Больше всех Василий привязался к Матвееву и как бы равнялся по нему. Матвеев знал себе цену. И фигура его была как бы откована, и голова вскинута, и в глазах особый, металлический блеск, и движения уверенные. Таких безумно любят девчата и вздыхают по ним, закрыв глаза и подрагивающими губами вышептывая их имена. Поглядите, как Матвеев работает веслом, как "дает солнце" на турнике, как входит в любое дело, осваивает его! Только прищурит глаза, закусит зубами нижнюю губу и повторит вслед за старшиной любой прием. Матвеев приучил Василия ежедневно подтягиваться на турнике по шестнадцать раз, делать "мост", спортивную зарядку с нагрузкой, окатываться холодной водой. Он играл на мандолине, нежном и робком инструменте, пел, танцевал. Его так же, как и Василия, тянуло в город, на улицы, в толпу, всегда приманчивую для общительной молодежи, еще не знающей о тех радостях и разочарованиях, какие сулит им жизнь.
Разные люди жили в этом городе. И нигде так тесно, как в крепости, не переплетались их судьбы.
X
Когда предлагают "полудить котелок", следует над этим задуматься. Может быть, Латышев иносказательно советует обзавестись таким же штакетником, как у него, навесить замок на ворота, похвалиться ковром и голубыми ставнями?
В кутке жить спокойней, нет слов. А чему учили на флоте, чему учит партия? Хотя и беспокойная это должность - быть честным человеком на земле, а все же по плечу. Не хотелось Петру забираться в скорлупу, лежать, как ракушка на мелководном пригреве, и поглядывать на мир из надежного панциря. Да и надежный ли он? Долежишься - наступит ногой первый прохожий, только чвякнешь.
Как же так получается - выступил за интересы партии, а колхозники отвернулись? А может быть, нельзя ставить знак равенства между парторгом и партией, нельзя поддаваться Латышеву? Конечно, самое наипростое решение: запастись фактами и - в райком. Если не прав - поправят, если прав… Вспомнился резкий, пугающий голос Пелагеи и тех, кто ей поддакивал. Да и на ферме, после собрания… Даже острозубые молодые доярки прятали от него глаза, будто стыдились говорить начистоту.
И вот однажды встретил Архипенко подругу жены Машеньку Татарченко. Давненько не забегала она в их хату, к подруге. Зашла в правление за талонами на костру.
- Машенька, сто лет, сто зим!
- Здравствуй, Петя! - девушка кокетливо развязала платок. - Ты домой? Пойдем вместе. Не возражаешь?
- Мечтаю.
- Смотри не перемечтайся. Я беспощадная.
- Знаю. Степку до бочки довела. Сняла с него гнет?
Машенька передернула плечами, задумалась. Видимо, не так-то легко вспоминала она о лихом своем ухажере.
- Пишет длинно. Прежде чем читать, беру словарь иностранных слов. Иначе не разберешь. Будто из Парижа пишет… Пока не налепит всякого про абсолютизм и якобинцев, руки от письма не оторвет…
Приятно слушать Машеньку, ее говорок с картавинкой. Щеки ее, зарумяненные морозцем, свежи, губы алы, глаза прямо-таки светятся - можно залюбоваться. А тут еще подвитый по моде локон упал на ее чистый высокий лоб.
- Чего пялишься, Петя? Жене докажу. - Машенька ударила его варежкой по плечу. - Пойдем домой вместе.
Они пошли, держась пообочь разъезженной морозно-окаменевшей грунтовки. Справа, метрах в ста, стоит длинный сарай под черепицей - мастерские. К ним выкладывали тракторный въезд из дубового кругляка, сшивали его скобами. Из-под топоров, тесавших бревна, вылетала белая щепа. Татакал двигатель электростанции. Возле дверей машинного отделения Ефим Кривоцуп вытирал паклей черные руки и смотрел на них. На открытом воздухе стояли купленные в МТС комбайны. Возле выделявшегося свежей корабельной окраской и новой конструкцией стогометателя собрались любители техники, изучали машину. На сеялках лежали камышовые снопы с заледеневшими метелками; места в сараях для них пока не хватало.
За шиферными крышами "Заготзерна" виднелась в расплывчатых тонах тополевая аллея, насаженная еще при атаманах. Машенька ловко выбирала тропку, ни разу не ошибившись и не споткнувшись о мерзлые кочки. Даже в зимней нескладной одежде фигурка девушки не проигрывала - четко выделялись ее бедра и грудь. Вся она такая веселая, ясная, довольная жизнью, собой. Ничто, казалось, еще не печалило ее, не выводило из себя надолго. И нечего греха таить, позавидовал ей старшина, и полегчало на сердце от этой его хорошей зависти.
К тому же умело и просто повела себя с ним Машенька, не жеманничала, не придуривалась, как иногда случается со станичными девчатами; она первая просунула руку ему под локоть (сам, мол, недогадливый), преднамеренно сбавила шаг.
- Можно с тобой по душам говорить, Петя? - Девушка прихлопнула ладошкой разлетавшуюся у коленок юбку.
- Ну еще бы… спрашиваешь!
- Ты знаешь, мы с Марусей подруги, - издалека начала Машенька. - Когда ты служил, мы не одну ночку с ней проговорили. Каждый человек любит душу отвести. А ты в молчанку играешь. Придешь, похлебаешь, папироску в зубы, газету проштудируешь - и на боковую. Маруся не из таких - "подавай-прими". Кто как не хорошая жена лучше других тебя поймет, посоветует, плохое рассеет?
- Что ты мне даешь характеристику на мою супругу? Кто-кто, а я изучил ее, понимаю даже междометия. А насчет молчанки, пожалуй, ты права. Только если Маруся тебе жаловалась, то по незнанию. Иногда язык не поворачивается заговорить, зачем ее поджигать своим пожаром… Ей тоже покой нужен.
Машенька кивнула головой:
- Вот, вот. Я тоже об этом самом… Не старайся пережечь все внутри себя - сгореть можешь. Если человеку одному центнер поднять не под силу, он зовет на помощь другого, верно? А душевный груз - самый тяжкий. Не надрывайся один.
- Знаю.
Машенька глубоко вздохнула, собралась с мыслями.
- Ты, по всему видно, Марусю жалеешь. А она многое от чужих слышит. Для некоторых ты просто бузотер…
- Как так?
- Чего стал? Так люди говорят. Капнуть легко, а ты поди потом отмывайся, отпаривай. Затеял мороку с кормами. У каждого это самое больное место. Коровы-то у многих пооставались. Замечаешь, все притихли, прибочились к сторонке, ждут. Ждут твоей смелости. Только советую: хочешь людям помочь, не губи затею одними разговорами. У нас привыкли: слов говорят много, а как до дела - в бузину.
Машенька отняла руку, шла свободно.
- Ты теперь на виду. Раскусывают тебя, как фундук: пустой или с ядрышком?
- Еще съедят с помощью некоторых товарищей, - хмуро отшутился Петр.
- Не окажись таким кислым, чтобы на тебя плюнули, и не будь таким сладким, чтобы от тебя стошнило.
- Не сама придумала.
- Хвалиться не могу. Секретарь райкома сказал. Слушала его на совещании передовиков.
- А как новый секретарь?
- По-моему, неплох. С виду плоский, а толковый… Говорит мало, а все ясно. Без тезисов.
- Чего же он сам за дело не принимается?
- Изучает, может быть. И на нас надеется.
- На массы, что ли, ориентируется? На их инициативу? - с горечью спросил Петр.
- Разве плохо?
- Линию надо сверху вести ясную, тогда массы ринутся. А если массам самим линию прокладывать, ничего не выйдет. Разбредется народ, каждый по своей линии.
- Ты не прав, Петя,- - возразила Машенька. - Линия одна есть, партийная. С нее не свернешь, и нет необходимости.
- Линия-то эта чьим-то рукам доверена?
- Про Латышева?
- Да.
- А может, ты не прав в отношении к нему.
- Ты думаешь?
- Представим себе, что ты не прав.
- Тогда я ничего не понимаю.
- Кое-что понимаешь, и правильно понимаешь, Петя. А делаешь не всегда серьезно.
- Докажи, - буркнул он, - голословно все можно утверждать.
- Латышева, как я понимаю, партия поставила. Она и решит, если он плох. А ты самолично лепишь ему характеристику… Вот как, Петечка, если говорить серьезно.
Они шли по станице, но с полей несло сухим, как манная крупа, снегом. Ни одного человека на улице.
Машенька ткнула его кулачком в бок:
- Замерзаешь?
- Наблюдаю улицу. Ни одного существа.
- Без людей стынешь?
- Хоть бы тетку Пелагею полицезреть…
- А-а… - многозначительно протянула Машенька. - Вот что тебя гнетет, старшина. Слышала я ее рассуждения позавчера в потребиловке, шифон брала. Что же, ты должен и ее понять, и остальных. Неделимый фонд - больной вопрос. Это не просто из одной графы в другую переписать. Из своего кармана фактически надо выложить: нате, мол, на школу, на занавески, на паровое отопление. А тут еще в этом году не только выплату скостили, а еще и неделимый подняли… Не зря тебя Латышев с предложением выпустил, догадливый. Недаром на полные собрания сочинений подписывается.
- Я его тоже уконтрю. Подожду случая. Коварства его не прощу… - с суровой запальчивостью пообещал Петр. Машенька могла понять его слова превратно, и потому следовало разъяснить свою позицию. А то ишь насупилась, что-то про себя соображает. - Фактически все правильно. Партийное поручение есть партийное поручение. Я одного не могу простить: почему он не ввел меня в курс дела, в настроения колхозников, тогда бы я выискал в своем арсенале более достойные слова, не выскочил бы на трибуну, как звонарь, лишь бы в колокола ударить.
Девушка внимательно выслушала длинные оправдания Петра и ответила не сразу. Они перешли улицу и остановились возле акаций, помахивавших черными ветвями.
- И все-таки больше на народ надейся, Петя. Если ты один на один пойдешь, что получится? На кулачки. Будут смотреть люди, как на петухов: кто кого? Один только спортивный интерес. А когда вы сообща, по-партийному, с верных позиций пойдете, вот тогда одолеет не Петечка, а народ, партия.
- Ишь ты какая умница!