И сразу мне стала ясной непонятная прежде фраза из письма Алексея. Катя чуть-чуть отвернула лицо, так что стал виден ее строгий профиль. Не от пламени, конечно, играл румянец у нее на щеке. И, как далекая-далекая и нежная мечта, маленькой звездочкой отражался под ресницами, на зрачке, отблеск костра.
- Видишь, дело какое тонкое, - немного погодя начал опять Алексей, - больше я о нем и говорить не буду. Тут надо еще подумать и разобраться. Тогда только решить. Главное, ни тому, ни другому делу мешать нельзя. Вот тебе и второй вопрос. Тут я от тебя, пожалуй, сейчас и ответа ждать не стану. Тоже подумать надо. А вот теперь о себе еще поговорю…
- Леша, - вслух закончила какую-то свою мысль Катюша, - так ведь у нас теперь своя бабушка будет…
- Видишь, Катенька, бабушка бабушкой, а тебе тоже будет тогда не легко, вот о чем забота моя.
Катя опять задумалась. Повернулась на бок, вытянулась, сняла пилотку, подсунула ее вместе с ладонями под щеку и мягко, только движением губ, улыбнулась.
- Ну, говори, Лешенька, дальше.
- Да. Так вот. Скажу я снова: я сержант, три награды у меня, к четвертой представлен. А в звании в прежнем остаюсь. Почему это? И не думай, что досадно мне. Нет, все правильно. Я тебе просто объясню: делать, что мне ни дай, я могу хорошо, а распоряжаться, командовать - не умею. И не оттого, что грамоты у меня маловато, - это дело наживное, посади за парту, так тоже выучусь, - а как хочешь, склонности, чтобы командовать, нет. Да только ты и так не подумай, что засохнуть я на одном деле хочу, - как тяпал я, скажем, пять лет тому назад топором по бревнышку, так до конца жизни и тяпать. Нет. У меня всегда все мысли к тому направлены, чтобы новым делом заниматься, да потруднее. И потом, мне обязательно на ногах быть надо, долго усидеть не могу. Вдруг в тайгу или на реку захочется - подхватил ружьишко и пошел. И не то что добыча мне нужна, это дело десятое, а просто ходить тянет. Вперед бы да вперед!
Алексей встал, снял с себя телогрейку и набросил Кате на ноги. Она лежала с закрытыми глазами. И, как это бывает, когда человек счастлив, не улыбка, а какое-то внутреннее сияние блуждало у нее по лицу.
- Леша, мне тепло, не надо, - не открывая глаз, сказала она, и еще большей радостью засветилось ее лицо.
- А я думал, ты уснула! - удивился Алексей. - Поспи, Катеиька. А теперь я скажу тебе, - повернулся он ко мне, - как дело складывается. Вот был я дома, ну конечно, заглянул на завод. Про встречу и про все другое я тебе рассказывать не стану, в письме об этом писал. Главное в чем? Позвал меня директор и говорит: "Кончится война, вернешься домой, Худоногов, я тебя начальником биржи сырья поставлю". Ну, от прямого ответа ему я тогда уклонился, а теперь все думаю: "Нет, Алеха, не твоего характера это дело".
И тут вот какое соображение мне приходит в голову. Ставят на заводе сейчас новые станки, цех мебельный открывать собираются. А мастеров хороших нет. Ладно. Вот и заела меня мысль такая: вернусь - не кем другим, а… столяром-краснодеревцем буду. Плотничать и так, что попроще, давно я умел, а столярничать - дело интересное. Не табуретки делать, а, знаешь, какие-нибудь хитрые штуки такие, с разными выкрутасами. Терпения у меня хватит, и рука, думаю, правильно понесет. И вот тебе третий вопрос: может, мне лучше не столярничать, а покрупнее что делать, дома, что ли, строить?
- Как тебе на это ответить, Алеша… - сказал я. - На мой взгляд, не идет тебе мелкая, ажурная работа, тебе действительно надо бы что-нибудь покруинее. Опять-таки рубить простые деревенские избы неинтересно, а строить большие дома самоучкой, сам согласись, трудно.
- Вот, - вскипел Алексей, - опять он это слово. Трудно! Ты говори прямо: не дадут мне большие дома строить, коли я не инженер и не техник. Да?
- Видишь ли, строить большие дома надо по определенному проекту, - значит, надо уметь читать чертежи, самому делать расчеты…
- Да ты не виляй напрасно, - перебил меня Алексей, - я и сам все понимаю, потому и хочу пойти по такой работе, где разные ноль, и плюс, и минус мне ножку подставлять не будут. А насчет мелкой работы ты меня не пугай, на всякую работу всегда и свой мастер найдется, только уверенность в себе человек должен иметь. И от других учиться.
- Сделает, - вмешалась в разговор Катюша, - он у меня все сделает, добьется своего. Пока не надоест, а потом опять за новое.
- Ну, это как сказать… - заспорил было Алексей и не нашелся: видимо, Катюша попала ему не в бровь, а в глаз.
Он начал прилежно ворочать головни в костре и с таким видом подбрасывать новые сучья, будто от этого зависело все благополучие нашего путешествия. Разморенный теплом шофер раскинулся и шумно завздыхал во сне.
- А ведь нам, пожалуй, и ехать бы можно, - сказал Алексей, отходя и всматриваясь, - гляди, уже белеть восток начинает.
- Нет, давайте еще полежим, - запротестовала Катюша, - а то опять в машине ничего не поговорим.
Алексей вернулся и лег рядом со мной. Мы помолчали немного, вслушиваясь в неясные предутренние шорохи. Потом Катюша спросила:
- Леша, ты не знаешь, где теперь Василий Степанович?
Алексей не ответил.
- А вы тоже не знаете?
- Нет, Катенька, не знаю. Я сам собирался об этом спросить. Прошлый год, помнишь, я тебе говорил, мы с ним случайно встретились в эшелоне, а потом я потерял его из виду. Письма писал ему - не отвечает. Он вообще каким-то угрюмым мне показался.
- Что вы! - воскликнула Катя. - Да такого веселого, как Василий Степанович, поискать не найдешь! Это уже на войне с ним горе приключилось, а так - что вы!
Мне сразу вспомнились слова, когда-то в вагоне сказанные Воронцовым: "Я стал угрюмым с того лишь дня, как появились эти шрамы".
- Катенька, а какое же горе случилось у Василия Степановича? - спросил я.
- Да я и сама плохо знаю, - сказала Катюша. - А говорили люди будто бы так. Послали Василия Степановича с отрядом в немецкий тыл: или связь с партизанами устанавливать, или на какое-то другое задание. И пришлось им по ходу дела в перестрелку о немцами вступить: Василия Степановича-то и ранило. И тяжело ранило. Товарищи беспамятного его из боя вынесли. А куда с ним деваться? На нашу сторону не унесешь - в далеком тылу у немцев дело-то было. Оставили его в деревне одной: свои ведь, русские, не выдадут. Спрятали в надежном месте, и взялась за ним ухаживать из этой деревни учительница, миленькая такая девушка. И уж я не знаю, много ли времени прошло, а стал Василий Степанович поправляться, только вставать еще не мог. И полюбил он эту девушку, очень, всей душой полюбил. Как же, ведь у смерти отняла его! А тут и случись: приехал в деревню карательный отряд. Отыскали Василия Степановича, стащили с постели, выволокли во двор и давай его убивать. Да не как-нибудь, а пинками. Ногами стали лицо топтать. А Леночки, девушки этой, дома не было. Прибежала она, кинулась на подлецов, - да разве ей справиться? Схватили ее и тут же на воротах повесили. И все это - ужас какой! - видел Василий Степанович. А его еще и еще топтали и в грудь потом выстрелили. Так и бросили. Думали, убили, а он остался жив…
Катя остановилась, слезы мешали ей говорить. Алексей нахмурил брови. Как непохож он был сейчас на того далекого, простецкого, беззаботного Алеху, которого я когда-то впервые встретил в Н-ске. Резче и жестче стали черты его лица, острее и пристальнее взгляд, и оттого казалось, что весь он будто закован в стальную броню, лицо его высечено из камня.
Костер догорал. От головешек поднимался бледно-голубой дымок. Над лесом посветлело небо. Начинался рассвет.
Стороной пролетел косяк журавлей. Курлыча, перекликаясь, правильно построенным треугольником летели они к северу. Потом вдруг заволновались, треугольник выгнулся горбом - только вожак летел все так же прямо - и снова вытянулись в две ровные, сбегающиеся в одну линии.
- Место хорошее завидели, на свое, где родились, похожее, - сказал Алексей, - а вожак садиться не велит. Полетим, дескать, дальше. Где жили.
Катюша подошла, положила ему на плечо свою
- Леша, а зачем они прилетают сюда? Так бы и жили на юге. Там ведь теплее.
- Родина, - ответил Алексей, подумал и еще торжественнее повторил: - Родина.
Он проводил глазами косяк, пока тот не скрылся за лесом, и потом решительно сказал:
- Поехали.
При дневном свете дорога оказалась вовсе не такой страшной. Машина опять шла на полной скорости. Упругий ветер обвевал лица.
Обочь дороги показались с той и другой стороны шатры, палатки, автомашины, тракторы, тягачи. Горели костры, по лесу бродили красноармейцы. Мы въехали в расположение какой-то части.
- Эх, надо на всякий случай спросить, верно ли мы едем, - сказал Алексей.
Шофер остановил машину.
К нам подошел капитан. Совсем еще молодой, в очках. Он все время щурил глаза, и от этого очки у него слегка шевелились.
- Так ли мы в Кленовку едем? - крикнул Алексей.
- Дорога в Кленовку эта. Километров пятнадцать до нее. По карте знаю, а быть в ней не бывал.
- То-то, - хвастливо сказал Алексей, - один раз я прошел по этой дороге, а запомнил. Еще годишься, Алеха, значит, - и он вытянулся, стал во фронт, приложил руку к козырьку. - Позвольте поблагодарить, товарищ капитан. Разрешите ехать?
Пятнадцать километров промелькнули незаметно.
Лес расступился, стал реже, прозрачней. Проселок выходит на опушку. Кленовка!..
…Черное пепелище, и только печи и холодные трубы стоят… Нет ничего…