Ганецкий ждал нас в партийном бюро. Тут же находилась и Катюша. Ее разыскала санитарка, она сообщила ей, что, вероятно, с Иваном Андреевичем плохо: кто-то приходил и требовал, чтобы заведующая немедленно пришла в партбюро… В белом халате, со стетоскопом в нагрудном карманчике, некоторыми манерами своими Катюша, ей-богу, была похожа на знающего себе цену врача. Мне сразу вспомнились слова санитарки: "Вам какое дело, если лечиться пришли. Лечит она не хуже доктора". Но только я взялся рассказывать Катюше об этом забавном разговоре, подошел Ганецкий, отвел меня в сторону.
- Со мной произошла чудовищная вещь, - заявил он, оглядываясь назад. - Я не могу делать два разных снимка. Буду снимать одну Худоногову.
- Несерьезный разговор, Константин Платонович! - вспылил я. - В конце концов, Алексей Худоногов заслуживает того, чтобы фотокорреспондент "Огонька" не погнушался им…
- Хорошо, - бесстрастно сказал Ганецкий, - тогда я не сделаю снимка его жены.
- Не понимаю ваших слов, Константин Платонович!
- Это первый случай с Ганецким: я потерял запасную катушку пленки. В аппарате осталось только четыре кадра. Представляете?
- Фу-ты черт! Какой вы растяпа! - сорвалось у меня. Но тут же я просветлел. - И прекрасно: по два кадра на каждый снимок.
- Не могу. Норма - четыре. Я делаю всегда шесть.
- Но вы же Ганецкий?
- Все равно. Не могу.
- Даже Ганецкий не может?
Нет, что там ни говори, а эта струнка звучит у каждого человека. Ганецкий сопротивлялся, может быть, дольше, чем следовало, но в конце концов согласился: да, конечно, если он захочет, то сможет сделать два отличных снимка, имея на катушке всего четыре кадра.
И он приступил к работе, ворча теперь уже на то, что трудно подобрать единый фон для такой производственно-семейной композиции, где муж - краснодеревец, а жена - медицинский работник.
Ганецкий терпеть не мог чужих советов - это очень было заметно в нем, - и я поспешил заблаговременно удалиться. Я знал, что обязательно начну ему подсказывать, он станет злиться и в результате действительно погубит снимки.
Задумавшись, я незаметно для себя вышел за ограду и очутился в рабочем поселке. По эту сторону лесозавода мне еще не приходилось бывать. Хотя… нет… как же… был и здесь… Ну конечно, был!.. Давно когда-то, до войны… Тогда в большую воду на протоке Алексей спасал лес, а мы с Катюшей в ожидании его бродили по березничку и собирали грибы… Да вот оно, это самое место, с которого так хорошо видна верхняя часть острова!.. Но где же березник? Прямая, светлая улица с добротными, из толстых плах, тротуарами. Блистающие новизной деревянные двухэтажные дома - в одном из них будет теперь жить Алексей - и среди них особенно красивый - школа-десятилетка. Васильку, значит, не придется бегать зимой по морозу за три километра в школу. Отличный поселок! Но он, конечно, скоро станет еще лучше. Вот уже намечена справа большая четырехугольная площадка. Там будет, по-видимому, стадион.
В конце улицы строят здание, непохожее на другие. Я спросил о нем встречную женщину. Оказывается, больница. "Катино ведомство…" - улыбнулся про себя. И тут же подумал: "А не случится ли так, что со временем Катя в этой больнице станет заведующей или главным врачом?.. Кто может утверждать, что этого не будет? Все-таки до диплома врача ей сейчас ближе, чем было неграмотной домашней хозяйке до нынешнего звания старшей медицинской сестры!.." Когда-то Алексей говорил: "Если человек пошел вперед, его нельзя останавливать…"
- Так я и думал, что ты сюда подашься!.. - на плечо мне легла рука Алексея. - Мой дом, наверно, разыскивал? Хочешь, пойдем? Ключ у меня. Меня отпустили до обеда для этой фотосъемки. Еще целый час впереди.
- А Ганецкий? Снял?
- Фью! - свистнул Алексей. - Ганецкого твоего, как только снял нас, сразу на машине в город отправили.
- Как так?
- Так. Николай Павлович дал свою машину. Он тебе нужен, Ганецкий этот?
- Если я ему не нужен, он мне тем более. Показывай-ка лучше свою квартиру!
- Нет. Передумал я, - сказал Алексей, - не буду я сейчас показывать. Ничего в ней не отделано, голые стены. На новоселье все увидишь. А то впечатления того не останется.
Он потащил меня в другую сторону.
- Давай заглянем минут на десять в красный уголок? Там у меня девчата из ночной смены сейчас стенгазету выпускают. Посмотреть надо.
- Стенгазету? А ты что, в редколлегии?
Алексей ответил на вопрос не прямо, а кружным ходом.
- Написал я тогда, помнишь, статью про Никулина. Конечно, в редакции поправили ее здорово, а все-таки что-то им во мне понравилось. Вдруг - вызвали. Спрашивают, почему не пишу еще. Что ответишь? "Так", - говорю. А они: "Пишите". Написал - не напечатали. Еще написал - опять не напечатали. Идти спрашивать стыдно. Я рукой махнул, - больше, мол, меня не заставите, какой из меня писатель. А месяца через два читаю, в газете напечатано: "По следам неопубликованных писем" - и как раз про те дела, что я писал. Были у нас безобразия: кочегарам на силовой спецовку - брезентовые фартуки - не выдавали, прожигали ребята хорошую одежду. Ну и пишут в газете: факты подтвердились, меры приняты. А я и без этого замечал, что меры приняты, да не догадывался почему. Думал, что само по себе. А оно получилось, что не само по себе, а мои заметки сработали. Ну, с этого и пошло. За год восемь заметок моих напечатали. Одну, про агитколлектив наш, очень хорошо я написал. Мне даже за нее премию в газете выдали, и на городском партийном активе о ней говорили. После этого меня и рекомендовали редактором нашей заводской стенгазеты…
- Даже редактором?
Алексея, видимо, задел за живое мой вопрос, хотя и задан был он совсем в безобидном тоне. Мне просто хотелось удостовериться, действительно ли Алексей редактор стенной газеты.
- Я тебя понимаю, - с горечью сказал Алексей, - ты меня по разговору моему судишь: некрасиво я говорю. Это верно. Как-то совещусь я по-книжному говорить, не свободная мысль тогда у меня получается. А пишу я не совсем уж плохо. Преподавателя по русскому языку ко мне прикрепили, через день по два часа занимаемся. Отметок он не ставит, а так. Я по-честному спрашивал его, на сколько учусь. Говорит, что между четверками и пятерками. Улыбаешься? А я вот к тебе зайду как-нибудь, ты продиктуй да посмотри потом, сколько ошибок я сделаю. В разговоре-то я бывает, что и вверну какое-нибудь наше, сибирское словечко, а ты думаешь, что и пишу так я…
- Это не я так думаю, это ты сам так думаешь.
- Нет, за столько лет, - он круто повернулся ко мне, - ты должен был узнать Алеху Худоногова! Или все еще не знаешь? Ты что считаешь: я от задуманного отступить могу? Если взялся учиться, скажем, русскому языку, побалуюсь, а потом брошу?
- Не то, Алеша: ты рывками берешь.
- Ну, это уж характер такой у меня, - засмеялся Алексей, - куда я от него денусь?
- А неплохо бывает и характер переделывать.
- Необъезженная лошадь сначала тоже рывками берет, - неопределенно сказал Алексей, - а что же, из нее лошади потом не получается, что ли?
Стенгазета меня поразила. Большая, полный лист ватмана. Особенно хорошо был выполнен заголовок: "Лес - Родине". Отчетливая, точная композиция рисунков: плоты на реке, выкатка леса на берег, корпус лесопильного цеха и штабеля досок, подготовленных к отгрузке. На переднем плане изображена группа девушек: юные смеющиеся лица. Или так уж во всем мне мерещилась Катюша, или художник действительно одной из девушек придал столь приятные мне черты, но Катя была среди девушек, я в этом мог поручиться.
Две девушки заканчивали наклейку заметок.
- Маша, - укоризненно сказал Алексей одной из них, - всякий раз тебе повторяю: мажь клеем только самые краешки чуть-чуть, не так тянуть будет бумагу.
Он хозяйским оком оглянул весь лист и вдруг побагровел.
- А куда отсюда заметка девалась? - закричал он, тыча пальцем в рисунок, вырезанный из какого-то журнала. - Что это значит?
Девушки переглянулись. Маша сказала виновато:
- А вам разве Николай Павлович ничего не сказал?
- При чем здесь Николай Павлович? Николай Павлович - директор завода, а редактор газеты - я. Кто снял заметку? Почему?
- Дядя Леша, - Маша испуганно глядела на него, - клеили это мы с Тамарой газету, заходит Николай Павлович и начинает читать…
- Не дозволять! - перебил Алексей. - Редакционная тайна. Вывесим - тогда пожалуйста!
- Да как же, дядя Леша! Николай Павлович - директор…
- Хоть сто раз директор. Потом что?
- А потом все прочитал и говорит: "Эту заметку, девушки, снимите, замените чем другим или картинкой заклейте. Неудобно, говорит, жену главного инженера в стенгазете ком… - она остановилась, выговаривая трудное слово, - компрометировать. Это и на главного инженера тень ложится, и на руководство завода вообще. Разберемся, говорит, в этом деле и без стенгазеты". Вот мы и сняли. Тамара хотела оставить до вас, а я ей говорю…
- Редактором газеты меня не директор назначил, а партийная организация, - внушительно заметил Алексей. - Она мне это дело доверила, перед ней только я и отвечаю. Неудобно писать про жену главного инженера! Интересно, государственный завод у нас или семейное предприятие? Где заметка?
Маша отыскала ее среди обрезков цветной бумаги и подала Алексею. Тот бережно разгладил оборванные кромки и передал заметку мне:
- Вот, прочитай…