, из булочной с улицы Чехова, сейчас же идти надо, хозяйка заждалась, сердится, наверное.
Авдей вознамерился было отказаться - не ходил он по гостям уже давным-давно, а тут еще семейство молодое, - но понял, что ему не отговориться - Вячеслав просто обидится, - и только спросил:
- Алина-то дома?
- Ну как же! Пельмени помогала лепить. Сибирские!
5
Время углубилось в зиму, снежную, метельную. Улицы едва успевали расчищать, а переулки замело почти наглухо. К магазинам, аптеке, в сторону Палашевского рынка были протоптаны тропы, очень похожие на деревенские.
Авдей сходит в булочную, молочную, поможет дворничихе размести снег возле подъезда и сидит у стола, читая или просто глядя в заиндевелое окно. Нравится ему зима, что-то истинно российское, извечно живительное есть в ней. Дышишь ее холодом, смотришь в ледяные снега, а на душе тепло, молодо.
И потому еще хорошо Авдею - он стал менее одинок: то Вячеслав зайдет проведать, то жена его Светлана спросит, не надо ли чего в гастрономе попутно купить. Вечером можно подняться на четвертый этаж, посмотреть цветной телевизор (не часто, конечно, чтобы не слишком надоедать), а главное, поговорить с Алиной о ее жизни. Всякий раз она хочет оставить его ночевать, исхитряется, как шутит Вячеслав, "присвоить деда". Однажды пожаловалась Авдею, смигивая на щеки капельки слез: "Они говорят, я их сама выбрала, а тебя выбрать насовсем не разрешают". Как-то Авдей спросил Алину, хорошо ли ей в детсаде, она ответила: "Вовсе не детсад у нас, там никакого садика нет. Детпавильон просто". И непременно упрашивала рассказать перед сном сказку, это стало обязанностью Авдея, ибо сказок отец и мать не знали, да и рассказывать не умели; если что вспоминали из прочитанных книжек, то второпях, лишь бы поскорей усыпить. Алина чувствовала, и Авдей понимал ее: сказка должна рассказываться дедушкой или бабушкой, и больше никем на свете; чтобы говорил очень старый, а слушал очень маленький человек. Только меж ними может зародиться, жить сказка.
Зимой, особенно в холода, Авдею казалось: проживет он еще очень долго и умрет безбольно, никому не досадив своими недугами; лишь бы шла, тянулась, не кончалась сухая, хрустящая снегом пора. Но февраль вдруг сразу отеплел, застонали суставы в исхоженных ногах Авдея, по утрам стало тяжело подниматься с кровати, влекло к дреме, недвижности - немощь усыпляла его. Как раз этого боялся Авдей, помня свою главную старческую заповедь: хочешь жить - двигайся.
Он взял у дворничихи лопату, расчистил площадку в сквере, сбил со скамейки тяжелый пласт снега, сел погреться под ясным, чистым, чуть завесеневшим солнцем.
Была суббота, и вскоре сквер наполнился ребятней. Пришла Алина с лопаткой, удивилась нарочито серьезно:
- Ты уже здесь?
- Ага, на своей даче.
- Почему меня не позвал?
- Высоко живешь. Подумал: из окошка увидишь.
- И увидела.
- Молодчинка. Работай теперь помаленьку, а я подремлю.
Забылся Авдей легко, и грезилось ему все давнее, молодое: он за рулем грузовика где-то в майской, пылающей красными маками степи... он на собственной развеселой свадьбе за год до войны... он посреди богатого южного базара выбирает арбуз... А это что-то другое, вроде плачет Алина... Очнувшись, Авдей долго не может привыкнуть к резкому свету, потом видит: деревню Алины, с ровным рядком домиков, дворами, деревьями-веточками, начисто разбомбили снежками мальчишки.
Авдей поднялся, прихватил лопату, намереваясь распугать дворовых вояк, но в сквере никого не было, кроме Алины.
- Где же они? - спросил он.
- В космос улетели.
- Какой еще космос?
- Так сказали... - И она глянула из-под кулачков нареванными глазами туда, где недавно играли мальчишки: мол, посмотри сам, высокая снежная ракета исчезла с их космодрома.
Авдей сел, помолчал, соображая, как успокоить Алину, и наконец сердито проговорил:
- Вернутся. Космос таких не примет: они землю разорили.
Алина перестала всхлипывать, настороженно ожидая более убедительных слов.
- И мы им уши надерем.
- Хорошенько, да?
- И работать заставим, чтоб сначала на земле все ладно стало. Так?
- Так, - согласилась Алина, снова беря лопатку.
ПОЖАР
Повесть
ГЛАВА НАЧАЛА
1
Сначала можно было подумать, что в межгорном урочище, названном когда-то давно Святым, туристы или геологи развели большой дымный костер - греться прохладными ночами, отпугивать липкий гнус в знойные дни; но уже на третий день стало ясно: загорелась тайга. Дым оттуда наплывал не сухо-древесный, а жирный, с запахами горящей хвои, подлеска, торфа.
Посланный из ближнего лесхоза лесник вернулся, едва волоча ноги, полуослепший от дыма, испуганный: "Все горит, низа, верха, - повторял он. - Видел - вода в речке кипела..." Вскоре была сброшена на очаг загорания пожарно-парашютная команда. Выплеснув все химикаты, испробовав тушение захлестыванием, отжигом, окапыванием, пожарники вышли из тайги более измотанными, чем лесник, таща на носилках сломавшего ногу товарища. Наконец опытный летчик-наблюдатель, ежедневно облетавший задымленное межгорье, уверенно заявил: "Пожар крупный, класса Д, прогрессирует, необходимы срочные, широкие меры".
Тогда-то в квартире Корина и зазвучал тревожно-прерывистый, настойчивый звонок телефона. Он взял трубку, зная уже, что будет говорить с кем-то из высокой инстанции, а значит, его недолгому отдыху, как и прежде, наступит нежданный (и всегда ожидаемый) конец. Голос в трубке был тверд, краток: "Немедленно вылететь на место пожара, организовать штаб тушения, определить нужное количество людей, техники и так далее. Доложить. Выделен вертолет".
Ничто не удивило Корина. Уж такая у него была профессия - специалист по стихийным бедствиям; или, как сокращенно он себя называл, "спецбед".