Прерии прериями, - всё это сентименты и дым, - а тут пахло настоящими барышами! Их земли сразу подскочили бы в цене, в этом нет сомнений! У кого десять тысяч десятин, считай, что уже сто!.. Задыхаясь, немец продирался между женщин к Мурашко, все время пытаясь что-то сказать, но фрау Луиза, оттиснув мужа плечом, уже сама допытывалась у господина инженера, согласится ли он завернуть канал в их Сивашское. Набеленные помещицы из Черной Долины, наоборот, возмущались тем, что господин инженер, не спросив их, самовольно наметил их землю под канал… Они, дескать, хоть и не так богаты, как некоторые другие, но, слава богу, они тоже собственницы, и нет такого закона, чтоб без их разрешения вторгаться в принадлежащие им земли.
- Антихрист, - передергиваясь от злости, присоединила свой скрипучий голос к голосам помещиц заднепрянская игуменья. - Все монастырские земли, всевышним нам врученные, он уже определил под затопление…
- Я бы тоже пошла на эту панаму, - стрекотала крымская Мери, - если бы можно было завернуть канал к Семи Колодцам! Потому что у нас только название - Семь Колодцев, а воду в цистернах возим! Господин инженер, вы могли бы внести - коррективы и взять курс на меня?
- Мери, что ты говоришь? - сардонически улыбнулась Софья Карловна. - Каким образом? Через мой заповедник? Через мою Асканию? О, скорее через мой труп!
- Разве дорога в Крым идет только через ваш заповедник, Софи? - обиделась Мери. - В конце концов вас можно обойти и повести канал через земли мадам Ефименко!
Мадам Ефименко до сих пор загадочно молчала. А между тем Мурашко знал, что многое зависит именно от нее.
- У нас, правда, заповедников нет, - наконец заговорила, как в трубу, мадам Ефименко, - нам больше летучих песков досталось, но нас тоже следовало бы спросить, пожелаем мы каналы пли нет…
- Канал полностью в ваших интересах, - заметил Мурашко.
- Ты мне, старухе, очки не втирай, - повысила вдруг голос мадам так, что все притихли. - Мужицкий твой канал - вот что я тебе скажу… Вижу, куда ведешь и куда заворачиваешь… У нас воды мало - это так, но еще больше на воду голодны вот те чаплинские и каланчакские голодранцы… И эта твоя вода в первую голову на их мельницу льется, ты не обдуришь меня, старуху. Жили наши деды без этого, как-нибудь и мы проживем. А то наведете нам сюда всякой пролетарии, смутьянов да забастовщиков, чтобы бунты разводили… Разве не так, скажешь? К тому, к тому оно клонится!
Словно холодной струей обдали присутствующих крутые слова мадам Ефименко. В самом деле, как они об этом не подумали!.. Тысячные армии вооруженных лопатами землекопов нахлынут в степь… Займут села, подступят к экономиям, заведут всякие свары с подрядчиками… Нигде от них не спрячешься! Начнется - с подрядчиков, а кончится забастовками, манифестациями, красными флагами!..
- И за все это, - подлила масла в огонь Софья Карловна, - мы еще должны платить из собственного кармана! Ведь так, господин инженер?
Бой был проигран, но Мурашко все еще не сдавался.
- Ваши так называемые прерии, - заговорил он, - живут только пол-лета. Во вторую половину лета они выгорают, становятся пустыней. Суховеи, черные бури приносят вам миллионные убытки, и вы не можете ничего с ними поделать. Вы - плохие хозяева. Вы - никчемные хозяева! - повторил он под возмущенный гул всего зала. - Я вам предлагаю выход. Но два урожая в год вы сможете снимать на ваших землях. До самой осени будут зеленеть ваши пастбища. У вас будут собственные леса. Все ваши затраты окупятся за несколько лет, окупятся с лихвой, в ваши карманы потечет такая прибыль, о которой вы даже не мечтали.
- Не вам судить, о чем мы мечтаем, грубиян! - крикнула Софья Карловна, поднимаясь с кресла. - Это таким, как вы, всегда мало, а у нас уже, слава богу, кое-что есть… На наш век хватит!
- На ваш век, - презрительно усмехнулся Мурашко. - А после вас?
- А после нас… хоть потоп!!!
Кровь ударила Мурашко в голову. Стал темнее ночи.
- Потоп? Глядите… Можете накликать. Может и потоп быть!
И, с хрустом зажав в руке свои бумаги, он сквозь зловещую тишину направился к двери.
Тем временем, воспользовавшись немой паузой, перепуганный дворецкий пригласил гостей к столу.
Мурашко брел домой, сутулясь больше обычного, тяжело переставляя ноги, словно прошел только что тысячу верст. На веранде его встретили Лидия Александровна и Светлана, испуганно прижавшаяся к матери.
- Ну как? - спросила Лидия Александровна бледнея. Голос ее дрожал от напряжения.
- Все хорошо…. Именно так, - как и должно было быть, - ответил Иван Тимофеевич, горько улыбнувшись. Эта улыбка сказала жене все: можно было не расспрашивать.
У Ивана Тимофеевича тоже не было сейчас никакой охоты разговаривать. Забравшись в кабинет, он ни с того ни с сего завалился спать и спал до самого вечера. Вечером встал, поиграл со Светланой, посмотрел с веранды на фейерверк в честь Софьи и скоро опять залег спать, словно хотел отоспаться теперь за все бессонные ночи, которые коротал над проектом.
XXVII
Утром Мурашко пошел к управляющему и потребовал отпуск.
- После стольких лет работы, - гремел он в конторе, - не заслужил я разве передышки? Или я у вас вечный сезонник?.
Густав Августович, чувствуя себя на сей раз перед "господином инженером" почему-то сконфуженным, не очень упирался, - разрешил.
- Мерси, - процедил сквозь зубы Иван Тимофеевич и вышел из конторы, еще больше раздраженный уступчивостью управляющего на улице под запыленными акациями стоял необычный шум: в толпе детворы кривлялся в вывернутом кожухе босой, лохматый алешковский юродивый.
- Я, Григорий-семинарист, не пан, не дворянин - алешковский мещанин! - скаля зубы, выкрикивал под дружный хохот детворы юродивый. - Страдаю от гирлыги и от косы, а от колбасы поправляюсь! - С этими словами он распахнул на себе кожух, надетый прямо на голое тело: грязное, костлявое, покрытое синяками.
С визгом и улюлюканьем запрыгала вокруг кривляки довольная детвора.
Увидев Мурашко, юродивый впился в него злым, распаленным взглядом.
- Вон тот идет, что Днепр в степи повернул! Ах-ха-ха-ха!.. Прислужился панству, Днепр ночью экономиям продал!
У Мурашко потемнело в глазах. Замер на месте, как у позорного столба. Притихли и дети в смущении.
- Не ври, семинарист, - послышался вдруг откуда-то, словно издалека, твердый мальчишеский голосок. - Не для панов он старался…
Эта детская простая защита словно вернула Мурашко к жизни.
- Уже не в море течет, сюда Днепр повернулся! - брызгая пеной, бесновался юродивый. - Вот уже под нами - слышите? - хлюпает! Мокро! Вода пошла! Скорей на крыши, на деревья, не то потонем все!
Кинувшись к ближайшей акации, он стал неуклюже карабкаться вверх, скользя по дереву своими чугунными ногами.
- Зачем вы его слушаете? - проникновенно обратился Мурашко к притихшей детворе. - Он среди людей, как пустельга среди птиц… Разве вам пустельги и грачи еще не надоели своим карканьем?
- Ой, наколошматили ж мы их тогда в вашем парке, - похвалился какой-то карапуз. - Я три дня был на "грачиных войнах"!..
- То-то же, сами знаете… Бросьте его, идите играть в другое место…
Обходя юродивого, который уже сидел на акации, Мурашко направился домой.
- Куда же ты? - прозвучал ему вдогонку зловещий голос с акации. - Подожди меня, пойдем вместе! Мы ж близнецы с тобой! Я арену летучих песков кожухом накрыл, а ты Днепр на панские толоки выплеснул!..
Не оборачиваясь, Мурашко ускорил шаг.
…Почти одновременно вышли в тот день из Аскании двое. В одну сторону - Мурашко с прикушенными усами, в другую - Гриша-семинарист в вывернутом кожухе.
Три дня Мурашко где-то пропадал. Как мог догадаться Валерик из намеков Лидии Александровны, садовник подался пешком через Перекоп искать поддержки в губернском земстве.
Под вечер третьего дня Валерик неожиданно встретил своего наставника в саду, на одной из полян под копной сена, накошенного в свободные часы самим Мурашко.
Сейчас копна была разворочена, словно около нее только что прошел бугай.
Мурашко сидел по плечи в сене, видимо, только что проснувшись, и вид у него был страшный: грудь нараспашку, борода всклокочена, в растрепанных черных волосах торчит сено.
Валерик остановился поодаль, незамеченный, не осмеливаясь сразу подойти к Ивану Тимофеевичу.
- Ломбардия, - покачиваясь, сокрушенно заговорил куда-то в степь Мурашко. - Ломбардия… Ибрагимия… - Плечи его вдруг затряслись, послышался хриплый смех.
Валерику стало страшно от этого смеха. "Что с ним? Заболел?" - промелькнуло у него в голове, и он стремглав бросился к садовнику:
- Иван Тимофеевич!
Мурашко исподлобья взглянул на него, как на чужого, и… равнодушно икнул. Мальчику стало еще страшнее: его учитель был пьян. Ужасом, отчаянием, болью неожиданного, внезапного разочарования обожгло Валерика.
- Иван Тимофеевич, - в отчаянии зашептал он, готовый разрыдаться от обиды, душившей его. Еще никто в жизни не обижал его так жестко, как обидел сейчас учитель, святой, самый дорогой - ему человек! Зачем он довел себя до такого состояния? Обрюзг, опустился, грязный, пьяный, в сене…
- Как там наши? - спросил через некоторое время Мурашко и, не дослушав ответа, заговорил уже про птиц, что метнулись стайкой в сторону опушки, почуяв человека.
- Птицы… Где лес, туда надо и птиц лесных, - рассуждал сам с собой Мурашко. - Жаворонку здесь нечего делать… Он - степняк. Чем ему короедов выбирать из-под коры? А вот дятел - другое - дело…
Через минуту на поляну вышел Яшка-негр с каким-то белокурым, незнакомым Валерику юношей в матросской тельняшке. Заметив Мурашко, они направились прямо к нему.