Глаша поднялась, скорбная, пришибленная, сама не своя. Будто вынули у нее душу, и тело обмякло, стало безвольным. Шаркая, побрела в горницу. Дала волю слезам. Михаил Иванович слышал ее надсадные всхлипы, но не шелохнулся - пусть проплачется…
Глаша появилась минут через пять и, глядя поверх его головы отрешенными глазами, проговорила тихо, с безразличием, испугавшим Мыларщикова:
- Я проводила его до ворот, дальше не пустил. А Лука вынес ему баул. Ваня еще спросил, я хорошо слышала: "Чо у тебя тут напихано? Что-то шибко тяжело".
- А Лука?
- Не расслышала. У них пес затявкал.
- Глань, может, пойдем к нам?
Она отрицательно покачала головой, все еще глядя безразлично куда-то в одну точку.
- Пойдем, Глань?
- Нет! - вдруг закричала она. - Нет! Пойдите вы все прочь! Ироды! Убили! - и она затряслась в истерике. Михаил Иванович еле отпоил ее водой, уложил в постель, прикрыв Ивановым полушубком.
- Не изводи себя, как-нибудь обернется.
Но она отвернулась к стенке.
Мыларщиков вышел из избы на цыпочках, тихо прикрыл дверь. Тоне сказал, чтобы не слышали Назарка с Васяткой:
- Кабы Гланька не помешалась али не сотворила с собой чего. Ты уж пригляди.
- А чо с ней?
- Ивана чуть не укокошили.
- Да ты что!? Да это как же так!?
Услышав историю, приключившуюся с Сериковым, Тоня со злой решительностью поджала губы, в глазах вспыхнули огоньки.
- Ах он душегуб распроклятый! Ах он поганая душа! Да я ему сейчас глаза выцарапаю, гужеед несчастный!
- Не разоряйся больно-то, детишки же. А потом - Батыз ведь и руки умоет: мол, я-то при чем?
- Все одно - он убивец!
- Он не он, тут твое дело десятое, без тебя разберемся.
- Это пошто же десятое? Али мне Гланька чужая? Да она мне заместо сестры родной. А Лука будет ходить хоть бы хны, человека со света сжил и будто так и надо!?
- Хватит! - нахмурил брови Михаил Иванович. - Не бабье это дело. И чтоб у меня ни-ни! А то всю обедню испортишь!
Заспешил в Совет, Кузьме наказал:
- С батятинского дома глаз не спускать. Чтоб тебе все видно было, а тебя нет. Дошло?
- Дошло, Михаил Иваныч.
…- Чего встал в двери и не заходишь? - спросил Швейкин Мыларщикова. Тот прошел вперед при общем настороженном молчании, устало опустился на стул рядом с Тимониным. По всему видно, не намеревался ни о чем рассказывать. Поэтому, когда Борис Евгеньевич сказал: - Продолжим, товарищи! - Дукат заявил:
- Возможно, товарищ Мыларщиков объяснит?
Михаил Иванович взглянул на Швейкина, молча спрашивая его: отвечать или не отвечать? Борис Евгеньевич слегка наклонил курчавую голову. Мыларщиков встал и объяснил:
- Путевой обходчик на Высоком переезде подобрал мужика - с поезда сбросили. А тот мужик оказался моим соседом.
- Вот так, по-соседски, - усмехнулся Дукат. - А сосед не иначе забулдыга. И сведем потихонечку революцию к обывательским мелочам.
- Злой ты, однако, Юлий Александрович, - заметил Тимонин. - Ты хотя выслушай человека до конца.
- Может, это и по-соседски, - согласился Мыларщиков. - Только мой сосед, товарищ Дукат, не забулдыга, не надо кидаться словами. Он солдат, с войны еле живой вернулся. Так вот, к вашему сведению, у меня есть еще один сосед, вы его все знаете - барышник Лука Батятин. Оба они мои соседи, и по-соседски мне приходится заниматься обоими.
- Ну не интересно это, товарищи, - поморщился Дукат.
- Ты же сам просил! Я могу и сесть.
- Продолжай, - твердо сказал Швейкин. - А ты, Юлий Александрович, наберись терпения.
- Намедни контрики гуртовались на Нижнем, собирали золото, и такая петрушка, товарищи, что оба мои соседа руку тут приложили. Батятин взялся золото переправить в Катеринбург, выбрал для этого солдата Серикова, пообещал ему манну с неба. А Ваньша Сериков войну провел в окопах, капиталов не накопил, с хлеба на воду перебивается. И клюнул на приманку: Батятин пообещал ему хорошо заплатить. А в дороге его кто-то ограбил. И золото уплыло!
- Не иначе Батыз все и подстроил, - высказался Баланцов. - Хитрый лис.
- А кто их ведает, - сказал Алексей Савельевич. - Либо так, либо не так. Может, разбойники, может, зеленые балуются, всякие там дезертиры что-то пошаливать стали.
- Не будем гадать, товарищи, - возразил Швейкин. - Ясно другое - контрреволюция поднимает голову. Для нас урок. Пусть Мыларщиков до конца доведет это дело. Товарищ Рожков, сколько у тебя штыков?
- Какие там штыки! Слезы - сорок бердан да тридцать винтовок.
- Красногвардейцы на казарменном?
- Не все, Борис Евгеньевич. Только двадцать.
- Пусть остаются. Сам переходи на казарменное.
- Слушаюсь!
- Остальных на охрану заводов. Особенно динамитного. Смотри, Рожков, за динамитный головой отвечаешь.
- Вы извините меня, товарищи, - сказал Дукат. - Но мы не решили главного - что делать с заговорщиками? Я внес предложение: всех арестовать и начать следствие. Прошу поставить на голосование.
- Я тоже считаю: сидеть сложа руки преступно, - заявил Тимонин. - Но сразу прибегать к репрессиям? По-моему, нельзя. Нужно пойти к народу и честно рассказать ему о положении в Кыштымском заводе. По-большевистски честно. И нас поймут.
- Пузанов поймет - держи карман шире! - возразил Дукат.
- Пузанов силен не сам по себе, один он ничто, а вот когда за ним обыватель потянется - бед натворить может, - сказал Тимонин.
- Вот ты, Юлий Александрович, предлагаешь аресты, - включился в спор Швейкин. - Предположим, мы это сделаем. Думаешь, кыштымцы одобрят наши действия?
- Непременно!
- Ох, боюсь! Во-первых, это беззаконие. У нас пока вещественных улик нет. Собирались тайно? Собирались. Ну и что? Это еще не улика. Улики еще надо собирать, не пойман - не вор. А арестовать только по подозрению и еще потому, что у нас сила, власть - этим мы только себе навредим. Властью надобно правильно пользоваться. А то у нас некоторые грозятся кое-кому терем по бревнышку раскатать. Было ведь, товарищ Рожков?
- Каюсь, было…
- На Кавказе есть мудрая пословица: не вынимай сабли без нужды, а без славы не вкладывай. Мой сосед Седельников середнячок, таких в Кыштыме немало. Необдуманными действиями можем толкнуть его в союзники к Пузанову. Он уже и сегодня горюет, что англичанам дали под зад: мол, там был порядок, а тут грозятся терем по бревнышку раскатать. Вот и соображайте, что к чему. Можно ведь и в изоляции остаться. Только одно обязательно - бдительность, бдительность и еще раз бдительность. Так будем голосовать за предложение Дуката или ты, Юлий Александрович, снимаешь его?
- Настаиваю!
Дуката не поддержали. Он в сердцах крикнул:
- Они-то с нами нянчиться не будут! Они-то с нас с живых шкуры спустят!
- А ты не поддавайся! - улыбнулся в усы Баланцов.
Рожков схватил Мыларщикова за рукав, тревожным шепотом спросил:
- Оживет, кум-то мой?
- Спроси чо полегче.
- Вот не везет Гланьке! - мотнул головой Рожков и побежал перехватывать Тимонина, чтоб договориться об усилении охраны динамитного завода.
Ульяна
Ульяна любила ходить на митинги, где выступал. Швейкин. Приходила и в Совет, видела - трудно достается Борису Евгеньевичу. Самую-то мелкую работу и делать некому. Народу бывает полно, а то заседают целыми днями - и поесть-то забывают, и воду-то в графине сменить некому, окурки убрать тоже надо. Женские руки нужны. Вот и решила девушка заделаться добровольным помощником Бориса Евгеньевича. И сразу стала в Совете необходимым человеком.
Ульяна внимательно приглядывалась к Борису Евгеньевичу и в какой-то момент догадалась, что он серьезно болен. Это усилило ее привязанность к нему, а вскоре… Девушка даже испугалась нового чувства, но все равно ей радостно было видеть Бориса Евгеньевича каждый день. Она заметила - в кабинете у него нещадно курят. Швейкин кашлял, глаза наливались кровью от напряжения, а лицо становилось до того мученическим, что у Ульяны сердце разрывалось на части. Тогда она на сером листке бумаги чернилами крупно намалевала: "Курить здеся не полагается!" Приколотила бумагу над столом. Борис Евгеньевич сразу обратил внимание на новинку, улыбнулся и, встав на стул, поправил в слове "здеся" "я" на мягкий знак. И сказал:
- Так-то лучше будет!
Швейкин частенько перехватывал пристальные взгляды девушки и дивился тому, какие у нее чистые и большие глаза и ловил себя на мысли - приятно, что она всегда рядом. Она умела все делать незаметно и основательно. Бывало, оставит кабинет, на столе полный беспорядок. А вернется - на столе прибрано, карандаши на месте и отточены, бумаги сложены аккуратной стопкой. Словом, царит полный порядок. Постепенно Борис Евгеньевич привык к девушке. И вроде даже перестал замечать ее. Только однажды он подумал о ней, как о женщине, когда почувствовал на себе ее взгляд. Круто обернулся. Ульяна зарделась, стеснительно улыбнулась. Тогда он и обратил внимание на необычное выражение ее глаз, увидел, что она хорошо сложена, со вкусом одета. На ней черная юбка, спускавшаяся до самых щиколоток, а талия перехвачена широким лакированным ремнем. Белая блузка отчетливо выделяла округлые налитые груди. "Она же красавица!" - подумал невольно Борис Евгеньевич, радуясь своему открытию. И спросил себя: откуда же взялась в Совете Ульяна? Не иначе Григорий Баланцов прислал из своих заводских. Швейкин с благодарностью подумал о Григории Николаевиче, а при случае сказал ему:
- Спасибо, хорошую помощницу прислал.
- Какую помощницу? - удивился Баланцов.
- Ульяну.