- При таких обычаях и дурень каши наварит, - опять заговорил приказчик. - А нашего тут пока уломаешь, семь потов с тебя сойдет. Не зря паныч Вольдемар старается подбирать себе таких, как я. Думаете, нет у него здесь своего расчета? Знает, что Савка умеет подойти к сезоннику, сумеет стреножить его… На ярмарке не до реверансов, здесь как раз Савкин деготь подавай! В Каховке ему и присказка пригодится и шутка поможет. Поеду - наберу за такую цену, что другие потом глаза вылупят. А все потому, что я сам гречкосей, с людьми не гордый. Знаю, с какой стороны подойти, по какой струне ударить… "А, полтавчане! Братцы! Земляки!"
Распалившись, Гаркуша произносит последние слова таким тоном, будто стоит уже где-то на площади посреди толпы батраков. Гнат Рябой, который, видимо, задремал, при восклицании Савки вскочил как ошпаренный:
- Кто? Где? Какие земляки?
Захохотала добродушно вся компания.
- Не кидайся, казаче, - успокоил Гната Кабашный. - Здесь не те земляки, что тебе мерещатся.
- Были раньше и у меня промахи, - продолжал Гаркуша, - но батько, спасибо им, научили, как надо ярмарковать… Теперь я держу линию не на мужиков, а больше на девчат и подростков… Набираешь их за полцены, а работу спрашиваешь, как со взрослого мужика. Молодые, дешевые, здоровые, сил у них хватит, сумей только вытянуть. И бунтарей среди них меньше. Покапризничают, покричат, а чеченцами пригрозишь - и замолкнут.
- Почем же вы девчат набираете? - спросила Настя, поводя спиной, как от щекотки.
- За красоту - червонец надбавки, - выпалил Андрущенко. - Паныч только Савке доверяет горничных набирать…
- Тимоха, не спотыкайся, - оборвал его Гаркуша, который давно уже поджидал случая осадить приятеля, слишком уж распоясавшегося. Думает, наверное, что Гаркуша не замечает, как он, втиснув Настю между собой и соседом, то и дело пристает к ней с чаркой, чтоб пила, и как она иногда, сдерживая смех, дергает плечом, будто кто-то ее тайком щекочет. Все замечал, все запоминал Гаркуша, не собираясь ничего прощать… Но всему - свое время.
- Скажите, какие же служаночки ему нравятся? - поинтересовалась Настя. - Чернявые или белявые?
- Определенно не такие, как ты, - буркнул дед, - потому что иначе давно была б уже там.
- Ну да, чтоб динамит подложили! Это ж правда, что у вас там какую-то девчину насмерть завалило? - обратилась Настя к Гаркуше.
- Да это тот придурковатый Густав придумал… На что другое, так у него десятой клепки не хватает, а на это хватило.
- Из-за ревности все?
- А из-за чего другого? Горничную Серафиму наметил себе, а Фридрик Эдуардович отбил ее у него… Ну, Густав и решил им подстроить… То ли динамиту, то ли чего другого подложил, только весь флигель, в котором они легли, в воздух среди ночи подняло.
- Подумать только, - вздохнул Кабашный, - брат на брата из-за девки пошел!
- Вся Аскания проснулась от грохота. Сбежались сторожа, пожарники, а подойти боятся: может, еще рваться будет? Потом все-таки кинулись, вытащили из-под обломков голого Фридрика Эдуардовича, стали откачивать…
- А девчина все там? - ужаснулась Настя. - Пана откачивают, а про нее забыли?
- Кто же знал, что она там… Уже когда пана откачали, признался он, что и девушка была с ним, сказал, чтоб искали… Вытащили, да поздно! Зато уж и повелел он похоронить ее с почестями, белый камень поставил с золотыми буквами… И родителей вызвал, полсотни овец им отвалил, чтоб молчали… Теперь поехал куда-то в Швейцарию лечиться.
- А Густаву что? Так и прошло?
- Заслали в отцовский Дорнбург, живет теперь там вурдалаком.
- А говорили, что его в желтый дом отправили…
- Собирались, но потом на семейном совете как будто решили, что много шума будет, еще больше опозорятся…
- Позора боятся, - задумчиво промолвила Настя. - Белым камнем откупились. А что девчине век укоротили, то ничего.
- Брат на брата, - снова покачал головой Набатный и, помолчав, обратился к Гаркуше. - Ты мне вот что, Савка, посоветуй… Что, если подать прошение на высочайшее имя?
- Это по тому делу?
- По тому же.
- Гм, тонкая пряжа, Лукьян Свиридович, тонкая. Вряд ли что выйдет.
- Я многого не прошу… Пусть бы предоставили льготу пробивать колодцы до Перекопа… Ведь стоял я за веру, за батюшку-царя… А то разве мыслимо: с потрохами вылетел в трубу.
Андрущенко, не удержавшись, коротко хохотнул под стол, будто чем-то подавился.
- Ишь, смеются сейчас, как над блаженным… Смейтесь, заслужил!
Притих Тимоха, почувствовав себя неловко.
- Плакать здесь надо, а не смеяться, - неожиданно озверел Гаркуша. - Это как раз нас и губит! Мало того, что другие над нами смеются, давайте мы еще сами над собой.
- Простота, - сокрушенно покачал бородой Кабашный.
- Арапником надо выбивать из нас эту простоту! Нерасторопные, темные, недружные мы… Готовые капиталы, вместо того чтобы в дело вкладывать, в дымоходы затыкаем… Девок щекочем да затылки чешем, а другие тем временем нас на четвериках обскакивают!
- Ну, положим, - буркнул Тимоха, развалившись на стуле, как в тачанке. - У кой-кого из нас тоже четверики, как огонь…
- Дурень ты божий, - криво усмехнулся Гаркуша. - Слышишь звон, да не знаешь, где он… Сестра моя книжки из "Просвiти" выписывает, послушали б вы ее. Вся наша история там описана. Раздарила наши земли Екатерина графам да князьям, своим полюбовникам… И немцам, и грекам, и перегрекам, всем досталось, только нам, коренным, не попало!
- Так уж и не попало? - ехидно заметила Настя. - Кажется, есть, где коня попасти…
- Помолчи, - прикрикнул на наймичку дед, - не твоего ума дело…
- Говорили когда-то батько: вырастай, Савка, большим псом, потому что маленькая собачка - до конца дней щенок. Так оно и есть… Они полжизни по столицам да по заграницам, а мы тут должны с отарами, с чабанами, с черными бурями… Из седла не вылазишь, плетки из рук не выпускаешь, сколачивая им богатство. Разве ж не осточертеет? Неужели нам до самой смерти вот так все на побегушках быть у других, жить под чужими вывесками!..
Речь Гаркуши внезапно оборвалась на самой высокой ноте из-за досадного недоразумения, которое произошло на том углу стола, где между Андрущенко и Кабашным, разомлев, сидела Настя: Тимоха, дав под столом волю своим ручищам, вместо Насти спьяну ущипнул за колено деда.
- Настя, - возмутился дед, - не собаки ли завелись у нас под столом? То все по ногам топтались, а сейчас уже кусаются…
Гаркуша, разъярившись, поспешил выставить Тимоху за дверь:
- Поди на коней погляди… Понял?
Кое-как удалось замять конфуз.
Настя сидела пристыженная, сердитая, готовая к ссоре. Только Гнат Рябой спокойно дремал, поклевывая носом в тарелку.
- Трое братьев нас на один хутор, - вернулся погодя Савка опять к своему. - В гору растем, а вширь… Тесно уже нам становится!
- Так скажите своему Вольдемару, может, подвинется, - ужалила приказчика Настя. - У них же сто тысяч десятин.
- Придет время, Настя, и скажу, и подвинется. А может, и совсем с места сгоню!
- Дай боже нашему теляти..
- Ты у меня посмейся… Прорежутся и у нас зубы, дай срок… Не всегда нам у чужих в приказчиках ходить… Еще приеду я в Каховку не кому-нибудь нанимать сезонников, - себе сотнями набирать буду… А сейчас только и слышишь: то Фальцфейны, то Штиглицы, то Аскании, то Дорнбурги, а где ж наш рундук, где Украина, я вас спрашиваю?
- Ох, если б услыхал паныч, что его приказчик замышляет!
Гаркуша на мгновение растерялся. Простое предположение Насти немало обеспокоило его.
- Ты, Настя, гляди, - как-то сразу протрезвел Савка. - Что слыхала, то забыла. Ясно?
- Об этом, Савка, не тревожься, - вмешался старик. - Это она с жиру сегодня бесится…
Гаркуша успокоился, но разговор после этого уже не клеился.
Вскоре в дом ворвался Андрущенко, растрепанный, встревоженный.
- Слыхали стрельбу?
- Какую стрельбу? - с ненавистью посмотрел на приятеля Гаркуша.
- Пальба где-то внизу, возле пристани… Будто из револьверов садят!
Компания притихла.
- Из револьверов, говоришь? - поднялся дед.
- Как будто… Шум, и собаки брешут.
- Это, наверное, опять фабричных ловят, - высказал догадку старик. - Повадились из Херсона наших пильщиков бунтовать. В страстную пятницу сотские уже совсем было схватили одного, да… удержать не смогли. Сами пильщики и матросы отбили.
- В Конских плавнях у них маевка была, - сказала Настя злорадно.
- Что, что? - переспросил Гаркуша. - Маевка?
- Это у них праздник весенний такой, - объяснил Кабашный. - Выплывают на лодках в плавни, вроде погулять среда зелени, пиво попить… А потом сразу выбрасывают там красную хоругвь и речи под ней говорят…
- Опять, значит, поднимают голову, - нахмурился Гаркуша. - Мало им в пятом крови пустили… Так в стороне пристани, говоришь?
- Где-то там… И собачня брешет…
Вышли вместе во двор, стали прислушиваться. Храпели под возами заезжие, лошади хрупали сено. Никакой стрельбы уже не было, местечко спало, окутанное мраком. Чуть-чуть выступали из темноты силуэты окружающих площадь домов, магазинов, амбаров. Кое-где светились на столбах керосиновые фонари, отбрасывая слабые отсветы на землю. Всюду, куда достигали их тусклые отблески, вся земля была устлана народом. Разлегшись на свитках, подложив под головы узлы, вповалку спали сезонники.
Неожиданно прогудел на Днепре пароход - басовито, грозно, заставив Гаркушу вздрогнуть.
- Это какой?
- Херсонский…
И снова воцарилась тишина. Было тепло. Спала Каховка, разметавшись под звездами, под Млечным Путем, проходившим прямо над ней.