- Изба-то от нас - на другой край деревни. К тому же избач обратно уполномоченным служит, редко когда на месте, все больше на службе.
- Где же вы читаете?
- В избе и читаем. Только - в своёй.
- Значит, подписчик газеты? Круглый год?
- Круглый-то год в крестьянстве не получается. Пашня да покос - за газетку нет расчету платить. А зимой платим, почта приносит.
- Это интересно…
- Когда бывает - действительно интерес. А когда, сказать, и не очень вовсе. Тут в одной газетке я шешнадцать разов про вредителев читал. Какой же это интерес, что и честных людей вроде не остается?
Следователь ничего на это не сказал. Подождал и спросил:
- А неинтересную газету вы что же - на цигарки или показать соседу?
- На цигарки. А вот на двор с ей пойти - это нету. Не заведено.
- Почему же не заведено?
- Работа чья-то. Писано-печатано. Да и в бумагу белую тоже поди-ка поту немало пролито.
- Хорошо… Ну, а как вы, Чаузов, живете? Как, например, питаетесь? Сытно ли?
- По сю пору питался кажный день.
- А чем? Скажем, мясо вам хозяйка каждый день варит?
- Сырое - ни единого дня не ели…
- Так… Так-так… Еще один вопрос. Если не захотите - не отвечайте. Вам Советская власть нравится?
- Как сказать-то… Власть-то - она не девка, чтобы нравиться. Но и так понять - и без ее нельзя. А нонешняя - она против других выходит вроде получше. Который бедный - помогает тому. Жирному далее жиреть не дает. Ребятишек учит. Получше бы еще - тоже не плохо бы вышло, но и так бы жили… покеда.
- Покуда… А дальше - как?
- Коли с умом будет делать, мужика через колено не станет ломать - и дальше жизнь пойдет.
- Как вы считаете: кулаков правильно выслали из Крутых Лук? Село у вас зажиточное. Старожильческое. Кулаков немало…
- Которых вовсе правильно. У кого коней, сказать, десять - тому колхоз один убыток. И он сроду убытку того не простил бы, тут уж так - либо он, либо колхоз. Она их еще в девятнадцатом годе стращала, кулаков, Советская власть. Вышло - не зря.
- А вы помните девятнадцатый год?
- Не забыл…
- Что же вы делали в девятнадцатом году?
- Разобраться - так воевал.
- Вы же в гражданскую в армии не служили?
- А я без армии воевал.
- Партизан?
- Может, и так.
- Я знаю всех партизан в районе. Вы в списках не числитесь.
- Ну, кабы только те и воевали, которые числятся, так ее сроду бы и не было - Советской власти.
- Предположим. А в чьем-же отряде вы были?
- А с Христоней Федоренковым мы воевали. На пару.
- Вдвоем?!
- Больше вдвоем. А который раз и единолично.
- Объясните. Как же было дело? С самого начала.
- Началось-то с пальца с Христониного. Он не захотел Колчаку служить, на призыв к ему идти, ну и отрубил себе палец на левой. После ходил все в Шадрину на пункт призывной и за других мужиков назывался. Писарю едва ли не кажный день четверть самогону таскал. У их там порядку мало, ему и удавалось - многих освободил… Мне девятнадцать как раз годов стало, он и меня освободил, несмотря что ему в ту пору сорок было верных. После его застукали, посадили, под расстрел приговорили. Они-то его приговорили, а он-то убежал, да еще и пулемет с припасом из Шадриной угнал. На ихней, на колчаковской, телеге и угнал. Правду сказать, партизаны очень пулемет у его просили, однако он не послушался, за свой палец сам хотел головы колчакам посшибать. Ну, взял и меня тоже к энтому делу приставил. Мы с им ямку в бору выкопаем, чтобы и травинки не нарушить, после как по линии состав с колчаками идет, мы - огонь. С паровозу и, бывало, до самого хвоста. Либо обратно рассудим - ежели где на повороте с хвоста начать, то на паровозе машинист далеко не сразу смекнет, в чем паника. Покуда состав остановится, да колчаки врассыпную бор прочесывать зачнут - мы пулемет в той ямке схороним, сами на колчаковскую телегу… А который раз они и не останавливают поезд свой, шибче шуруют, о нашем нападении после по проводу передают. Ну куда нас угадать?! Он беспалый, я под хромого выдавался, кому-то мы такие нужные?… Через неделю-какую пулемет из ямки выкрадем и уже с другого места сызнова начинаем. Мы с им, с Христоней Федоренковым, да-алеко по бору подавались, после припас к пулемету вышел, мы его партизанам отдали… Так вот было…
- Интересно было…- кивнул следователь.- Ну, а почему же все-таки вы воевали с Колчаком? Из-за чего?
- Как из-за чего? Он же удумал, чтобы я ему служил. А я и вовсе энтого не хотел. Вот мы с им и стакнулись! Опять же он как удумал, Колчак: отымать у мужиков. Скотину. Коней. Хлеб - и тот отымать. Мужики - сопротивляться. А он их - шомполами. Мало того мужиков - баб шомполами. Вот куды зашло. Ну и обратно стакнулись с им… Мужик ведь он - как? Как с ним, так и он…
- Стакнуться - это значит сговориться… Так в русском языке…
- Как сказать… Я вот скажу, будто мы с вами седни стакнулись, а вы уже сами понимайте…
И вдруг следователь усмехнулся. Недолго, но усмехнулся, ладонью по столу ударил, а после обеими руками за стекла свои ухватился.
Степан усмехнулся тоже. Хотел себя остановить: "Держись, Степа, востро, себе верь, больше никому!" - но не остановился и засмеялся тоже.
Оказалось вдруг - об жизни, об том, что и как в этой жизни бывало, они очень просто могли разговаривать. Даже интересно было вспомнить и вспомянутое объяснить. В Крутых Луках сроду так не приходилось: там и без твоего рассказа каждый все об тебе знал, и ты все - об каждом. Не пристает к нему больше человек, не выведывает, не учит и не стращает. Просто сказать - слушает. Степан даже и не знал никогда за собой такого, не знал, что о себе самом он столько времени говорить способен.
- А Советской власти ведь служили? Она тоже в армию призывала…- не спросил даже, сам вроде бы себе сказал следователь.
Можно было и не отвечать на эти его слова, но Степан ответил:
- Видать же было - власть сурьезная. Своим народом обходится, без японцев, без всех прочих белых. Не на день власть - жизнь с ей ладить. Ее еще при Ленине, сказать, при живом, сколько разов в Крутых Луках судили, а она с подсудимой скамейки чистая выходила…
- Это как же - судили? Судили власть?
- Ее… Мужику из партийных вопросы задаем - по что спичек-серянок нету и одежи, мази колесной и про посла советского в Турции - кто об чем. Прокурора приставим, и опять же - защита всякий раз назначена. Бывало, кто зайдется от крика: лампу негде взять, карасина, стекла лампового на десять линий… А зачнем голосовать - и оправдаем власть. Не на стеклянные же десять линий ее судить и мерить?! Она же - за справедливость и мужика понять обещалась…
- Я думаю - не только мужика. И рабочего тоже понять…
- Вроде так. Однако у рабочего руки, а у мужика - руки и хлебушко. И еще сказать: рабочего на мужика никак не перековать, а с мужика завсегда рабочий класс делался.
- Ну, положим. А что же Советская власть должна прежде всего о мужике понять?
- Понять то что? Выше сознательности с его не спрашивать. Сколь мужику втолковали, сколь он сам понял - столь с его и возьми. А выше моего же пупка прыгать меня не заставляй - я и вовсе не в ту сторону упрыгну.
И опять было ладно, опять было хорошо. Удивительно, как разговор повернулся. А не разговор же это был - был допрос. Не надо бы об этом забывать…
И только Степан об этом подумал, следователь спросил его:
- Так как же, Степан Яковлевич, дело-то было с Ударцевым? Я ведь по-разному это могу истолковать. Или вы отомстили Ударцеву как своему классовому врагу, или, наоборот, простили ему поджог, а Ударцеву-отцу простили покушение на убийство, приютили у себя Ольгу?
Все снова враз на допрос обернулось. Снова за столом напротив не просто человек - следователь явился. Ю-рист. Служащий. Человек этот из городского каменного дома под железной крышей обратно по-своему заговорил.
Признайся ему, что Ударцевы, и сын и старик,- враги, он сейчас спросит: зачем Ольга в доме у него? И забьет, забьет вопросами и застит все дело бог весть какими придумками!
- Коли по-всякому можно толковать, то и вовсе толковать не к чему…
- А все-таки - как же было?
- Так что и не было ничего. Дом спихнули, но и то сказать - мы, мужики, гуртом того натворим, что одному после сроду не рассказать.
- Не рассказать?
- Даже ни в коем случае…
Следователь на край стола руку протянул, бумаги подвинул:
- Подпишите протокол, Чаузов.
- А прочитайте сперва, как написано?
Написано было вроде все ладно - лишнего ничего и про кошку рассказано. И вообще пустяк какой-то: кто-то на кого-то ломиком замахнулся, кто-то кого-то толкнул, а тот уже дом пихнул под яр.
Подписался:
- Писать-то мы, правда, не шибко часто пишем. Редко когда.
Про себя подумал: "Однако ладно получилось: ничего не было…"
И на улице, у крыльца, когда мужики Степана окружили, стиснули так, что и не продохнуться, стали спрашивать: как? что? - он им тоже ответил:
- Отбился я вроде бы, мужики. Нонче отбился!