- Товарищи! Товарищи, - вот она, эта маленькая записка! Ее писал командующий армией, а разве не чувствуете вы, что писал ее равный совсем и во всем нам равный человек? По этой товарищеской манере, по этому простому тону разве не чувствуете вы, как у нас от рядового бойца до командарма поистине один только шаг? Даже и шага-то нет, товарищи: оба сливаются в целое. Эти оба - одно лицо: вождь и рядовой красноармеец! Вот в чем сила нашей армии, - в этом внутреннем единстве, в сплоченности, в солидарности, - в этом сила… Так за нашу армию! За наши победы!
И снова красноармейцы в неистовом восторге кидали шапки вверх, кричали "ура", выхлестывали радость, и гордость, и готовность свою, словно камушки в буйном шторме с морских глубин на морские берега.
Дальше события заскакали белыми зайцами. Отряд получил приказ быстро собраться. В штаб армии вызвали командира и наказали, чтоб был с отрядом готов к выступленью.
Назначенной четверке из реввоенсовета напомнили:
- В Уральск уезжать немедленно!
Засуетились. Заторопились. Не успели как следует проститься с отрядниками. Да и верилось, что скоро свидятся в Уральске.
От реввоенсовета оттолкнулись две тройки: в первой сидели Федор с Андреевым, в задней - Лопарь и Терентий Бочкин.
Вскинулись кони, свистнул посвист ямщицкий, взвизгнул змеиной смешью кнут степной - и в снежный метельный порох легкие тройки пропали, как птицы.
II. Степь
Морозно поутру в степи. Возницы накругло укутаны в бараньи лохматые тулупы. Спрятали их головы кудлатые вороты от дремлющих седоков.
- Лопарь, озяб? - ссутулился к нему иззябший Бочкин.
- Гвоздит… до селезенки! - прохрипел уныло Лопарь. - Остановка-то скоро али нет?
- Кто ее знает, спросить надо приятеля-то… Эй, друг, - ткнул он в рыжую овчинную тушу. - Жилье-то скоро ли будет?
- Примерзли?
- Холодно, кум. Село-то скоро ли, спрашиваю?
- Верст семь, надо быть, а то… и двенадцать! - свеселил ездовой, не оборачивая головы.
- Так делом-то - сколько же?
- А сколько же! - веселым зубоскальем хахакал возница.
- Как ты село-то называл?
- Ивантеевка будет…
- А с Ивантеевки до Пугачева - далеко?
- Да што же там останется?
Мужик деловито и строго скосил глаза, прикоченелый палец глубоко впустил в ноздрю. Помолчал минутку. Сообщил:
- Ничего, можно сказать, не останется: к Таволожке осьнатцать да от Таволожки двадцать две, - как есть к обеду на месте!
- А сам ты как - из Николаевки? - выщупывал Бочкин.
- Из нее, откуда ж ищо-то быть?
И в тоне мужичка послышалась словно обида. Какого, дескать, черта пустое брехать: раз в Николаевке брал седоков - известно, и сам оттуда.
- Ну, отчего ж, дядя? Может, и ивантеевский ты, - возразил было Бочкин.
- Держи туже - ивантеевский…
И дядя как-то насмешливо чмокнул и без надобности заворошил торопливо вожжами.
У мужичков такая сложилась тут обычка: привезет, например, какой-нибудь Карп Едреныч из Ивантеевки в Николаевку седока, а Едрен Карпычу из Николаевки в Ивантеевку уже дан наряд везти другого. Так он не везет, не делает лишнего конца, а передает седока Карпу, и тот на усталых лошадках ползет-ползет с ним бог весть сколько времени. Тот ему потом, дяде-то Карпу, - услуга за услугу. Дядям это очень удобно, а вот седокам - могила: какой-нибудь двадцативерстный перегонишко тянут коротким шажком четыре-пять часов. И это несмотря ни на какие исключительные пункты мандата:
"Сверхсрочно… Без очередей… Экстренное назначение…"
Все эти ужасные слова трогали Карпов Едренычей очень мало, - они ухмылялись в промерзлый ус, добродушно, и медлительно сдирали сосульки с шершавой бороды, успокаивали волнливого седока:
- Прыток больно. А ты потерпи - помереть успеешь… милай!
Терентий слышал про эту обычку возницкую, вспомнил теперь и понял, отчего так сладко и хитро причмокнул дядя.
- Знаю, брат, на обмен нашего брата возите…
- А то нет! - оживился возница. - Знаю, на обмен, - все оно полегше идет…
- Ну, кому как…
- Никому никак, а всем полегше… - рассеял он Терентьевы сомненья.
- Вам-то, знаю, легче… Кто про то говорит, - согласился Бочкин. - А нам вот от этих порядков - чистая беда: на заморенных не больно прокатишь, протащимся целый день…
- Это у меня-то заморенные? - вдруг обиделся возница и круто обернул тулуп спинищей, молодецки вскинул вожжами, с гиком пустил коней, только снег завихрил, запушил в лицо. - Эй вы, черти! Фью, родимые… Ага-а-а… Недалеко уж… Нн-о… соколики!
Мужичка не узнать: словно на гонках, распалился он над снежной пустынной степью.
И когда утолил обиду, поудержал разгорячившихся лошадок, повернул голову в высоком вороту, глухо заметил:
- Вот те и мореные!
- Лихо, брат, лихо, - порадовали его седоки.
- То-то, лихо, - согласился дядя и степенно добавил: - А што устамши бывают, на то причина - езда большая: свое справляй, наряды справляй, - дьявол, и тот устанет, не то што лошадь…
- А много, знать, нарядов? - полюбопытствовал Лопарь.
- Мало ли нарядов, - живо отозвался мужик. - Тут шатается народу взад-вперед - только давай… И чего это мечутся, сатаны, диву я даюсь: толь и шмыгают, толь и шмыгают, а все лошадей! И кому задержал - тыкву дать норовит!
- Так уж и тыкву? - усомнился Лопарь.
- А то што, - аль пожалишься кому?
- Врать-то вы больно, мужики, горазды, - сказал он серьезно вознице.
- Ну, сам соври получше, - чуть обиделся дядя, трудно повертываясь на облучке.
- Черт-те знает что! - в раж входил Лопарь. - Выдумает себе вот человек какую-нибудь историю, да и верит в нее… Верит себе и верит, - что ты станешь делать?
- Да… историю… - бурчал недовольный кучерило, разобиженный тем, что так круто и недоброжелательно вдруг повернут был разговор.
- Били тебя самого-то когда? - спросил Лопарь.
- А нешто не били… Один такой вот, как ты, шашкой зубанул, сукин сын. Ладно, тулуп-то крепок, а то бы до самой кишки секанул…
- Чего он, пьян, што ли, был, дурак?
- А видно, што пьян…
- Ну, с пьяного и спрашивать нечего, - будто невзначай уронил Лопарь слова.
- Так я и не спрашиваю…
Терентию захотелось разузнать, как тут дела с Советами, - крепки ли они, успешно ли работают. Он перебил уклончивую речь возницы и стал задавать другие вопросы, но и здесь услышал ту же невязку, недоговорку, уклончивость в ответах, словно мужичок чего-то опасался.
- А пущай… всего бывает… Чего же нам теперь… - получал Терентий завитушки слов вместо серьезных и ясных ответов.
- Да не поймешь ничего, говори яснее, - не выдержал и раздражился Лопарь.
- Недогадлив больно, паренек. А ты подумай - может, и догадаешься…
- Нет, подожди ты, подожди, - остановил Терентий Лопаря, опасаясь, что тот сорвет беседу. - Что Совет-то, спрашиваю, хорош тут али не больно: делом ли занимается?
- А чего ему не делать-то, известно… Наряды вот Горшков только неправильно…
- Неправильно? - И Лопарь на живое слово кинулся, как кошка на мясо.
- Так а што ж: тестя небось кажин раз норовит обойти, а нашему брату, знай, подсыпает, когда и очередев-то нету никаких.
- А ты жаловаться бы, - подсказал Терентий. - В Совет иди, докажи, расскажи: ему, негодяю, живо усы-то подкрутят.
- Да, подкрутят, - упадочным голосом сглушил мужичок и безнадежно прихлопнул по крупу вожжами, - того гляди, подкрутят: сам как раз и угодишь, куда не надо…
- Ну, что это чушь-то молотишь? - осердился снова Лопарь.
- Не молотишь, а так точно навсегда, - сокрушенным голосом сказал возница, и голова у него, словно у мертвой птички, свесилась на сторону.
- Случаи были? - крепко и прямо, словно следователь, спросил Терентий.
- То-то и дело, были…
- Ну, и что же?
- Ну, и ничего же, - повел мужичок заиндевелыми губами. - Было да и не было. "Жил да помер до сроку - всего и проку"…
- А молчали что? - вгрызался Лопарь.
- Да так и молчали, чтоб тише было… - невозмутимо и тонко пояснял хитроватый мужичок. - Как помолчишь - оно само отходит…
- Шутка шуткой, - отсек Лопарь, - а того… - И, словно спохватившись, прибавил добродушно: - Да, впрочем, убыток ли еще тебе ехать-то, дядя? В Советах вон бумажки висят везде: "Едешь - плати, што берешь - опять за все плати". Читал? Видал сам-то?
- Видал… пущай висит…
Лопарь плюнул досадно, уткнулся глубоко в потный ворот, смолк, - он привык разговаривать в городе, с рабочими, в открытую, совсем по-иному, а так не умел: уклончивые, невнятные, хитрецкие ответы раздражали его не на шутку. Во весь путь до Ивантеевки он не сказал больше ни слова, а терпеливый Терентий Бочкин еще долго-долго в потоке фальшивых и туманных мужичьих слов вылавливал, будто драгоценные жемчужинки, отдельные мелкие факты, редкие мысли и соображения, которыми оговаривался словоохотливый хитрый мужичок.
В санях у Федора и Андреева шел совсем иной разговор.
- Ты сам был, Гриша, у него в отряде? - спрашивал Федор парня.
- Так и ногу с ним навредил, - ткнул Гриша пальцем в сиденье. - Все лето по степям из конца в другой гоняли: они за нами охотют, а мы норовим, как бы их обмануть… Чеха - этот дурак, а вот казару не обманешь: сам здесь вырос - чего от его ждать?