Дедушка Микита попытался было тоже уместиться на завалинке, но не удержался. Доска прибита покато, и дедушка сполз с нее. Глаша вынесла табуретку. Дед оседлал ее, как коня, и закрыл полами длинного облезлого полушубка. Узловатыми, морщинистыми пальцами закатал "козью ножку", набил из старого кисета самосадом-горлодером. Курил с малолетства, насквозь пропитался никотином, пальцы были коричневыми - закоптились.
- Балуешься или бросил?
- Давай за компанию.
- Деручий у меня, гляди, поосторожнее.
- А! - махнул рукой Иван. - Осторожничаю, осторожничаю, а получается все взад пятки.
- Чевой-то?
- Да как же! Всю жизнь не везет, прорва какая-то.
- Эх-хе-хе, - вздохнул Микита, - как еще с потрохами-то не съел тебя Лука-то. Услужлив ты, однако, - в Катеринбург навострился. А вместо Катеринбурга чуть на тот свет не угодил.
- Разве знал? Он мне, Лука-то, денег да муки обещал. По сусекам-то у меня голодные мыши рыщут.
- Ну и что? У меня, думаешь, полны амбары? Да сдохну, а ни в жисть Луке на поклон не пойду.
- Легко говорить…
- Вань, да ты же против меня малец. Разделить мои годки, так таких, как ты, трое выйдет. Вон Мишка-то Мыларщиков живет, самостоятельный мужик.
- Ну, Михаил - иная статья.
- Пошто же? А Луку я бы давно к ногтю прижал. Ты вот всего не знаешь, на войне пропадал, а чо он тут вытворял! Две дюжины лошадей прикупил - шутка сказать? Батракам раздал - уголь, то да се вози. А барыш Лукашке. У Кольки Ускова, знавал ты его, по Уфалейской жил, мерина волки задрали. А мерин Лукашкин. Так ты чо думаешь? Обобрал Кольку до нитки, по миру пустил. А у того семеро по лавкам. Заколотил Колька избушку, детишков в охапку да подался куда глаза глядят. Лукашка-то содрал с Ускова на целых три коня. Небось, крест носит, а хуже всякого нехристя.
- Гляди, какой паук!
- Ну его к ляду, Лукашку твово, чести много о нем судачить. Слышь, у Мареева моста чебак ловится. Прямо голый крючок хватает, оголодал за зиму-то.
- Далеко, дедушка. Пока дойдешь, ноги до колен износишь.
- А на Сугомаке еще не клюет. Мой Петруха, бывалоча, говаривал: что помене - на пельмени, что поболе - на пирог.
- Слышно что-нибудь от него?
- А как же! Собирается наведать меня. Говорит, совсем не могу, а в гости нагряну. По Кыштыму шибко соскучился.
- Соскучишься. Я во сне видел. Закрою глаза - и вот тебе Сугомак, вот тебе Гораниха, вот тебе тятин покос. Вечером косы отбивают, костерок потрескивает, Пеганка боталом шумит. От тоски сердце заходилось.
- От тоски не умирают. Слышь, намедни Тонька Мыларщикова чуть палкой не огрела Батыза-то. Назарка где-то кутенка подобрал, балуется с ним - дитячья забава. Такой проворный кутенок. Шел мимо Лукашка, а кутенок и принялся на него лаять. Глупая зверюга, а худого человека чует. Лукашка возьми да пни щенка-то. Тот заверещал на всю улицу. Назарка кинулся на Батыза с кулаками. Лукашка его за ухо. Своих-то никогда не бывало, детишков-то вот и не любит. Назарка в рев. Гляжу, Тоня из ворот с дрыном выбегает да на Батыза. А тот видит делать неча - давай бог ноги. Обиходила бы его Тонька, ей-богу, обиходила бы, она такая!
- Бойкая, - согласился Иван.
- И не говори! Тятенька как-то к ней наведался. Михайлы дома не было. Наверно, нарочно подкараулил, чтоб Мишка в бегах был. Леденцов внукам принес. Выгнала ведь.
- Отца-то?
- Его. Не хочу, кричит, твоих подачек, раз проклял - чтоб ноги твоей у нас не было! Как пес побитый, ушел Андрюшка-то Рожков от дочери родной. И поделом ему! Тонька сама себя понимает. А чо это Андрей поперек пошел? Славного себе мужика отхватила, радоваться бы, а ему, вишь, не по ндраву - бедный. Теперь вот бедные-то и прижали богатых, так им и надо! Огород-то нынче думаешь садить?
- А то как же!
- Подмогнуть?
- Сами управимся.
- А то подмогну. Не гляди на меня. Старый-то коняга борозды не испортит. А скворушки-то, гляди, как стараются. Жисть!
Еще долго грелись на солнышке больной Иван Сериков да старый дед Микита Глазков.
А вечером к Сериковым постучался Лука. Глаша не помнила, чтоб он приходил днем. Всегда выбирал темное время - не хотел похваляться дружбой с Сериковыми. Глаша не могла на него смотреть после той истории. Впустила, а сама закрылась в горнице, даже не ответила на приветствие. Иван и Лука остались на кухне. Иван тер подбородок. Лука ерзал на табуретке, не знал с чего начать. Мялись, боясь поглядеть друг на друга. "И чего принесло его? - терзался Сериков. - Должен же человек понимать?" Наконец Лука сказал:
- Я обещанное отдам, не сумлевайся, Иван Митрич, своему слову хозяин. Не твоя вина, с любым могло стрястись.
- Спасибо, но мне ничего не надо.
- Дурного про меня не думай, сегодня же принесу сеянку. А деньги вот, - вытащил из кармана деньги, завернутые в тряпицу, и протянул Ивану. Тот опустил голову на грудь, гонял на скулах желваки. Потом поднял тяжелый взгляд на соседа и сказал:
- Спросить хочу: ты пошто утаил, что в бауле было золото?
- Почему утаил? - задумался Батятин. - Тебя пожалел, не сойти мне с этого места. Лучше, чтобы не знал.
- Лучше? - усмехнулся Иван. - Боялся - украду? Али еще что? А чо ты вздумал меня жалеть-то?
- Эх, Иван Митрич, думаешь, мне не больно? Думаешь, у Луки вместо сердца вилок капусты? Вижу ведь, как живешь, помочь хотел. Давай-ка рассудим по-человечески: ну не все ли тебе едино, что было в бауле? Сказал бы я тебе, что золото, ты бы терзался всю дорогу, покой бы потерял.
- А может, с баулом-то сбежал?
- Не говори так, ради бога, Иван Митрич, и в мыслях такого не было. Кто же ведал, что стрясется такая оказия. Все мы под господом богом ходим. Возьми деньги-то, пригодятся.
- Уходи-ка ты, Лука Самсоныч, подобру-поздорову, пока я хороший.
- Обида в деле не советчик, Иван Митрич. Сочувствую, казнюсь, но не держи на меня камня за пазухой. Дело соседское. Сегодня я тебе, завтра ты мне. Возьми Пеганку да вспаши огород.
- Не надо, Лука Самсоныч, не надо меня подмасливать. Я не злопамятный, но лучше нам с тобой дружбу не водить - волк козлу не товарищ.
После ухода Батятина Глаша прильнула к Ивану и заплакала, он молча гладил ее по голове и удивлялся самому себе, что не выгнал Батятина.
Меж двух огней
Седельников мечтал съездить в деревню. Один побаивался. Одиночек в окрестных селах встречали неприветливо, враждебно, часто обижали. Одного шуранского мужика избили до полусмерти в Метлино, а лошадь увели. Иван Иванович надеялся, что Совет нарядит еще один обоз, а может, уже снаряжает. Потому направился к Совету разведать обстановку. И наткнулся на Дуката. Какой у них там разговор состоялся, трудно судить. Но Дукат, как водится, моментально воспламенился и упрятал Седельникова в каталажку.
Борис Евгеньевич узнал об этом чуть ли не последним и то потому, что явилась Седельничиха в слезах. Она глотала вместе со слезами слова, и Швейкин не скоро разобрал, что она хочет от него. Когда же понял, то поначалу не поверил. Позвал Ульяну:
- Поищи, пожалуйста, Мыларщикова и Рожкова.
Седельничиху проводил до дверей, заверил, что это недоразумение и с Иваном Иванычем ничего не случится - сейчас же его выпустят. Швейкин хорошо помнил, как Рожков обещал раскатать дом Седельниковых по бревнышку, и потому погрешил на лихого командира красногвардейцев.
Первым появился Мыларщиков. Швейкин спросил:
- Арестован Седельников. Не слышал за что?
- Седельников? - удивился Михаил Иванович. - Понятия не имею.
Рожков влетел в кабинет на всех парах, опустился на табуретку и перевел дыхание. Мыларщиков поинтересовался:
- Медведь за тобой гнался, что ли?
- Коли медведь! Я б ему пулю в лоб и весь сказ. Баба!
- У тебя, вроде, смирная, - усмехнулся Михаил Иванович.
- Моя бы! А то оглашенного Петрована жена. Тут, Борис Евгеньевич, катавасия вышла. Не хотел тебе докучать да придется. На прошлой неделе стреляли мы на Амбаше, по мишеням. Кто из охотников, те тютелька в тютельку бьют. А другие охломоны поначалу зажмурятся, а потом уже давят на спусковой крючок. Того же Шимановскова возьми.
- И что? - спросил Швейкин.
- Ни в зуб ногой! Форсу на десятерых, а бестолковый. Ну, стреляли. Шимановсков в сороку пальнул. Да в нее-то не попал, зато оглашенному Петровану ногу подстрелил. И откуда он тут взялся, ума не приложу. Ясное дело, взвыл благим матом, я ему - рану-то перевязал - так, царапнуло. А вот старуха его теперь мне проходу не дает. Все норовит глаза выцарапать да за чуб потаскать.
- И правильно. Ты ж командир. Ты и в ответе.
- Иди, покомандуй моими охломонами. Кто в лес, кто по дрова. Я глотку надорвал - все порядок навожу.
- Ничего себе новость, - подытожил Швейкин. - А Седельников у тебя сидит?
- В кутузке. С Пановым за компанию.
- С каким еще Пановым?
- Хромоногим Пановым, рыбаком. На базаре пьяный почем зря советскую власть костерил. Вот Дукат его и зацепил.
- А Седельникова за что упрятал?
- Побойся бога, Борис Евгеньевич! Я что, басурман какой - ты и так мне выволочку дал тогда, на всю жизнь запомнил.
- Ладно. В отряде своем порядок наведи, спросим. Перед Петрованом извинись, доктора пошли. А то набедокурить набедокурили, а поправить дело боитесь. Седельникова и Панова выпусти сейчас же!
- А Дукат? Он же в драку полезет!
- Пошли ты его знаешь куда! - посоветовал Мыларщиков.
- Далеко-то не посылай, - улыбнулся Швейкин, - но ко мне пусть непременно зайдет.
Дукат появился вечером. Борис Евгеньевич спросил:
- Ты чем-то недоволен?