Стожки самые крайние, которые в кустах были поставлены, сильно забуранило, они не то что по колено - по самый пуп в снегу стояли. И маковка тоже вся снегом завалена.
А лопат-то на четверых была одна. Хотя снег и плотный и на вилах держится, а все ж таки брать его вилами можно с грехом, где возьмешь, а где кусок и рассыплется.
Так Степан что удумал: опетляли стожок вожжами, за концы потянули - бж-жик! - снег с макушки, как ножом подрезанный, шанежкой сполз. Бери руками его - и в сторону.
А сено в эту пору, перед весной, ужасно бывает пахучее. Как будто бабы его на праздник вместе со сдобным в печках пекли.
Очень едовитое сено, сам бы ел, а не скотину кормил. Нечай Хромой так и сказал, что брюхо у него этого сена просит, ворчит, будто кот на сметану, а в рот брал - не жуется.
- Это же господь бог оплошку дал: сено косить человека научил, а жевать - нет, не научил! - печалился Нечай, а изо рта торчала у него зеленая еще, совсем свежая былинка.- И вовсе напрасно: это какая была бы мужику-крестьянину польза - умом не представить!
Они стог на воза сметали и надумали закурить, вилы в снег поставили. Нечай же все не закуривал, все с былинкой баловался. После былинкой плюнул, за кисетом полез и еще сказал:
- А вот, мужики, в африканских государствах, в тех зимы вовсе нету. Хотя на крещенье, хотя на масленку - все одно лето и лето…
Ероху Теплякова эта весть задела, он вздохнул, подумал и сказал:
- Ну, нет, у нас в Сибири куды-ы справедливее сделано: лето есть и зима вот есть, как положено. И ничего - идеть покудова жизнь. А подумать, какая же это жизнь у африканских мужиков, ежели круглый год страда и страда?!
На это Ерохе никто не ответил, а Нечай все еще беседу вел:
- С двух концов жизнь к человеку подступает: от брюха и от головы… Вот пойдет по земле овсюг, коровенки без сена останутся, ребятишки без молока, и тут брюхо у начальства заговорит, скажет ему: "Ты, дорогой мой начальник, спросил бы все ж таки у мужика: как так получилось? Почему? Как это пахать-сеять надо, как хозяйство вести, чтобы без хлебушка не насидеться и без молочка для ребятишек?" И по-другому подумать: ежели человек сроду будет сыт, одет, обут, забот не будет, как хлебушко делается,- откуда мысли в голове такой зародятся? Об чем? Разве такие будут, от сытости напридуманные, что их ввек руками не сробишь…
Ну, с Нечаем не спорили нынче и даже не очень его слушали - с пожаром с этим от работы, видать, отбились, истомились по ней и нынче покурить-то друг дружке не давали, торопились будто нахлестанные.
И Нечай торопился тоже едва ли не больше других, цигарку свернул, а курить не стал, так незажженную обратно в кисет и кинул. Загадки бросил свои. Работа слов не любит. Она - всем загадкам ответ.
Нечай-то хромой-хромой, а тройчатку в стог воткнет да через короткую свою ногу, через коленку на черенок надавит - так навильник-то у него - добрая копна. Он ее над головой над самой низко несет, будто на плечах, после в розвальни метнет, и ловко этак угадывает - травинка одна мимо не ляжет. И старый, и седой уже, и хромый - а работник. В любом деле колхозу в тягость не будет, нет…
Когда вернулись с сеном, сметали его перед конюшней и пошли по домам, напоследок все говорили: скорее бы весна, что ли. Попробовать бы этой колхозной-то работы, как же оно все-таки должно получиться?
Дома Клашка удивилась: скоро как обернулись. На стол щи потащила с загнетки, а после того Степан обычно тулуп на пол стелил либо на печку лез отдохнуть - с морозу, со щей горячих морило очень. Нынче ко сну нисколько не тянуло. То ли не устал он вовсе, то ли еще чего бы руками делать хотелось.
Вспомнил: подойник так и брошен у него в мастерской. Пошел, печурку там растопил и только к подойнику приладил ушко - по ограде кто-то слышно - топ-топ - идет.
Кого бы это обратно могло принести?
Это Егорка был Гилев. Вошел, дверь за собой прикрыл, поглядел округ и тихо так сказал:
- Степа, а Степа, тебя Лександра Ударцев к себе вызывает нонче.
- Кто???
- Ударцев. Лександр. Непонятно, что ли, говорю?
- Вовсе непонятно!
На Егорке усов уже обратно нету, морда голая, и видно, боится он. Вздрагивает, вроде кто его по морде бить по голой замахивается.
- Где же он, Лександра твой, хоронится?
- Хоронится не знаю где, а ждать тебя будет в избушке в моей, на пашне… Сёдни же вечером.
- И не убёг - значит, где-то тут и вьется? А куда же он коня с кошевкой подевал?
- Об коне не сказывал, не знаю. А тебе велел с им свидеться.
- Где же он тебя-то настиг - в избушке прямо?
- Да в леску рядом… Я за подоньями запряг ехать, только сметал да тронулся - он тут как есть.
- А зачем я ему?
- Говорю же: не сказывал.
- Ну, а ежели я приду да башку ему прошибу насмерть - он опасается? Либо он там не один?
- Ну, ты ведь Ольгу-то взял к себе? С ребятишками? Вот он, видать, и осмелел насчет тебя… А один-то он - это верно.
- Откудова знаешь?
- После объехал круг леса - наследил-то он один. Пеший.
- Когда было-то дело?
- Сёдни и было. Мужики на ту сторону за сеном подались, а я на конюшню опоздал, прибег, коня выпросил вроде догнать вас, а сам по свои подонья подался. На твоем Рыжем и ездил.
- Ты скажи, а я на твоей на кобыленке…
- Вот так, вот так, Степа… Так и было все.
- Чудно… Что же ему от меня надобно? Лександре?
- Вот не знаю, Степа… Ты поди - сам обговори.
- Нужон мне Лександра твой. Только что на самом деле отмутузить его. Больше не для чего.
Егорка сказал:
- Ну, я пойду, однако! - Постоял, опять сказал: - Ну, я, однако, пойду…- А сам еще не уходил. Опять глянул на дверь, послушал, нет ли кого на ограде, после подошел к Степану вплотную и прошептал: - Ты с Лександрой-то так… Не очень на его замахивайся. А вдруг он правда что не один?
- С кем же?
- И то, может быть, их много там таких.
- Каких?
- Что ты меня пытаешь? Малой, что ли, сам-то думать? Которых за болото ссылали, так, считаешь, никто и не убег обратно?
- Ну, а тогда почто я им нужон-то всем?
- А по то, Степа, что выручить они хочут тебя из беды.
- Из какой, скажи?
- Следователь-то, Ю-рист, допрашивал тебя? Ольгой-то упрекал? Они тебе этого не простят. Они тебя за болота закатют… Ю-ристы.
- Откудова же они знают об Ю-ристе?
- У их, Степа, везде свои. Они не просто так. Они сами огонька-то пустят и мужиков на это же подымут.
- А после что?
- Когда после?
- Ну, после огонька?
- Это им лучше видеть, чем мне. А тобой, Степа, они очень, видать, интересуются.
- Очень даже?
- Им такого мужика к себе приохотить…
Стоит Егорка у верстака и то за один инструмент руками хватится, то за другой. Будто нюхает. Будто они как раз для него и куплены были, инструменты. А вот долото, скажем, ежели к Егорке применить - так для того разве, чтобы трахнуть его по башке. После за ноги из мастерской вытащить…
И Степан в самом деле из рук Егорки долото вырвал, обратно его поставил в гнездо. Сказал:
- Вон ты куды… Кто бы подумать мог?… Против кого идти - это очень даже просто. Колхозный амбар стоит - иди против его и спали. Кобыла отбилась - ее промежду глаз топором. Человек, к случаю, попал - и его так же. Против - это запросто. А за что? Спроси - за что? Скажешь - за жизнь. А за какую? Которая была - мы ее сами нарушили, когда колчаков прогоняли. Ту нарушили, эту не сладили, а тут Егорки с Лександрой Ударцевым вон куда глядят? - Снова вынул долото из гнезда, надвинулся на Егорку: - Ты скажи: кого ж я вот этим должон стукнуть, а? Кабы Советская власть против меня офицера выслала с кокардой да с погоном - я бы его веришь, не веришь, а достал бы каким стежком подлиньше. Из-за угла либо как, но достал бы. А нынче кого мне доставать? Печуру Павла? Либо Фофана? Она же, Советская власть, что ни делает - все мужицкими руками. И никто ее не спалит и не спихнет. И я своим детям не враг, когда она им жизнь обещает. Кого же бить-то? А?
- Я в ответе, что ли? - усмехнулся Егорка.- Зыркаешь вроде пьяный без памяти.
- Бить-то до смерти надо тебя, Егорка. От таких, как ты, вреда - как ни от кого боле! Тебе бы усь да усь - науськать одних на других, после глядеть, что из того получилось?! Нет ли тебе выгоды? Я и не хочу, а все же таки кому-то, видать, поперек стану, и мне тоже кто-то будет поперек, только уж пущай это мы сами по себе будем, без твоего уськанья. И гляжу я, может, допрежь того, как встать кому поперек, сперва тебя пришибить? Ведь очень просто - пришибить, в прорубь на Иртыше кинуть, никто тебя не пожалеет, шелудивого!
Егорка через порог выскочил, уже из-за двери сказал:
- Дурной ты, Степа! Я ж не об себе! Я в общем! Ну, бывай здоров. Я пошел.- После повеселел: - А ведь доказывать ты на меня не побежишь! Не таков мужик! Не побежишь сроду! - и калиткой стукнул.
Остался Степан один. Раз-другой по железу ударил и молоток бросил…