- Ты что? От меня-то? - изумленно поглядел на него Максим. - Зажралась. Паштет из соловьиных язычков захотела. А я не золотая рыбка. Надорвался… Ну, ничего, вернусь через год. Красивым и гордым. Посмотрю, может, поумнела моя крошка Доррит - Манон Леско. Может, нужен ей дядюшка Макс сам по себе, дядюшка Макс как таковой.
- Не протянешь ты год, - решил неожиданно старик Бахтин. - Никак не протянешь, ни за что!
- Это почему же? - удивился Максим.
- Легко жить привык. Слишком высоко себя ценишь, - Матвей Захарович поплевал на окурок, осмотрелся куда бы бросить его. - Все тебе будет казаться, что не для такого дела ты предназначен. Работа-то у нас грязная. И тяжелая. Не выдержишь ты.
- Ничего, - Максим улыбнулся, точно оскалился. - Я крепкий, выдержу.
- Вот я и говорю, не выдержишь, - спокойно повторил старик. - Все будет казаться, что ты шахту осчастливил, а тебе за это заплатили мало. Потому как, судя по всему, все в твоей жизни рублем измерялось. И здесь поробишь, поробишь, а потом бросишься искать, где больше дадут. И забегаешься. Рубль, если о нем шибко думать, завсегда маленьким кажется. А наш - так особенно. Его здесь горбом добыть надо.
Николай, приоткрыв рот, смотрел, посапывая, круглыми от внимания глазами то на отца, то на Максима.
- Ты батю слушай, слушай, - торопливо вставил он. - Отец дело говорит. Знает. Всю жизнь в шахте проработал. Орден имеет за это.
- Бросьте вы, - Максим недоверчиво глядел на Матвея Захаровича: серьезно тот говорит или нет? - Мне-то хоть не темните. Вам что, деньги не нужны? Из энтузиазма работаете?
- Не в этом дело, не в этом, - загорячился Николай, но отец остановил его, подняв широкую, как лопата ладонь.
- Как деньги не нужны? - лицо Матвея Захаровича было скучным, но глаза поблескивали раздраженно. - Деньги всякому нужны. Но на первом месте - дело. Взялся робить, так уж не срамись. А деньги, - поморщился, подыскивая слово, - они вроде как оценка труда. Хорошо поработал - хорошо получи…
- Ладно. Хватит, - Максим несильно хлопнул ладонью по колену. Зло посмотрел в глаза старику. - Как я буду работать, Николай увидит и вам доложит. Мне, между прочим, тоже небезразлично, что обо мне люди скажут. Филоном, сачком никогда не был.
- Мы вот после войны как тут робили? - Матвей Захарович лениво покосился на рассерженного Максима и опять медленно отвел глаза. - Лопата да пуп - вот и вся механизация. - Он вздохнул. - Ни электровозов, ни погрузчиков, ни другой какой едреной матери. Кто послабей, те вагонетки к стволу толкали. Сейчас и специальности-то такой нету: каталь… А бурили, елки-палки, - он мелко засмеялся, закашлялся. - Руку в упор не видишь. Пыль, грохот. Силикоз ловили как миленькие.
Максим вопросительно глянул на Николая.
- Болезнь такая, - торопливо пояснил тот. - Каменная пыль в легких оседает. Вроде как цементирует их.
- А как же вы? - жесткое выражение на лице Максима сменилось страхом и растерянностью.
- Чего я? - Матвей Захарович откусил от бутерброда, тщательно разжевал. - И я поймал…
Максим поглядел с жалостью на отца и сына Бахтиных.
- И после этого вы распинаетесь в любви к шахте?
- Кто распинается? Может, я своему Славке маленький, игрушечный копер подарю и каждый день буду твердить сыну: "Бяка! Нельзя!", чтобы с детства ему охоту к шахте отбить. А если не поможет, полезет Славка под землю - пускай работает. Его дело. Пусть кем хочет работает, лишь бы шаромыгой не стал.
- Верно, Колька, - оживился отец, отер торопливо ладонью рот. - Вот я в армии за границей служил, в Германии. На курорты, в санатории ездил, в деревне часто бываю. Повидал, стало быть, кое-чего, а завсегда назад, в шахту, возвращался…
- Привычка, - отмахнулся Максим.
- Привычка, - подумав, согласился Матвей Захарович. - А еще и радость. Умел я робить. Дело свое знал. Уважали меня. Да и не это даже, - он скривился, поскреб щеку, подбирая слова. - Вот! Хорошо я робил, и радостно было, что ладно у меня получалось. Понял? Знал я свою специальность, на месте был. Не зря хлеб жру, значит. Живу не зря.
- Точно, батя, точно! - рявкнул Николай. Подался к Максиму, зачастил ему прямо в лицо, обдавая дыханием. Глаза стали шальные, радостные: - Отец в жилу попал. Был бы тут завод, я бы сталеваром или прокатчиком стал. И работал бы - будь здоров! А здесь шахты, и в них тоже работать надо. И я работаю… Шахту не люблю, врать не буду, но то, что хорошо работаю, люблю! - Решительно помотал перед носом Максима пальцем. - То, что вкалываю без финтов и людям в глаза смотреть не стыдно - люблю. То, что профессию свою до тонкостей знаю, - люблю!
- Может, вы и правы, - согласился Максим лениво. - Только, по-моему, это коровьи рассуждения. Раз кому-то, дескать, надо давать молоко, то почему бы, значит, не мне этим делом заняться. Мне? - он, изобразив величайшее недоумение, ткнул себе в грудь большим пальцем. - А может, я не корова? Может, я скакун?..
- Не скакун ты, а летун, - перебил старик Бахтин, разглядывая без интереса Максима.
- Нет, подожди-и-ите, подождите, - губы у Максима задергались, лицо побелело. - Я вас слушал, послушайте и вы меня. Я, может, сто профессий перепробовал, пока нашел свою. Понимаете: свою! - Он с жадностью заглянул в глаза Матвею Захаровичу, потом его сыну. - Я мог выбирать, сравнивать, а ты? - ткнул указательным пальцем в грудь Николая. - Приковал сам себя к тачке и рад - пользу приношу! А может, ты родился печником, стеклодувом, балалаечником. Или поэтом! Что же ты ассенизатором не стал? Тоже ведь кому-то работать надо.
- Ассенизаторы, между прочим, все шофера. Тебе это ближе, - посмеиваясь, заметил Николай и посерьезнел. - Насчет поэта там или на балалайке - разговор особый. Талант нужен. У меня талантов никаких нема. Поэтому мое назначение просто работать. И работать без булды.
- Ну и работай, - огрызнулся Максим. - Ну и что, что? Спустился в шахту, вылез. Опять спустился - вылез. Глядь, оказывается, в последний раз. Общественность собралась на заслуженный отдых отправлять: самовар в подарок приготовили, лютиков-цветочков охапку приволокли, пионеры по бумажке многая лета прочитали. В школу заманили: "Расскажите, дядя Коля, про свою жизнь. За образец взять хотим". Дядя Коля сияет. Рот раскрыл: "А… а…" А вспомнить-то и нечего. Жизнь прошла, единственная, неповторимая - не будет ведь другой-то, понял?! - а вспомнить нечего…
- Ну, а тебе что вспоминается? - спросил, сдерживаясь и стараясь говорить спокойно, Николай. - Ты-то небось много чего повидал.
- Мне? - Максим раздул ноздри, расправил плечи, но увидел колючие маленькие глазки бригадира, его отвердевшее, без намека на улыбку, лицо и засмеялся добродушно. Потрепал Николая по колену. - Сейчас мне вспоминается пани Сокольская. Как ты думаешь, придет она?
- Придет, - Николай осторожно убрал с колена его руку. - А тебе что?
- Да не злись ты, - взмолился Максим. - Давай без обид. Ты ведь сам разговор затеял… - Николай лицом не подобрел, взглядом не потеплел. Максим отвел глаза. - Эта Сокольская похожа внешне на мою королеву Марго. Только попроще. Вот и вспомнилось.
- Придет, - Николай потянулся за папиросами отца. Задумчиво размял одну. - Что она, что Шахов, если пообещают, расшибутся, но сделают. Еще по школе знаю это. Придет! - заверил твердо.
- Это кто придет, о ком речь? Обо мне? - Мария, появившись в двери, уперлась руками в косяки. - Та-ак, устроились, теплая компания?..
Старик Бахтин торопливо встал, пригладил волосы.
- Ну, я пошел, - и нырнул под руку женщины.
Мария пропустила его и снова заслонила дверь.
Николай тоже встал, заулыбался виновато и глупо.
- Мы вот… на свежем воздухе. Чтоб, значит, не мешать, - он, как и отец, пригладил волосы, переступил с ноги на ногу.
- Выгнала тебя, выходит, жена из дому, выселила? - насмешливо спросила Мария. - Мы еще поговорим с тобой о свежем воздухе… - И грозно потребовала: - Так кто это еще к вам прийти должен, кого ждете?
- Да Сокольская, понимаешь, приехала. Помнишь ее?
- Сокольская? Наташка? - Мария насупилась. - Пускай приходит, встречу!
- Ты что?! - Николай переполошился и откровенно испугался. - Чего надумала?.. Сколь уж лет прошло после школы, а ты! Вот дурная!
- Ничего, посмотрим, кто дурной, - вид у женщины был решительный.
Максим понял, что пора вмешаться. Встал. Затянул потуже галстук.
- Это я ее пригласил, - сказал виновато. Опустил покаянно голову. - Я не знал, что нельзя. Придется перед Наташей извиниться.
Мария недоверчиво смотрела на него…
А во двор уже вваливались люди - молодые и пожилые - заполняли его. Все в праздничных костюмах, все, как один, в белых рубашках.
- Ну, где тут кормящий отец? Чего он от честных людей прячется?
И, осторожненько отодвинув-оттеснив Марию от мужа, окружили Николая.
- Здорово, бригадир!.. Как самочувствие, молодой папаша?..
- Привет, бракодел!..
- Дурак, у него же сын. Сам ты бракодел… Поздравляю, Никола!