Михаил Иванович упруго спрыгнул на землю и подбежал к Кузьме. Тот тяжело поднялся. Ушибся. Из ссадины на щеке сочилась кровь. Лошадь стояла понуро, на мокром крупе мелко подрагивала кожа. Чуть повыше коленного сустава из ранки струйкой стекала кровь.
- Жив? - спросил Мыларщиков у Кузьмы. Тот вдруг взбесился. Сорвал со спины винтовку и бросился было обратно, к лесу, откуда их обстреляли. Выстрелил на ходу, заорал во всю глотку:
- А ну выходь, гужееды сопливые! Я вам дам!
Погрозил винтовкой и успокоился. Отряхнулся от пыли, промыл поцарапанную щеку.
- Ты чо на пулю-то лезешь? - укорил его Михаил Иванович.
- Гужееды сопливые, - проворчал Кузьма. - Подлые трусы! И стреляли-то в спину.
До Каслей оставалось версты полторы. Окраинные домики - вот они, рядом. Церковь на главном бугре блестит куполами. Коней повели на поводу. Конь Кузьмы обезножил, припадал на раненую ноту. Когда добрели до окраины, Михаил Иванович сказал:
- Пойдешь к каслинским товарищам, они тебе помогут. А я до Жерехова - один.
- Я с вами.
- Пешком, что ли? Делай, что сказано!
Михаил Иванович помахал Кузьме и стегнул плеткой Вороного. "Вот паразиты. Ни с того, ни с чего обстреляли, подбили такого доброго коня. Банда какая-нибудь, из кулачья", - подумал Михаил.
К Куяшу Мыларщиков подскакал, когда солнце заметно клонилось книзу. Синева окутала даль. Назойливо звенели комары. Михаила Ивановича остановили на въезде два бородатых мужика в шапках, с берданками за плечами.
- Слезай, приехали, - хватая лошадь под уздцы, сказал один из них, у которого борода росла клином.
Мыларщиков спрыгнул на землю и сразу угодил в объятья ко второму мужику. У этого борода окладистая. Если бы не разные бороды, мужиков различить было бы трудно. И росточка одинакового, и рубахи у них холстяные, и берданки, словом, мужики как близнецы-братья.
- Полегче, - повел плечом Михаил Иванович, и мужик сообразил, что этого рыжего всадника силенкой бог не обидел. Отступил шаг назад, спросил:
- Кто таков?
- Представитель Кыштымского ревкома.
- Сымай ремень и гони сюда револьверт.
- Не шуткуй, дядя!
Мыларщиков на всякий случай отступил назад. Он никак не ожидал прыти, с которой мужик с окладистой бородой бросился на него. А второй закричал тоненьким голоском:
- Шпиена пымали! Шпиена пымали!
Из крайней избы выскочило около дюжины мужиков и понеслось к месту схватки. Мыларщиков откинул от себя бородача легко. Тот прошелся по земле винтом и завалился прямо под ноги Вороному. Но револьвер Мыларщиков вытащить не успел. На него навалилась целая ватага, быстро скрутила руки, сняла ремень. Кто-то ударил по скуле, и у Михаила Ивановича полетели из глаз сине-зеленые искры. Стащили сапоги. В таком растерзанном виде провели через Куяш, втолкнули в каменный сарай на берегу озера. Двери железные, скрипучие. Похоже, повесили замок. Влип! Вместо жереховского попал в кулацкий отряд. Еще сапоги сняли. А под стелькой спрятан мандат, подписанный Швейкиным: мол, такой-то действительно является членом ревкома и направляется на связь в отряд Жерехова. Может, и к лучшему, что оставили без сапог? А вдруг докопаются? Скулу саднило. Даже потереть не мог - руки связаны. На улице тепло, а здесь сыро, мыши в углу попискивают. Ни одного окна. Только наверху, сквозь дырявое железо, льется слабый вечерний свет. Потолок растащили по досочке, уцелели толстые матицы.
"Как же я дал маху? Швейкин предупреждал - поостерегись. Что они со мною сделают? - размышлял Михаил Иванович. - Расстреляют? Скорее повесят. Кулачье, лютее врага нет. Просто не дамся. Глотку перегрызу. Жаль, попался по-глупому. С Кузьмой черта с два дались бы мы бородачам! Постреляли бы их, как ворон".
На деревне тихо: амбар на отшибе. Да и церковь рядом. Возле нее шуметь не будут. Руки стянули на совесть, в плечах больно, кисти затекают. Михаил Иванович попытался подняться на колени, чтобы встать на ноги. Сумел, подошел к двери. Обита железом, а снаружи накладка чугунная - такую сорвешь только динамитом. Торкнулся плечом. С улицы угрожающе донеслось:
- Не колготись!
- Пить хочу!
- Можа, кваску подать?
- Руки развяжите!
- Можа, перину принести? Ну отваливай от двери. А то как садану!
- Я те садану, гужеед поганый. Ты ведь и стрелять не умеешь!
- За гужееда - знаешь? Разрисую и тятя с мамой не узнают, - рассердился часовой и для острастки раза два бухнул прикладом по двери.
В углу Михаил Иванович приметил кучу прошлогодней высохшей конопли. Опустился на нее, привалившись спиной к стене. Острые каменные ребра больно впились в тело. Лег на бок - голову никак не мог приспособить. Наконец плечом сумел сгрудить коноплю, что-то вроде валка получилось. Примостил на него голову. Успокоился. Не о стенку же биться головой от отчаянья. Вспомнил встречу с Петром Глазковым, представил укоризненный взгляд Швейкина - подкачал, же ты, Михаил! А мы на тебя надеялись.
…Пришли за ним утром два молодых молчаливых башкирина. Подтолкнули пленника вперед и двинулись следом, отставая на полшага. Утро занялось тихое, умиротворенное. Озеро лежало без единой морщинки. На тополях резвились синицы, где-то невидимые гомонили воробьи: прямо базар птичий открыли. Коза паслась в церковной ограде, черная, рогатая. На дороге в пыли купались куры.
Мыларщикова привели в просторную избу. За столом восседал усатый солдат с нахальными глазами. Окинул пленника насмешливым взглядом. Башкиры молча замерли у двери.
- Садись, на чем стоишь, - усмехнулся солдат.
- Развяжите мне руки, - попросил Михаил Иванович.
- Ты ко мне, что ли? - спросил солдат, вынимая кисет.
- Ежели ты не бандит, то к тебе.
- Нно-нно! - вскочил солдат. - За такие слова я тебя мигом в Могилевскую губернию отправлю! Без пересадки!
- Отправишь, - скривился Мыларщиков и, ногой придвинув табуретку, сел. Усатый свернул цигарку и, прикурив, тоже сел. В окно заглянула чернобровая молодка и спросила:
- Захар, ты Никишку не видел?
- Могу за него!
- Нужен ты мне, мухортый! - дернула плечом молодка и исчезла.
Захар качнул головой, не тая улыбку, и сказал для самого себя:
- Ах ты, бархотка болотная!
В сенках послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и в избу ввалился крупный мужчина в офицерском кителе, в синих галифе. Чуб вывалился из-под козырька фуражки. Вид бравый. В руках нагайка. Похлопывает ею по голенищу. Башкиры вытянулись в струнку. Захар вскочил, пряча за спиной цигарку.
- Здорово, Захар!
- Здравия желаю, товарищ командир!
У Мыларщикова заплыл левый глаз, ему легче было смотреть, если щурил правый. Так и взглянул на вошедшего вприщур. Удивился: гляди-ко, даже - товарищ командир! Неужто это все-таки Жерехов?
Командир остановился возле Мыларщикова, покачался на носках, спросил:
- Кто таков?
Мыларщикова захлестнула дикая ярость. Он резко поднялся с табуретки, чуть не упал и выдохнул:
- Ты сам кто таков? Кто ты таков, чтоб держать меня в амбаре со связанными руками?! Кулачье отродье!
У чубатого медленно налилось кровью лицо, шея пошла красными пятнами. Башкиры сделали шаг вперед, готовые на все. А в нахальных глазах Захара застыла усмешка - то ли ему было любопытно, как поведет себя командир, то ли усмехался над безысходной долей пленника.
- Развязать! - коротко приказал чубатый и с силой ударил нагайкой по голенищу. Захар перочинным ножиком перерезал путы.
Михаил Иванович некоторое время держал руки перед глазами - пальцы синие, тугие надавы на запястьях. Потом тихонечко потер ладонь о ладонь - в себя приходил. А ноющая боль в плечах не исчезала.
- Говори - кто таков? - властно потребовал чубатый.
- Представитель Кыштымского ревкома Мыларщиков.
- Куда шел?
- К Жерехову.
Захар остро глянул на командира и увидел в его взгляде растерянность. Мыларщиков убедился окончательно, что перед ним сам Жерехов.
- А чем подтвердишь?
- Вели вернуть мне сапоги.
Жерехов повел глазами на одного из башкир, и тот, поняв приказ, выскользнул из избы.
- Дай закурить, - попросил Мыларщиков у Захара, и тот с готовностью протянул кисет.
- Как же ты неосторожно попался моим бородачам? - спросил Жерехов с ноткой иронии.
- Бородачи! - качнул головой Михаил Иванович. - Тати с большой дороги. Кулачье!
- За кулачье обидеться могу.
- Хрен с тобой. Я б им по волоску бороды повытеребил. Ни за что, ни про что - раз и в амбар упрятали. Да ограбили вдобавок.
- Мои люди не грабители! - опять налился кровью Жерехов. - Не забывайся! - и он со смаком хлестнул себя по голенищу нагайкой. Вот бьет, варнак, из всей силы - неужели не больно?
- Тогда зачем же сапоги стянули? А зажигалку? Сам из патрона на заводе сделал.
- Вернут!
- Не надо было брать!
Появился башкирин и бросил на пол сапоги. Мыларщиков взял правый, сунул руку во внутрь и облегченно вздохнул - цел мандат!
Вечером по Кыштыму, со стороны Каслинского выезда, мимо Белой церкви, проскакала кавалькада. Впереди на сером жеребце Жерехов, на вороном - Мыларщиков, а за ними - полувзвод конных башкир.
Первым в кабинет Швейкина ввалился Жерехов, с лихим, независимым видом. Небрежно козырнул, так что нагайка качнулась на ремешке:
- Жерехов!