Вот он какой, Жерехов! Человек по-своему легендарный. Наслышался о нем Борис Евгеньевич вдоволь, когда вернулся из ссылки. Бунтарь с атаманскими замашками, этакий новый Стенька Разин. Служил в армии, подговорил солдат не повиноваться начальству - бунт учинил в полку. По законам военного времени был приговорен к смертной казни. Но бежал, скрывался в лесах у Иртяша, пригрел возле себя дезертиров, принимал башкир, которым вообще было невмоготу от царских притеснителей. Так в шестнадцатом году сколотил отряд и наводил ужас на местных богатеев. После февраля семнадцатого года Жерехова пытались склонить на свою сторону и меньшевики, и эсеры, и анархисты. Посылали своих комиссаров и большевики. Но Жерехов не признавал никого, упрямо отстаивал свою смутную идею борьбы за трудовой народ, не замечая того, что постепенно скатывался в болото анархии.
Жерехова не на шутку встревожили события в Челябинске, когда с помощью чехов местные белогвардейцы расправились с советской властью. Он понимал, к каким последствиям может привести успех мятежа. Поэтому и согласился ехать в Кыштым и выяснить ситуацию. Он знал, что по указанию из Екатеринбурга создан Кыштымский ревком с неограниченными полномочиями на территории, охватывающей район военных действий и ближайший тыл. Кое-что слышал Жерехов и о Швейкине и сейчас с любопытством рассматривал его. С первого взгляда ничего мужик, с живинкой в серых глазах, симпатичный. Лоб красивый - мыслителя. Умница, видать. Только чахлый какой-то, нет в нем уральской могутности. Все они такие, понюхавшие царской каторги.
- Прошу, - пригласил Швейкин Жерехова. Они уселись друг перед другом. Михаил Иванович остался у двери и старался повернуться к Швейкину боком, чтобы не показать синяк. "Эге! - догадался Борис Евгеньевич. - Что-то у них там приключилось!" Сказал Жерехову:
- Рад познакомиться. Наслышан, откровенно говоря, всякого.
- Земля слухом полнится, - улыбнулся Жерехов. - А по ней мы ходим да еще топаем - вот гул-то и несется. О вас тоже слышал.
- Вот видите! - воскликнул Борис Евгеньевич. - Оказывается, мы заочно и знакомы. Тогда и к делу перейти легче.
- Пожалуй, - согласился Жерехов.
- Мятеж белочехов создал весьма критическую обстановку на Урале. К нему присоединилась внутренняя контрреволюция. Вопрос поставлен ребром: или - или! Или революция будет жить, или нас раздавят. Середины нет. И людей, которые занимают позицию ни нашим и ни вашим, не должно быть. Если они сейчас и есть, то в самом скором времени им придется решать: с кем и против кого. Вы меня поняли?
- Примерно.
- Белочехи заняли Аргаяш. Мы в спешном порядке создаем оборону в районе Бижеляка и подтягиваем туда силы. Рассчитываем на вашу помощь.
- Какую?
- Конкретно какую, определит штаб. Сейчас важно выяснить вашу принципиальную позицию.
Жерехов задумался, по привычке тихонечко постукивая нагайкой по голенищу. Хмуро поглядывал на Мыларщикова, усмехнулся чему-то.
- Как я понимаю, - сказал Жерехов, - мой отряд должен войти в подчинение штабу?
- Само собой.
- Тут много сложностей. Я человек военный и представляю меру ответственности и что такое единая воля. Особенно в такой сложный момент. Но вы не знаете моих людей, их особого настроения…
- Какое же может быть настроение, если над всеми нами занесен кровавый меч контрреволюции?
- С этим согласен. Мои люди будут драться с иностранными пришельцами, нет им места на русской земле. Но мы должны сохранить за собой свободу маневра, а указания штаба нас могут связать по рукам и ногам.
Борис Евгеньевич исподволь приглядывался к Жерехову. Фуражку тот не снял. На висках поблескивали седые волосы. Под глазами мешки в паутинах морщинок, нос чуть вздернутый, задорный такой. Подбородок властно выступает вперед. Губы тонкие, над ними пшеничные усики. По губам - жесткий, своевольный, по глазам - умный, расчетливый, себе на уме. Что ему ответить на "свободу маневра"?
- Все должно быть подчинено одной революционной воле. Договорились? - спросил Швейкин.
- Договорились.
- А в курс военных дел вас введут в штабе.
Жерехов собрался уходить, покачался на носках возле Мыларщикова, усмешка тронула тонкие губы:
- Не серчай, приятель, на моих бородачей. Они малость перестарались. Но в нашем деле лучше перестараться, чем недостараться.
- Бородачи стоящие, что и говорить. Только шибко-то воли им не давай - заездить могут.
- Ничего! Бог не выдаст, свинья не съест! Прощевайте! - Жерехов помахал нагайкой, и через минуту за окнами послышался топот копыт - отбыл чубатый командир со своей охраной на станцию в штаб, получать задание.
Дружинники
Борис Евгеньевич собрался на Татыш. Не сегодня-завтра кыштымская дружина должна уйти на Бижеляк и получить свой участок обороны. А пока рабочих учили ползать по-пластунски, стрелять по мишеням, окапываться.
Дружина жила на берегу озера, в наскоро построенных шалашах. Борис Евгеньевич прибыл туда в разгар учения. Солдат Пичугов, невзрачный и сухощавый, с неистребимыми конопушками на круглом лице, лежа на земле и держа винтовку в правой руке, чуть завалившись набок, басистым голосом объяснял своему войску, лежащему на еланке в непринужденных позах:
- Так вот - левая нога подогнута, а рука выкинута вперед, правая нога - выпрямлена, а в правой руке винтовка. Ясно?
- Ясно - понятно!
- Ии-рраз! - наоборот: правая нога подогнута, правая рука с винтовкой вперед, тогда как левая нога выпрямлена. А ну пошли!
Пичугов полз, словно ящерица, низко пригнув голову и все же непостижимым образом успевал видеть все впереди себя и по сторонам. Это позволило ему первым обнаружить Швейкина и принять решение. Он пружинисто вскочил, кинул винтовку на ремень за правое плечо и гаркнул.
- Встать!
Дружина с удовольствием повиновалась - до чертиков надоело утюжить землю брюхом.
- В две шеренги становись! Равняйсь! Смиррно!
Пичугов, печатая шаг, насколько это было возможно на травянистой еланке, подошел к Швейкину и отрапортовал:
- Товарищ председатель ревкома! Отряд кыштымских добровольцев учится ползать по-пластунски!
- Здравствуйте, товарищи!
В ответ прогудело "здравия желаем!", а кто-то гаркнул "ваше благородие". В строю хихикнули. Пичугов скомандовал:
- Перекур!
Швейкина окружили. Поплыли по рукам кисеты. Сизый дымок взвился над безветренной еланкой.
- Кто у вас "благородие" гаркнул? - улыбнулся Швейкин.
- Мелентьев, кто же еще, - протиснулся к Борису Евгеньевичу Степан Живодеров. - Он у нас чо-нибудь да отмочит. Так что ты, друг Борис, не обижайся.
- А по мне хоть горшком называйте, только в печь не ставьте, - отозвался Швейкин.
- Так и запишем, - сказал Мелентьев, по-улошному Бегунчик. Он бочком, бочком пробился к Борису Евгеньевичу и спросил на полном серьезе:
- А Кыштым все на месте, а тут баяли, будто он к Липинихе пододвинулся?
- На месте, - ответил Швейкин.
- Вот видишь, - повернулся Бегунчик к Живодерову. - Я же говорил - на том же месте. А вот Степан из кожи лез и кричал - будто пододвинулся к Липинихе.
- Да ты чо - белены объелся? - удивился Степан. - Когда это я тебе так говорил?
- Вот так фунт изюму! - всплеснул руками Бегунчик. - Братцы, вы же слышали - вчерась вечером, когда мы после баланды ходили к селезневским бабам.
Пичугов, не любивший вольностей и признававший одну дисциплину - воинскую, спросил:
- Как оно там, товарищ Швейкин, с чехами?
- Пока худо.
- Как это худо? - встрепенулся Живодеров.
- А так. У них выучка, железная дисциплина, пушки и пулеметы.
- Выходит, сильнее они?
Обстоятельный Пичугов заявил:
- Соображение имею, товарищ Швейкин. Белого чеха воевать принудили, я так понимаю. Родина у него далеко, дать ему раз-другой промежду глаз, и он запросит прощения.
- Во! - восхитился Живодеров. - Да мы их за грудки и душу вон! Мы, небось, все же дома. Подумаешь, чех объявился! Так что нас, друг Борис, не пугай.
Борис Евгеньевич пригласил всех сесть. Рабочая дружина, насчитывающая более ста человек, образовала круг, в центре оказался Швейкин. Знакомые все лица. Ба, и Шимановсков здесь, а рядом кто? Так ведь это же Димка Седельников, сосед, сын Ивана Ивановича. Сам-то Седельников дуется за то, что Дукат сгоряча упрятал его в кутузку. Здороваться здоровается, но в глаза не смотрит.
- Я склонен, товарищи, считать разговор о противнике шуткой. Если вы в самом деле думаете закидать мятежников шапками, то сильно заблуждаетесь. Чехословацкий корпус - это высокоорганизованная и до зубов вооруженная сила. И они не одни - с ними контрреволюционное казачество. А кто такие казаки - не вам рассказывать, они тут на заводе посвирепствовали вволю. Учтите, казаки с малых лет в седле и учатся стрелять. Так что, друг Степан, не пугать я вас сюда приехал, а сказать правду, чтоб вы не обольщались, представляли бы реальную опасность.
Слова Швейкина внесли заметное смятение. Не было ни одного человека, который бы сомневался в скорой и легкой победе. И вдруг не обольщайтесь, потому что белые чехи и казаки - сила! Сказал бы это кто другой, на смех бы подняли. Прогнали бы взашей. А то сам Швейкин сказал. Кому же еще верить, как не ему.
Пичугов вздохнул:
- Трудно поверить, товарищ Швейкин, но раз вы толкуете - будем думать, как их одолеть. Мы ведь тоже не лыком шиты. Так, братцы?