Тамара закрыла руками глаза. Только сейчас Катюша могла как следует разглядеть ее. Она была примерно одних лет с Катюшей и ростом такая же. Но таежная закалка сказывалась во всем. И в крупных, сильных руках, и в жестком очертании губ, и в обожженном солнцем и ветром лице. Однако чисто женская тревога и беспомощность прозвучали в ее голосе, когда она, отведя ладони от лица, заговорила опять:
- Милая, да что же это?.. Как же это так?.. Ты пойми-ка сама… Ты ведь детная тоже.
Катюша обняла Тамару за плечи.
- Будет жить!
Они опустились рядом на ступеньку крыльца и так сидели молча, вслушиваясь в тихие шорохи ночи.
- Что вы сюда от людей, как монахи какие, ушли? - укоризненно проговорила Катюша. - Прежде или от жадности, или от горькой нужды в такие углы забивались, а теперь-то к чему?
- Да ты что это? - изумилась Тамара. - Понапрасну ты так думаешь. Мы здесь живем не сами по себе, а от нашего Алангерского колхоза. И Костя "У Дикого" тоже от колхоза, как разведчики. За ходом зверя следим, ловушки готовим, на лужках сено для коней ставим. Зимой баню горячую держим, а время выдастся - и подпромышляем.
Она сбивчиво стала рассказывать, как пробирались здесь с приисков геологи, останавливались у них на ночевку, говорили: на приисках дети болеют. Утром уплыли вниз по Чуне на плотике, а через две недели Нелечка слегла. Думали, думали и отправился с ней Владимир на лодке до Кости. Боязно дальше одному: дикая очень река. Ну, а там Костя подсобит, сплывут как-нибудь… в Алангер…
Словно кто обухом ударил Катюшу.
- Так вы же теперь и к нему в дом занесли заразу! - закричала она. - Как же так можно?
Тамара смотрела на нее испуганными глазами.
- Милая моя, да в мысль это никому не пришло. Потом - все равно те геологи обязательно к Косте заезжали. Если через них это… Да и как по-другому было сделать?..
Но Катюша больше не слушала. Одна тревожная дума владела ею: инфекция теперь занесена и в зимовье "У Дикого"… Нужно принимать немедленные меры. Какие? Из Н-ска завтра дать радиограмму в Алангер? Но сколько времени потом пройдет, пока из Алангера доберутся к зимовью? И неизвестно, что там сейчас происходит. Что же придумать? Что придумать?
Катюша не заметила, как оказалась одна над обрывом. Реки в темноте не было видно, снизу доносились только глухие всплески волн. Им было тесно средь камней, они метались от берега к берегу, сшибались друг с другом, ударялись в плоскую грудь утеса, отскакивали и вновь набегали и, разбиваясь в мелкие брызги, катились вниз… Вниз, к Алангеру…
- Екатерина Федоровна, что спать не ложитесь?
Позади нее стоял пилот. Катюша повернулась к нему:
- Завтра вы полетите один, Миша.
Он сдержанно рассмеялся:
- А вы пешком отсюда, что ли, пойдете?
- Я поплыву по реке, - сказала Катюша. - А послезавтра вы в Алангер за мной прилетите. Домой, прошу вас, зайдите ко мне, расскажите, и в горздраве тоже…
Она подробно все объяснила пилоту.
- Да как же вы одна по такой реке поплывете? - сердясь, замахал руками Миша. - Вы соображаете, что говорите?!
- Там люди, Миша. А лучше того, что придумала я, вам не придумать.
- А я и не буду.
- Ну, вы можете не думать, - резко сказала Катюша, - а я медсестра и должна думать. Дети могут погибнуть.
- Давайте я вас на самолете туда отвезу, - шумел Миша, - в камни, в чащу, в болото сяду. И то будет меньше риска для вас, чем одной на этой реке.
- Миша, не говорите глупостей. Я знаю, что делаю.
Утром, едва наметились первые признаки рассвета, Миша пошел к самолету.
Катюша, напрягая все силы, провертывала лопасти винта. Ей казалось, она не успеет отскочить - и тогда…
- Внимание! - кричала она.
- Есть внимание! - отзывался Миша.
- Контакт! - и, не дождавшись ответа, дергала винт, а сама отбегала в сторону.
Наконец мотор удалось запустить. Синяя струя дыма обволокла самолет. Миша посигналил рукавицей.
Все увеличивая обороты, работал мотор. Самолет дрожал, ветер от винта прижимал траву к земле. Казалось, еще немного - и он начнет вырывать ее. Миша отпустил рули высоты, и, встряхиваясь на кочках, машина покатилась по площадке. Мотор ревел все сильнее, дробя в горах гулкое эхо; самолет бежал прямо к кустам, словно стремился их протаранить, и вдруг отлого пошел вверх. Сердце Катюши замерло, когда самолет черкнул колесами по самым вершинам черемух и, навалясь на правое крыло, боком пошел к реке. Машина наконец вошла на крутом вираже в распадок и скрылась из виду. Долго после этого был слышен рокот мотора, - значит, летит, не упал! - и потом все постепенно затихло, как затихает звон струны, задетой в тишине неосторожной рукой.
Катюша поправила на голове платок. Уплывет она отсюда или не уплывет - ждать ее будут только в Алангере…
Первые лучи солнца, поднявшегося над цепью гор, застали Катюшу на реке. Ей не хотелось отбирать у хозяйки лодку, она настойчиво повторяла, что сможет уплыть и на "салике" - плотике, сколоченном из нескольких бревен. Но женщина решительно воспротивилась этому.
- Ты не знаешь, какая здесь река! В лодке и то не всякий сумеет уплыть. В первой шивере расщепает твой салик. И смотри "У Дикого" останься, одна не плавай, Костю дождись. Там, дальше-то, еще хуже… Избушку не проплыви: с реки она худо заметная.
И вот Катюша на узенькой, короткой, долбленной из тополя лодочке помчалась по бурно кипящей волнами реке.
У Катюши еще оставалась в памяти таежная азбука. Она помнила, что через шиверы нужно спускаться коротким берегом, через пороги - длинным и, скатываясь на крутых спадах воды, перерезать вал наискось, помнила, что на высоких волнах нужно грести как можно сильнее. Она помнила все это, но прежней сноровки не было, и Катюша совершала беспрерывные ошибки, лодка ее то и дело наполнялась водой.
А Чуна жадно втягивала ее в свое каменное горло, неслась в узкой щели меж гор со все возрастающей скоростью. Руки Катюши одеревенели от тяжелой работы веслом, болела спина, и не было возможности встать и распрямиться. Она с трудом выискивала минуты, чтобы вычерпывать берестяным ковшом воду из лодки.
Сперва ей казалось, что такая быстрина не может продолжаться бесконечно, горы раздвинутся, откроется широкое длинное плесо и можно будет сидеть, лениво оглядывая берега, петь песни и, выхватывая из воды весло, любоваться осыпающимися с него крупными светлыми каплями. Потом она смирилась с мыслью, что вплоть до зимовья "У Дикого" отдыха ей не будет.
Катюша впивалась взглядом в каждый новый поворот, ища то место, где стоит избушка. Но избушки все не было, и в сердце закрадывалась тревога: не проплыла ли она мимо зимовья?
Хотелось есть. Тамара в дорогу положила ей кое-какие запасы и даже бросила в лодку железный котелок: "Как же можно без чаю!"
"Хорошо бы выпить кружку горяченького…" Она еще раз прикинула время. Можно позволить себе час на отдых. Попить чайку, влезть на гору, оглядеться. А вдруг она проплыла зимовье?.. Как будет потом вверх подниматься?..
Катюша направилась к берегу.
Течение тянуло лодку в самые буруны, и Катюша едва успевала выруливать. Острые камни теснили со всех сторон. Стиснув зубы, Катюша ворочала веслом из последних сил. Успела оттолкнуться раз, другой…
Вдруг лодка ударилась носом в валун, струя воды хлестнула через борт, и, прежде чем Катюша успела что-либо сообразить, лодка перевернулась.
Волной Катюшу выбросило на камень. Одной рукой она ухватилась за его острую верхушку, другой успела схватить чемодан. Лодка, словно оглушенная взрывом гигантская рыба, выставив желтое брюхо и встряхиваясь на камнях, уходила все дальше и дальше. Сузившимися глазами Катюша смотрела, как мелькнули черные края лодки, потом приподнялось ее желтое брюхо, накатился высокий вал - и все исчезло.
То вброд, то вплавь, избитая о камни и мокрая до нитки, Катюша выбралась на сушу. Раскрыв чемодан, перебрала инструменты, вытерла их ватой, сохранившейся сухой в плотной обертке, размокшие медикаменты выбросила. К счастью, самое нужное уцелело.
"Ну, а теперь куда?"
Перед нею катилась пустынная, бурная река, за спиной громоздились высокие острые горы. На их склонах из-под разорванного местами тонкого слоя земли выступали голые серые скалы. Кое-где на утесах лепились низкие коряжистые сосны, находя для своих корней в безжизненном камне влагу.
Мелкий щебень посыпался, когда по крутому откосу горы Катюша стала взбираться вверх. В кровь исцарапав лицо и руки, она преодолела самую трудную крутизну и остановилась перевести дыхание на небольшой площадке. Внизу белопенной живой дорожкой кипела река.
"Хочешь, Катенька, чаю?"
И острая жалость к себе, вместе с чувством потерянности и одиночества, охватила ее. Ни жилья, ни тропы, ничего. Дикая, первозданная тайга. Плачь, кричи - никто не услышит, никто не придет. Завтра за ней прилетят в Алангер на самолете. К вечеру станут ждать дома. Старший Василек будет сидеть с невеселым личиком, прислонясь к плечу деда. Маленький будет плакать, капризничать, он привык засыпать на руках матери. Когда его, горяченького, прижмешь плотнее к груди, слышно, как тонко и остро бьется его сердечко…