- Меня попросил зайти к вам Знобин.
- Я тоже, - Горин повернулся к Сердичу. - Садитесь, Георгий Иванович.
И снова умолк.
- Минут десять назад мы закончили нелегкий разговор с Аркадьевым. О его службе, семье. У меня к вам просьба: прервите на время ваши встречи с Ларисой Константиновной. Когда семейный разлад у них пройдет, думаю, ваши занятия с Ларисой Константиновной пением не будут вызывать у Аркадьева обиды на вас.
- Понял вас, Михаил Сергеевич. А если…
- Тогда ни о чем вас просить не буду.
Горин умолк. Ему показалось, что по голосу Сердич догадался о его переживаниях. Это грозило разрушить доверительные отношения, а именно они для Горина были особенно дороги. Ибо, в сущности, прелесть жизни, считал он, особенно людей в годах, не в том, на какой служебный этаж забросят их обстоятельства, а в дружеских отношениях, помогающих обогатить ум, чувства, набраться сил и желания работать. А с Сердичем они быстро крепли, обещали быть добрыми. Вздохнув, Горин сказал:
- Есть дело. Вы и я садимся на полк Аркадьева. И забудем пока все личное. Верите на себя заботы о втором батальоне - командир его на сборах в академии. Надо ему помочь, чтобы было минимум "хорошо". Согласны?
- Да, товарищ полковник.
20
Без пятнадцати шесть Горин вошел в казарму танкового подразделения полка Аркадьева. В глаза бросились идеальная чистота в коридорах, недавно побеленные стены солдатских комнат, строй сапог у коек. Во всем чувствовалось установленное сильной рукой единообразие, которое не смог нарушить даже сон солдат. Быть может, в этом и есть командирский почерк Аркадьева?
Думая об этом, Горин услышал шепот дежурного, предупреждавшего сержантов: "Комдив, комдив". Сержанты тут же вскакивали, торопливо натягивали брюки и, едва обернув ноги портянками, вгоняли их в сапоги. Когда подошло время, сержанты набрали полные легкие воздуха, хотя им нужно было произнести всего лишь одно слово "подъем". Они хотели это сделать так, чтобы в одно мгновение взметнуть всю казарму. Комдив не любил крика, однако не стал удерживать сержантов. "Пусть поступят привычно, - подумал он, - легче будет втолковать, что хорошо, что плохо". И когда дежурный махнул рукой, казарму потряс раскат человеческих голосов. Подобно порыву сильного ветра он сдул теплые солдатские сны. Казарма забурлила, а увидев комдива, солдаты еще больше заторопились, желая показать свою расторопность.
Минута в минуту закончилась физзарядка, и когда солдаты, заправив постели, направились умываться, комдив собрал сержантов. Голые по пояс, упитанные, мускулистые, они выстроились в коридоре.
- Один к вам вопрос, - начал Горин, привычно закинув руки за спину. - Когда вы сами были солдатами и курсантами, вам нравился вот такой оглушительный утренний крик?
Сержанты, поняв, что их требовательность со стороны выглядела глуповатой, молчали. Лишь один попробовал оправдаться:
- Этому нас научили старшины, а их еще кто-то повыше. Выходит, что так нужно.
Горин уловил иронию в голосе сержанта и, усмехнувшись, ответил:
- Как ржавое ружье: стрелять из него можно, но поразишь им скорее себя… Быть требовательным - это в первую очередь вовремя сказать подчиненному правду и, если нужно, заставить его покориться этой правде. На фронте крикуны были во всех рангах, но среди сержантов их было меньше всего. Причина простая: на их долю приходилась равная с солдатами мера опасности. Это сближало, завязывало дружбу. А на друзей не кричат во все горло. Поняли?
- Поняли. Только измениться, сразу…
- Трудно? Согласен, но так вернее. Только смотрите не переусердствуйте, не станьте няньками.
Сержанты ушли немного смущенные, но довольные: комдив сказал правду, и от нее действительно стало как-то легче и свободнее. Некоторые солдаты, услышав, что комдив "всыпал" полководцам мелких подразделений, стали проходить мимо него с ухмылкой. Горин догадался в чем дело и остановил одного солдата. Сразу задержался десяток. Любопытные лица показались и в дверях.
- Что ж, подходите все. Одному-то ему, видать, страшно, от робости даже кожа стала гусиной.
Когда солдаты приблизились, он разъяснил:
- Остановил вашего товарища за ехидную улыбочку. Он, видите ли, рад, что я, командир дивизии, сделал нагоняй его непосредственному начальнику. Но никакого нагоняя не было. Я просто посоветовал сержантам, что нужно делать, чтобы для вас, - он обратился к располневшему солдату, - старшине не пришлось преждевременно добывать на складе ремень подлиннее. А у вас, - показал он на солдата с тонкой шеей, - чтобы не столь модной была "скобочка". А у вас, водитель, почище руки…
- Машину вчера чистил, товарищ полковник.
- Вчера, днем. А сейчас? Утро нового дня, начинать который со старой грязью молодому, красивому должно быть стыдно.
- Шоферская привычка, - покраснел тот.
- Дурная.
Солдаты забеспокоились, стали косить глаза на свою одежду, руки - получить от командира дивизии замечание не хотелось.
- Все, товарищи. Вас ждут ваши командиры. Подробнее поговорим на комсомольском собрании. Красиво кто-то написал объявление.
- Наш Муравей-Королев.
- У кого это такая артистическая фамилия? Солдаты расступились, и Горин увидел своего знакомого.
- Он? Насколько я знаю, он просто Муравьев.
- Королева мы ему добавили. Изобретает и после армии мечтает поступить в Бауманское, чтобы со временем стать конструктором.
- А может быть, лучше в ракетно-артиллерийское? К службе уж не привыкать.
- Разрешите подумать? - попросил уклончиво Муравьев.
- Ваше право.
Вскоре в казарму стали прибывать офицеры. Видимо, они спешили: некоторые были плохо выбриты, с косо застегнутыми галстуками, с недочищенной обувью. Комдив не стал делать замечаний. Для него важно было, чтобы они сами увидели свои промахи и сами же их устранили.
Горин пригласил к столу командира подразделения, спокойного, несколько медлительного майора.
- Как решили устранять недостатки, вскрытые комиссией корпуса?
- План еще не совсем готов, товарищ полковник, но…
- Был бы он в голове…
- Имеется, - майор подал записную книжку и пояснил: - Вчера вечером командиры рот получили задание на сегодняшний день, к обеду дам на всю неделю.
Горин просмотрел несколько листков, исписанных и не раз перечеркнутых рукой майора. Его "задумки", их было шесть, понравились комдиву. Недоставало одной, и Горин заметил:
- Если выполните все, что задумали, солдаты и сержанты экзамен сдадут неплохо. А вот офицеры… сомневаюсь. Каждый день, с утра до позднего вечера, по вашим наметкам, они должны быть с подразделениями. Но им-то тоже нужно готовиться, кое-что вспомнить, повторить, потренироваться. Они ведь будут начинать. Получат "плохо", трудно ждать высокого результата от подчиненных. Согласны?
- Пожалуй.
- Решим так: выделяйте на занятия с подразделениями строго необходимое количество офицеров. Для остальных в эти часы - организованная самоподготовка. Возглавьте ее сами или поручите своему заместителю. Подумайте, какая помощь нужна от меня. Вечером буду у вас на комсомольском собрании.
Горин пробыл в подразделении весь день. Побеседовал со многими солдатами, исписал в записной книжке немало листов - факты, примеры, обобщения. Тех, с кем говорил, обступали товарищи, расспрашивали. С каждым часом нарастал интерес к тому, что делал командир дивизии в подразделении.
На собрание комсомольцы шли с ожиданием каких-то перемен.
Первая обнаружилась еще перед собранием: комдив попросил всех командиров некомсомольцев заниматься служебными делами. Вторая - в начале собрания: когда избрали президиум, он отвел себя - хватит там и одного коммуниста, подполковника Желтикова. А во время собрания подсел к солдату, на котором докладчик, секретарь бюро комсомольской организации батальона, испытывал острие своей критики.
После доклада наступила неловкая пауза. Как это иногда бывает, никто не решался высказаться первым в присутствии большого начальства. Председатель вынужден был объявить перерыв.
Горин вышел вместе со своим соседом, солдатом Губановым.
- Вас вроде не слишком укололи критические стрелы докладчика?
Солдат молча пожал узкими плечами.
- Не больно или нет охоты отвечать? - спросил Горин суше.
- Нет, почему же? Если бы я был хорошим, о чем бы тогда говорили на собраниях? - с ухмылкой ответил солдат:
- О любви, например, а не об элементарной дисциплинированности…
Губанов понял, что полковнику не нравится его поведение. Не измени тон, он может не только словами напомнить о различии их положения. Но все же ответил, как человек, хорошо понимающий жизнь.
- Любовь - в книгах, в жизни - проще…
- Как это?
- Не думаю, что вы не знаете этого.
- Как вам сказать… Видимо, в таких делах я знаю меньше вас, хотя и в два раза старше. В ваши годы я воевал. Потом учился. Довелось и любить. Что было дурного во мне, старался избавиться.
- Вы командир… вам положено.
Горина начинала злить вольность солдата, его взгляд заострился. Но одергивать Губанова он воздержался, чтобы не смущать и без того не слишком бойких комсомольцев.
- Судя по докладу и отношению к вам ваших же товарищей, вы не особенно им по душе. Почему?
- Люблю ходить по лезвию.
- Оно острое, можно порезаться.
- Ну что ж, заживет, - со снисходительной самоуверенностью ответил солдат, будто действительно уже не раз ходил по лезвию и расплачивался за это. Получалось, он хорошо понимал, что делает, и бравировал опасностью. Это заинтересовало Горина.
- Кто ваши родители?