* * *
На пятый день герр Цайбиг зашел в его комнату, сел на стул и сказал:
- Доброе утро, господин Габбе! Ну, как же наши дела?
Николай пожал плечами.
- Лихорадка-то прошла, - продолжал Цайбиг, - но вот доктор Грог настаивает на отправке вас на стационарное лечение, а мне что-то не хочется. Так вот, как бы вы думали? Стоит ехать?
Ехать в больницу было, конечно, немыслимо, поэтому Николай спросил:
- Так скверно мое дело?
Волк улыбнулся.
- Если бы скверно, они бы вас не трогали, нет, но они боятся образования тромба! Ладно, об этом еще поговорим; теперь второе: если вас все-таки везти, то куда же - в госпиталь или в неврологическую клинику, там тоже есть хирурги? - Он остановился, выжидая ответа, но Николай молчал. Волк поправил ему одеяло. - Я ожидал, что вы спросите, почему в неврологическую клинику, а не в госпиталь, но вы не спросили, - продолжал Волк. - Неврологическая клиника, а не госпиталь, связана с третьим соображением, и самым главным. - И Цайбиг вдруг заговорил на чистейшем русском языке: - Вы бредили, и я понял все, - он помолчал, давая Николаю собраться с мыслями. - Бояться меня вам не надо - вы слышите, как я говорю по-русски. Без акцента, правда? Я родился в Москве. Мой отец имел на Кузнецком мосту магазин туалетных принадлежностей. Это первое, почему я говорю - вы у друзей. Второе - Гитлер меня никак не устраивает, моя жена австрийская еврейка по матери - чувствуете, чем это пахнет для нас обоих? В-третьих, я старый человек, много видел, пережил в России три войны и хорошо понимаю, к чему это все идет, - так вот какое положение господин или товарищ. Как уж хотите.
Было очень тихо. В соседней комнате в клетках заливались чижи, да две женщины за стеной мыли посуду, вполголоса переговаривались и смеялись.
- Курить у вас есть? - спросил Николай по-русски, оперся рукой об одеяло и сел.
- Когда вы бредили, - продолжал Цайбиг и протянул Николаю портсигар, - жена интересовалась: почему вы так хорошо говорите по-русски? Я сказал, что вы все время допрашиваете пленных и ругаетесь. Она, святая простота, поверила. Я ведь никогда не вру.
- Огня! - попросил Николай. Сердце так ухало в груди и в висках, что он почти оглох.
- Так вот, - Цайбиг высек огонь из зажигалки и поднес ее Николаю, - теперь у вас есть два пути - поверить мне или нет.
Николай усмехнулся:
- У меня, кажется, вообще нет никакого пути.
- А вы слушайте, потом будете говорить. Ну вот, два пути - вы можете счесть это за провокацию - тогда так: сейчас жена кончит мыть посуду, расставит ее по шкафам, и мы уедем к ее сестре за двадцать пять километров. Вернемся в понедельник утром. Прислугу я отпустил вчера вечером. Смотрите - тут все ваши фото и документы. - Он положил на край кровати планшет. - Вот деньги - кладу их под подушку. А вот ключи! - Он вынул из кармана целую связку. - Смотрите, этот, из вороненой стали, от бюро, - там в нижнем ящике ваш браунинг. Этот, большой, от моей охотничьей мастерской. Там, в шкафу с чучелами, висит ваша одежда, вычищенная и выглаженная, там же рюкзак, в нем кое-какие продукты и большой кусок копченой грудинки. Теперь: будете уходить, хорошенько захлопните дверь и закройте ставни, а на столе - слушайте! - оставьте записку, что за вами приехали из госпиталя и вы уезжаете. Ну, скажем, с доктором Ранке. Вам ясно, зачем это надо? Жена приедет, не застанет своего больного и ничего не поймет - значит, пойдут вопросы да догадки, а это уж очень неприятно - правда? Так вот, чтоб этого не было, пару слов - так?
- Так! Дальше? - Николай выбрал из портсигара еще одну папиросу и потянулся закурить.
- Положите! Потом, - недовольно поморщился Цайбиг. - Это все, если вы уйдете. Если же вы окажете мне честь и доверие, то в десять часов вечера придет доктор - Эльзы не будет. Сделает вам перевязку и останется ночевать. А я явлюсь в понедельник, после полудня, и буду к вашим услугам. Понятно?
- Понятно! - ответил Николай.
- Так вот - как? - спросил Цайбиг и протянул руку: - И разрешите…
- А почему браунинг вы спрятали отдельно? - спросил Николай, не беря его руки.
- Поверьте, только затем, чтобы вы в меня не влепили сразу трех пуль, как в покойного Габбе, - улыбнулся Цайбиг и сразу перестал походить на волка. - Труп его я оттащил в овраг - к нам теперь из Польши забегают волки, и они в одну ночь расправятся с ним! Ну, так… - Они пожали друг другу руки. - Поступайте, как считаете лучше. И в том, и в другом случае пожелаю вам успеха, а главное - бодрости, бодрости. Мы, немцы, говорим: "Mut ist verloren alles verloren". Так вот, только не теряйте "Мut". Берта еще зайдет к вам, Эльза тоже - вы знаете, девчонка влюблена в вас! Вот что значит молодой беззащитный мужчина! А?! - И он засмеялся и вышел.
Николай поднял обе руки и приложил их сначала к вискам, потом к груди. Сердце стучало, словно хотело выпрыгнуть, и Николай опросил его: "Ну как же, Нина, поверим мы этому волку?" И Нина простучала оттуда: "Поверим!"
Глава 5
Вот так и вышло, что через неделю, по заключению доктора Грога, Николай с диагнозом "военный психоз" лежал в клинике травматических неврозов профессора Сулье и им усиленно занимались. Каждый день выстукивали то так, то эдак, царапали и кололи иглами разной толщины и назначения, брали пробу то из пальца, то из вены, то из позвоночника, проверяли давление - кровяное, черепное, еще какое-то.
Профессор Сулье был высокий красивый старик с еще черной бородой, и внимательными вдумчивыми глазами он напоминал чем-то постаревшего Гаршина, и врать ему было очень неудобно, а приходилось. Никаких прямых вопросов о профессии и работе Сулье не задавал и вообще был очень ласков - держал за руку и внимательно спрашивал о наследственности по обеим линиям, о детстве; потом тише - о детских пороках, о женщинах, об отношениях с ними; и только уж напоследок (и то в самой общей форме) о том, не волновался ли он, выполняя те или иные необходимые служебные функции военного времени, и когда Николай отвечал, что нет, не волновался, он кивал головой и хвалил: "Хорошо, хорошо, это очень хорошо!" Но по его глазам нельзя было понять, точно ли он считает, что это хорошо. А рядом стояли врачи и ассистенты в белых шапочках и что-то быстро строчили в блокноты.
Так прошла еще неделя, и Николая перевели в отдельную палату с видом на цветочную горку в лилиях и эдельвейсах, и он целыми днями сидел у окна и смотрел на больных в белых, серых и синих халатах. Нина больше не приходила - что же ей было тут делать? - он же выздоровел, но вместо Нины осталась мысль о ней. Она-то никогда не покидала его. Иногда все хорошо, спокойно, даже весело - и вдруг кольнет: "А Нина-то сейчас…", "А в Москве-то" - и сразу профессор, болезнь, Эльза (а она действительно была влюблена) - все станет ненастоящим и нестоящим, и не поймешь, какого же дьявола сидишь ты тут и лопаешь манную кашу да зеленый немецкий мармелад, когда там, в стране, где только и возможна Нина, может быть, именно тебя и не хватает! А время-то идет, часы-то тикают, и ты попадаешь в цейтнот. Но выписаться было невозможно, бежать - подавно, и оставалось сидеть у окна да рассматривать нарциссы. И вот однажды случилось одно происшествие, и с него все началось.