Свежему человеку в этом кабинете многое показалось бы странным. Стол еловый, без бюрократического стекла и чернильных приборов, стены без плакатов, диаграмм и лозунгов; зато куда ни повернись - образцы: лес, цемент, арматура… Ну пусть эти штуки, куда ни шло. А разве это гоже: красуется, как именинник, безупречно смонтированный санузел со всеми деликатными своими атрибутами, с колонкой, ванной и полом, показательно выложенным темно-багряной шашечной плиткой! Возле табурета, скрипевшего под многопудовой персоной самого хозяина, лежали аккуратно напиленные бруски инкермана, завозного ракушечника и строительных материалов еще каких-то сортов.
- Зачем ты себе быт уродуешь? - Иван Васильевич неодобрительно хмыкнул, не скрывая не только удивления, но и известной доли брезгливости ко всем этим чудачествам начальника участка. - Обожаешь ты представляться пещерным троглодитом. Чего ты добиваешься, размачивая камни?
- Испытываю на влагопоглощаемость, - добродушно ответил начальник участка и старательно полил обтесанные камни водой из железной кружки.
- Кустарь-одиночка. Для чего тогда лаборатория? За что им деньги платим?
- Отдал и в лабораторию. Застрянут там на два месяца. - Начальник повернулся к Чумакову. - Однако неважнецки сожительствует с водой твой любимый инкерман. Жадный, губчатый…
- Золотой камень, - возразил Чумаков, - никакой он хулы не боится.
- Ясно, золотой. Сам бы ел, да деньги надо, - соглашался начальник, - не спорю. Никому не опорочить инкерман.
- Без него не было бы и Севастополя, - сказал Иван Васильевич, не без умысла повернувшись к Хариохину.
- Был бы, только зачуханный, - нехотя выдавил прославленный каменщик и потянулся к папиросам начальника в заманчивой красивой коробке. - Ишь какие употребляешь, начальник!
Тот подвинул папиросы, предупредил:
- Только коробка богатая, Иван, а товар в ней обычный.
- Тогда я своих, без обмана. - И Хариохин закурил, не догадываясь еще, зачем его так скоропалительно вызвали, да еще устроили чуть ли не очную ставку с председателем городского Совета.
"Ладно, - думал он, - поживем - увидим. Нам тоже спешить некуда". Он недовольно поморщился, когда Катюша принесла материалы по его бригаде в знакомой лиловой папке, которую начальник, приняв из рук Катюши, положил слева от себя и придавил, локтем.
- В копеечку нам камень обходится, - продолжал начальник, обращаясь к Ивану Васильевичу. - Дерут бешеные деньги. Действительно золотой камешек.
- Будет дешевле, - успокоил Иван Васильевич. - Появилась новая машина, Зирберлейта, удешевила разработку. Киевлянам спасибо, выручили.
- Теперь самый раз полностью механизировать каменоломни, - сказал Чумаков, - только на Зирберлейта жалуются - не оптимальная. Говорят, машина Петрика пооптимальней будет.
Хариохин слышал о новых машинах, завезенных в каменоломни, да и сам чувствовал: материал улучшился, поступал без задержек. Знал примерно об участии в рационализации того же Гаврилы Ивановича. Но дальнейший разговор ему не понравился. Вероятно, в пику ему уж слишком расхваливали Чумакова, выставляли его не по ранжиру на первое место. А тут еще эти распроклятые сведения по бригаде, прижатые локтем начальника. Ведь вызывали-то не зря, не для того, чтобы поклониться ожившим мощам Гаврилы. Но промолчи в таком словоохотливом обществе - еще посчитают виновным, и тогда дело передвижкой на почетной доске не кончится, а только начнется. Перед глазами стояли, как живые, ехидные строки заметки пронырливого корреспондента. Будто все ее только и ждали. На что уж тихоня старший братан, но и тот возликовал.
- Чего вы Гаврилу без удержу расхваливаете, - вмешался Хариохин в беседу. - Что он, сам отважился вопросы ставить, письма писать? В контакте с нами расхрабрился, мозговали вместе. Чего же ты, Гаврила, пыжишься, как индюк на золе? Скажи…
- Верно, - охотно подтвердил Чумаков, - не только мозги людям сушил, подписи собрал всех, кому дорог город…
- Именно. Кому дорог город, - Иван Васильевич искоса из-под разлохмаченного чуба вгляделся в Хариохина.
- Что вы меня гипнотизируете, товарищ председатель? - спросил тот с ухмылкой.
- С меня гипнотизер неважнецкий. Для этого должен быть глаз черный, брови мохнатые, волосы - антрацит. Наши с тобой шевелюры для этой профессии не годятся.
- Мудруете. Нет чтобы прямо выразить свою мысль, а все с вывертом. Левое ухо правой пятерней чешете…
Начальник стройучастка неодобрительно покачал головой:
- Хариохин… Некрасиво… Действительно, много вузов сложил, а грамоте не научился. - И без обиняков, в упор спросил: - Что же ты? Уходить надумал? Заявление подготовил…
Бригадир промолчал, сердито потупился.
Говорить ему не хотелось, опасался. Всякое лыко вплетут в строку. Ишь, стоило ему вгорячах обмолвиться, уже чуть ли не комиссию собрали! Он понимал: бригада потеряла темп, слишком бурно пошло строительство, а с темпами работают энтузиасты; слова этого он терпеть не мог, какое-то странное, безусое слово, чужое и гладкое, как цветное стеклышко.
"Если трепанутся про энтузиазм, встану и уйду", - тяжело подумал Хариохин, сожалея, что нет близко возле него Аннушки: та бы шепнула, подсказала, не раз выскакивали на бугры в одном дышле.
Начинал действовать Иван Васильевич.
- Было трудно - красовался в первачах, стало легче - в шестнадцатую нестроевую? Обнародуем Доску почета, тебя на восьмое место, куры будут смеяться.
- Нашел кур в Севастополе, - буркнул Хариохин.
- На такой экстраординарный случай найдутся.
Услышав еще одно незнакомое, звонко проскакавшее слово, Хариохин дернул бровью.
- Как же? - теперь спрашивал сам начальник.
- Мы елецкие! Нам не привыкать кружева плести. Снимемся - и пошли вязать ногами узорье.
- И далеко?
- На Волгу уйдем. Большая Медведица и та на одном месте не висит.
- Ишь ты какой! Прямо астроном! - воскликнул Иван Васильевич. - Куражишься?
- Днем куражится, ребрится, а к ночи в угол ложится. Как просяной веник, - сказал Чумаков.
Хариохину и самому не хотелось уходить. Здесь его знали, приглашали в президиум на собраниях, выделили недавно отдельную комнату в рабочем городке. Работы хватит надолго, куда идти? Нигде сами не росли и в руки не давались золотые яблоки. Нигде не текли молочные реки в кисельных берегах. Где ни появись, надо становиться на подмости, в руки инструмент, на пояс фартук.
- Вы бы, Иван Васильевич, астрономов меньше вспоминали, - угрюмо сказал Хариохин. - Работал я в Симеизе, в обсерватории, там-то у них полный небесный порядок. А вы вот стройки развели, а простого дела - воды - у вас в обрез. Жители города терпят, а сколько можно? Мы у них отбираем последнюю каплю, и то иной раз на раствор не хватает. С харчами стало плоховато. Народ подгребает шибко, а на базарах картошка и капуста дороже апельсинов.
- Правильно, - согласился Иван Васильевич.
- Чего ж тут правильного? Или: ошибки признали, проголосовали - и снова за свое? Человек состоит из костей, хрящей и ошибок?
- Учтем критику снизу. Могу тебе доложить с условием: разъясняй всем, у кого возникают вопросы. Водоснабжение у нас по дебету выше, чем до войны. Но потребность выросла. Построим водохранилище на реке Черной. Не только городу дадим воду, а даже селам. Создаем две плотины: одну у Инкермана, вторую - у Старых Шулей. С продовольствием тоже выйдем из положения. Своя база будет в скором времени. Правительство отпустило по крупному счету, не жалеет, а вот ты… размагничиваешься. Ты должен гордиться, что здесь работаешь.
- Верно! - Начальник медленно поливал из кружки каменные бруски. - Вот, к примеру, новая Рига. За сколько лет ее построили?
- Не был я в Риге.
- Восемьдесят лет строили новую Ригу. И это считалось самым коротким сроком градостроительства.
- Долговато, - буркнул Хариохин, - не тот, значит, режим.
- Видишь, не тот режим! - вцепился Иван Васильевич. - А ты хочешь возродить не город, а старый режим…
- Ну, ну, председатель. Ты меня еще шпионом мировой буржуазии назовешь!
- Не шпион, а пособник, - выпалил раздосадованный Чумаков. - Раз смотаешься в тяжелое время, их обрадуешь…
- Их обрадую? Чем?
- Если с фронта ушел, как это назовешь?
- Приравнял, Гаврила Иванович! К дезертиру приравнял, так, что ли?
- Так, - бледный от волнения, продолжал Чумаков. - На обороне этого города насмерть люди стояли. Ни один не ушел… Сколько раз тебя убеждать, Хариохин? Перед нами постыдись! Ты уйдешь - не беда, затянется твое место. Но ты других мутишь! За тобой еще кое-кто потянется. Вчера на стройке кричал вслух… А ты думаешь, почему тебя вызвали сюда? Время с тобой теряют?.. Стыдно! Ты же на фронте был. Разве для тебя наше дело не общее? Или на фронте за тобой по следу трибунал ходил?
- Гаврила Иванович, что ты расходился? Себя пощади, - Иван Васильевич усадил Чумакова на стул. - А ты раньше обо всем этом не догадывался, Хариохин?
- Другого не видят, а дался вам исключительно Хариохин! Вчера опять: "Утрачена былая слава". А откуда они знают, что утрачена?..
Расталкивая людей, с жадным любопытством столпившихся у дверей, в кабинет протиснулась Аннушка. Кивнув головой начальнику, она подтянула концы платка и осторожно приблизилась к мужу.
- Что ты, Ванечка, кипишь, как двухтрубный крейсер? - спросила она его мягко.
- Как ты попала сюда? - Хариохин обернулся.
- На своем, на одиннадцатом, - воркующе доложила Аннушка. - От нас еще троллейбуса не проложили… Пойдем-ка, тебе отдых нужен… А вам тоже незачем под него щепки подкладывать.