- В терны густые заберемся - сами не продеремся. Раз государство колхозные рынки держит, значит, базар нужен. Нет в нем зазора. Наше дело - двигать колхозную жизнь. Сделать всех колхозников зажиточными. Без базара как сделаешь?
- Мы еще продолжим этот разговор.
- Я, милый мой человек, партийной учебы не пропускаю, меня не легко в гололедку расковать. А потом - у меня факты!
- Какие факты?
- Десятое заявление поступило за неделю, бабы на шелководство просятся, на коконы, а кукурузу не хотят рушить.
- И что же?
- Отгадай загадку.
- Ты же сам мудрец, Михаил Тимофеевич.
- Что тут мудрить, все ясней ясного. - Камышев вытащил из папки бумагу и передал ее Архипенко.
- На третейское разбирательство? - Петр улыбнулся.
- Погляди…
Петр узнал почерк Маруси. Чувствуя, что краснеет с затылка, он вслух прочитал бумагу. Матрена Кабакова тоже просила перевести ее с полеводства "на коконы".
- Какой же вывод, Михаил Тимофеевич? - спросил Латышев.
- Не понял разве?
- Понял буквально, - Латышев сам перечитал заявление, поднял на Камышева холодные глаза.
- Каждое заявление колхозников как басня, - пояснил Камышев, - оно коротко, просто и содержит смысл, не выраженный словами… Ты же знаешь, что всех работающих на коконах мы отовариваем на трудодни шелками, точно так же, как за свеклу - сахарным песком и хлопчаткой. Вот у Матрены и созрела мысль: добыть дочке шелковое платье натурой с трудодня. А дочка - невеста! Как ты думаешь, Петр?
- Бьете вы, как из зенитного автомата, - пробурчал тот, не ожидавший такого вопроса.
- Я, милый ты человек, бью по видимой цели, а?
- Пожалуй, по видимой…
- Ты не смущайся, старшина, - ласково заметил Камышев. - У нас свой порядок. Нас в райкоме похвалили за формирование новых семей. Тебя здесь два года не было? Ну вот, за это время сформировали пятьдесят шесть новых семейств. Точно, Латышев?
- С Хорьковым - пятьдесят семь, - поправил Латышев.
- Хорьков сам сформировался, не напоминай! Каких лошадей мне запалил, хищник! - Камышев положил руки на плечи Петру и поглядел на него своими действительно фанатичными глазами. - Каждой новой семье - дом… Мать не бросишь? Хорошо! Чем другим поможем. А я - посаженным отцом… Были мы с твоим отцом дружки-приятели. Верь Камышеву, верь мне, как отцу, худо тебе не сделаю…
Петр и Латышев вышли из правления вместе. Улица с запыленными акациями была безлюдна, лишь изредка показывалась на ней машина или повозка. Где-то в переулке перекликались женщины: казалось, они бранятся.
- Вы куда? - спросил Латышев.
- Туда, в ту сторону, - Петр неопределенно махнул рукой. Ему хотелось повидать сегодня Марусю.
- Мне по пути.
По-прежнему называя Петра на "вы", Латышев спросил, окончательно ли Петр решил вернуться в станицу.
- Окончательно.
- Рассчитываете работать в артели?
- А где же еще?
- Ну, работать можно, где угодно. В райкоме место подберут. - Латышев указал на элеватор: - Можно и туда пойти, директором. Не клят и не мят, а деньги живые.
- Я не думаю о деньгах.
Латышев окинул Петра снисходительным взглядом.
- Не мешает и об этом подумать. Сейчас у вас на военной службе таких вопросов не возникает. А вот как отпустят на свои харчи, задумаетесь.
- Тогда будет видно.
- Я по-дружески. Не обижайтесь. Камышев, как я понял, намечает вас в бригадиры-животноводы. С материальной стороны в лучшем случае в месяц выйдет пятьсот. Если и зерно перевести на рыночную стоимость.
- Мне хватит.
- Смотрите. Самое главное - ясно видеть поставленную перед собой цель. Если видишь цель, пусть даже отдаленную, в конце концов обязательно в яблочко попадешь.
- Если глаз верный.
- Сигнальщик должен иметь верный глаз, не так ли?
- Безусловно.
- Вы, как я слышал, за технику ратуете. Понятно. На кораблях только ее и видишь. Все приказы техника выполняет. Но техника, есть техника, а главное - люди. Вначале, после войны, техники не было, а дело шло. Люди с лопатами в поле выходили, на коровах пахали, руками жали. В сундуках зерно на элеваторы возили: тары не было. Тракторы по винтикам собирали. На утильсырье фактически работали, а темпы набирали… А иной раз и машин нагонишь, а выйдет пустяк.
- Бывает и так, - уклончиво сказал Петр, толком не понимая, с какой целью Латышев завел эту беседу.
- Вы к Кабаковым? - догадался Латышев.
- Думаю зайти.
- Что же, счастливо. От меня им привет.
С юности знакомая улица теперь утратила для Петра свое очарование. Дорога с кривыми колеями по ступку, с высохшими лужами, хатенки саманные или турлучные, под камышом, дворы, почти все разгороженные… Только высокие разноцветные мальвы и яркие кусты желтой гвоздики в палисадниках как-то скрашивали невеселый вид.
В одной из этих хат, в одном из этих дворов жили Кабаковы. Забор еще кое-как сохранился, и то хорошо. В ворота давным-давно не въезжали, да, видимо, и не открывали их, корову выгоняли через калитку. Петр медленно прошел к хате. Его охватили воспоминания, нахлынувшие из недалекого прошлого.
Появись Маруся - и все решилось бы сразу, тут и стены помогли бы. Застигнутая врасплох Матрена Ильинична гостеприимно засуетилась, извинялась, что дочки нет. Таить нечего, материнские чувства обуяли ее, и она не могла, да и не старалась скрыть своей радости от дорогого гостя. Давно уже, не только в мыслях, считала она Петра своим, готовила ему из последних крох невесту.
Петр сидел на знакомой, отмытой до желтизны сосновой лавке и наслаждался отдыхом в этой прохладной чистой комнате с земляным, недавно вымазанным полом, с наведенными на нем глиною узорами. Студеное молоко приятно холодило десны. Пахло свежим хлебом, прикрытым на столе холстинным рушником, и мятой, развешанной пучками в бывшем святом углу; теперь там висели портреты Ленина и Сталина.
- Может быть, сбегать за Марусей? - предложила Матрена Ильинична; она то и дело выскакивала за порог. - Только не знаю точно, где она: или в комсомоле, или у Татарченковых. Обещала к ним… Сбегать?
- Куда вы побежите!.. К Татарченко через всю станицу, а комсомол сейчас в поле, как на фронте. Лучше расскажите, не трудно ли корову держать. Как с кормами?
Женщина присела напротив Петра, распустила концы платка, и невеселые ее глаза заметались в каком-то испуге.
- Опять, что ли, покушаются на наших кормилиц? Кто, Камышев говорил или Латыш?
Немного успокоенная Петром, Матрена Ильинична заговорила:
- Без коровы разве прокормились бы? У меня трое детей. Двое школьников. Им и книжки нужны, и тетрадки, и пальто, и обувь. Много ли я от них наработаю в колхозе? Маруся в техникуме, стипендия есть, а тоже помогать надо; спички нужны, керосин…
Все это Петр уже слышал от своей матери: вечные тревоги и заботы. Какая чепуховина - коробок спичек, а тут и он значил немало. Копейками тут не бросались.
Вдова называла свою корову сберкнижкой, кормилицей и другими именами, а когда разговор касался кормов, - бедолагой и разнесчастной.
- Пасти, Петя, бедолагу негде. Раньше хоть оставляли выгоны, а теперь распахали все, под самые оконные стеклышки. В колхозе что дадут? Солому. Парить ее надо, а топлива нет. На ферме и то коровенки к весне от ветра шатаются, а о наших разнесчастных буренках и не спрашивай…
Со стены на молодого флотского старшину гордо глядели выцветшие усачи в черкесках и при холодном оружии, в заломленных папахах: лихо снимали их фотографы в заранее разработанных излюбленных позах, группами и в одиночку, пластунами и всадниками на красивых конях.
В центре старого потомственного воинства портрет старшего сержанта Советской Армии Федора Свиридовича Кабакова, обтянутый по раме красными и черными лентами; на подушечках, пониже портрета, два ордена Отечественной войны, гвардейский значок с оббитой эмалью и медаль "За оборону Кавказа".
- Если бы его на войне не убили, разве мы бедовали бы… - Спохватилась и не заговорила, а как-то залепетала Матрена Ильинична: - Ничего живем, ничего… Что-то Маруси долго нету. Ты собираешься? Что же передать Марусе?
- Передайте, что заходил… И все…
Матрена Ильинична вывела Петра за ворота, простилась и долго провожала его встревоженными глазами.
На следующий день рано поутру на мотоцикле приехал Помазун. Он привез завернутую в мешковину поперечную пилу, всячески расхваливал ее и уговорил Петра купить.
- На сегодняшний вечер калым, - он поплевал на полученные деньги. - Думаю с Машенькой прокатиться к соседям на хутор. Куплю ей портвейну, а себе - белой пшеничной. Пряников, конечно, консервов. Сегодня решится - або пан, або пропадом пропал. Ты слышал, меня наш атаман от конефермы отставил. Заявил я ему категорический уход - конюхом опять не хочу. Но если Машка даст согласие идти за меня, останусь, себя понасилую, буду по-прежнему подчиняться артельному начальству. Не даст - на мотоцикл и в город. Там я тогда запалю люминацию. За всех своих предков с горя отгуляюсь. Как у тебя с твоей кралечкой?
- Ладно, езжай…
- А может, заехать к ней? Ждешь небось, только виду не показываешь.. Понимаю, Петя, сделаю.
Помазун дал газ и с оглушительным треском пропал в облаке пыли.