На лесозаводе мы сдали лодку сторожу. Он удивленно оглядел нас, поинтересовался, почему не получилась охота - не видит дичи в сумках, - и, кажется, не поверил нашим объяснениям, что мы и не стремились охотиться по-настоящему. Алексей взял у него ключ, и мы направились в мебельный цех.
Сплав леса по реке еще не начинался, за зиму запасы бревен подобрались, и теперь огромная площадь биржи сырья лежала необычно пустой и просторной. Мы пересекли ее наискось. Подсохшая кора похрустывала под ногами, Алексей шел и, недовольный, ворчал:
- Взяли бы да по-хозяйски сгребли в кучи, а потом в топках сожгли. И порядок, и какая ни есть экономия. Не привыкли у нас на сибирских лесозаводах к чистоте. А почему? Разобраться, так шевелится еще мыслишка такая: мы-де край изобильный, а где пьется, там и льется. Лесу невпроворот у нас, - значит, и кора, и щепа, и всякий мусор на бирже должны валяться.
- А ты бы на собрании или в стенгазете выступил.
- И выступлю, - сказал Алексей. - Об этом я и с Морозовым Иваном Андреевичем, секретарем нашей партийной организации, уже разговаривал. Надо людей носом ткнуть, показать, как в других местах бывает, к примеру в Белоруссии. Там под метелку сейчас все прибирается.
- Как же так, Алеша? Прежде ты над несибиряками подсмеивался. А теперь сибиряков в Белоруссию посылаешь учиться…
- Хорошему учиться хоть у кого не зазорно. А сибиряк - такой же русский человек, только и разница, что он - сибиряк.
Мебельный цех помещался в новом здании, выстроенном уже после войны. В главном корпусе, широком и оттого казавшемся приземистым, тремя параллельными линиями расположились деревообрабатывающие станки: строгальные, фуговочные, обрезные, токарные, долбежные, сверлильные, фрезерные и еще какие-то, названия которых сразу не определишь. Все это сверкало новизной и чистотой. Ни стружек, ни щепок, ни мелкой древесной пыли. По всем станкам прошлась веником и тряпкой чья-то заботливая рука. От ветра вздрагивали стекла в окнах, и светлые зайчики метались по полированным деталям машин. Золотые лучи тянулись через все помещение, косо падали на пол, на противоположную солнцу стену. Сегодня, по случаю выходного дня, цех не работал, и в нем было как-то особенно пусто и торжественно.
- Как тебе нравится? - на ходу спросил Алексей.
- Что? Чистота? Превосходно!
- Ленинградская выучка, ничего не скажешь.
- Погоди, ведь этим цехом наша Зина командует?
- Умеет народ в руках держать.
- Очень строгая на работе?
- Ты, может, думаешь, что криком берет? - Алексей даже остановился. - Бывают ведь и из женщин такие. Нет, наша не накричит. Лицо, точно, у нее строгое. Есть причина. Люди это понимают, уважают ее. Да ты, наверно, сам получше меня про нее знаешь.
- Ничего я не знаю…
В самом деле, Зина не любила рассказывать о себе. За все время нашего знакомства она старательно избегала таких разговоров. И дело тут было, видимо, вовсе не в скромности. Помню, как в одну из первых встреч я спросил, почему Ксения называет ее воскресшей из мертвых. Зина переменилась в лице, долго боролась с собой, ответить или не ответить, и наконец сказала:
- Я жила… в Ленинграде…
И сразу перевела разговор на другое. Алексей посмотрел на меня.
- А не знаешь, так я могу тебе рассказать. Здесь по заводу разговор ходит… - Подпрыгнув, он уселся на высокой станине строгального станка. - Вишь ты, жила она в Ленинграде, а с нею братишка, мать. Ну, и молодой человек ухаживал. Счастливая семья складывалась. Тут война. Блокада. Голод. Предлагали ей эвакуацию - отказалась. Сама инженер, а к станку токарем стала. Братишка пошел добровольцем в связисты. Убили его. А потом и жениха тоже. Мать заболела, лежит в холоде, ухаживать некому. Зина по неделям без смены работает, с завода не уходит. Мать, как могут, оберегают соседи. А Зина-то сама от истощения с ног валится. Опять же без сна. Зима. Морозы. И вот сообщают ей: мать умерла. Хоронить надо. А идти домой через весь город. Трамваи стоят, замерзли. Ночь. Вьюга. Шла, шла она, да и сунулась в снег, обмерла, а за ночь над нею сугроб целый намело. День проходит, на заводе ждут - нет Зины. Справляются. Дом, где жила она, ночью разбомбили. Посчитали: погибла. А вышло не так: Зину военные санитары нашли, откопали. Живого в ней ничего не было, только сердце, как восковой огарочек, еще тлело. Тут машины уже по Ладоге шли, тяжелых больных в тыл вывозить начали. Ее сперва в Киров, потом к нам. Документов при ней никаких. Когда в себя стала приходить, назвалась, запросили Ленинград. Оттуда отвечают: "Убита во время бомбежки". Ну, так потом и пошло: "Воскресла из мертвых". А ее это обижает. Не любит она. Почему? Как сказать? Может, близкие сразу ей вспоминаются, все прошлое горе. Может, просто не нравится. Человек действительно сколько смертей пережил, за жизнь боролся, а ему будут вечно: "Ты из покойников". Все равно что на свадьбе похоронную петь, как в старой сказке. Всему своя мера, всему свое уважение нужно - так, по-моему.
Последние слова, с крепким ударением на "так", Алексей произнес, словно гвоздь вогнал в стену.
В краснодеревной мастерской, примыкающей к главному корпусу мебельного цеха, Алексей показал мне свой буфет. Он не был окончательно отделан: не отполирован, стоял без обкладки и без верхних резных украшений, которые разумелись сами собой. И все же в нем явно чувствовалась рука мастера: и в строгих пропорциях размеров, и в точности подгонки отдельных деталей. Должно быть, нам обоим одновременно пришел на память "Громобой", - мы переглянулись, и Алексей поспешил уточнить;
- Мне тут кое-что насчет размеров Зина советовала. А работа целиком моя. Потом, ведь и от инструмента много зависит. Тогда у меня что: топор, пила да рубанок. А теперь за все машина ответчица. Вон, гляди, шипы как зарезаны, от руки мне бы сроду так не сделать.
- А как с отделкой? - мне казалось, что для такого буфета нужна очень тонкая и замысловатая резьба.
- Вот за этим я и позвал тебя. На резьбу, боюсь, терпения не хватит у меня, да и понесет ли рука, не знаю еще, а простую отделку Зина не велит делать, говорит: "Зачем тогда затевал?" Ну, а ты чего посоветуешь?
- Как тебе сказать, Алеша… Возьми платье у девушки: к одному вовсе не нужен воротничок, а к другому только кружевной подойдет. Так и тут. Я согласен с Зиной - для этого буфета отделка должна быть только резная.
Алексей потоптался на месте, смахнул с угла верстака кудряшки тоненьких стружек. Вздохнул сокрушенно:
- Опять, выходит, самый конец я недодумал. Как же мне быть все-таки?
- Боишься не справиться с резьбой - заготовь простую отделку. Но полной гармонии линий уже не получится.
- Будет как корове седло? - с горечью сказал Алексей.
- Не совсем так. Но другого ничего не могу тебе сказать.
- Резьба нужна обязательно? - Он грохнул кулаком по верстаку. - Сделаю резьбу, хоть полгода над ней просижу!
- Тогда получится действительно вещь замечательная.
Алексей засмеялся:
- Получится, говоришь? А замечательное-то у меня уже получилось. И не в том оно, о чем ты говорил. Ото всех, даже от Зины, от Ивана Андреевича в секрете держал, неожиданностью хотел поразить. Тебе, так и быть, сейчас покажу. Гляди…
Он распахнул дверцы верхней половины буфета. Обычные строганые полки. Но Алексей нажал какую-то невидимую кнопку или планку, и сверху выдвинулся маленький потайной ящичек.
- Ловко! - сказал я.
- Погоди, - остановил Алексей, - это не все.
Он нажал еще. И в стойках, соединяющих верхнюю и нижнюю части буфета, открылись еще тайнички.
- Ты просто фокусник какой-то, Алеша!
- Есть и еще один фокус, - ликуя сказал Алексей. - Пожалуйста!
С легким треском, на пружине, откинулась доска в нижней половине буфета.
- Что? Каково? - в восторге кричал Алексей, захлопывая тайнички. - Ты попробуй найди, как их открыть! Никакой твой Шерлок Холмс не сообразит. Это, брат, почище всякой резьбы будет. Вот тебе и Алеха, чалдон рубахинский! Как? Дошло теперь?
- Дойти-то дошло, - справившись с первым впечатлением, в раздумье сказал я, - только вот к чему все это?..
- Как к чему? - даже опешил Алексей. - Я тебя что-то не понимаю…
- К чему тебе тайнички эти?
- Вот те раз! Мастерство!.. Не мастер так не сделает.
- Да… Тем более для самоучки это действительно большое искусство…
- Ага! То-то и есть, что искусство!..
- Да… Ну… а в чем здесь смысл?
- Смысл? Какой смысл?
- Ну, в тайничках твоих? Сам буфет - хранить, допустим, посуду, резьба на нем - для украшения, а тайнички для чего?
- Для чего? Ну… просто так…
- Без всякого смысла? Выходит, что искусство может и не иметь смысла? Кому и для чего в нашей жизни понадобятся твои тайнички?
- Так ведь делали же раньше всякие такие штучки, - смущенный, пробормотал Алексей.
Ему стало жарко. Он рывком распахнул ворот рубашки.
- А для кого их делали? - возразил я ему. - Для тех, кому нужно было в секрете свои богатства или, хуже, какие-нибудь постыдные бумаги, документы хранить. А ты теперь член партии и должен бы сам…
Алексей побагровел так, что слезы выступили у него на глазах. Я сразу осекся, понял, что нечаянно задел самое больное место. И удар был тем более несправедлив, что всего лишь несколько часов тому назад Алексей первый хотел мне открыться, рассказать, что его томит, чем он недоволен, спросить у меня совета. А этот разговор тогда скомкался, и я вовсе забыл о нем.
- Ты бьешь, так обязательно наотмашь, - хрипло сказал Алексей, опускаясь и локтем ложась на верстак. - Зачем ты меня этим коришь? Член партии!.. Ну да, коммунисту все надо знать…
- Алеша, я беру свои слова назад…