- Печатать в Москве рискованно. Ищейки налетят. Отпечатаем у Коробьина в имении. Перевезем туда станок. Имение в глуши, отец умер, сестренки маленькие, так что он, по сути, один. Человек порядочный. Ты его знаешь?
- Конечно!
- Прокламацию станем распространять из Петербурга. Вроде первопрестольная будет ни при чем! Так-то лучше! Попросим того же Коробьина отправиться в Петербург с чемоданом. Пускай из Северной Пальмиры эта бомба начнет свое путешествие.
- Славно! Славно! - Заичневский восхищенно кивал. Как назовем? А?
- "Молодая Россия"! - Смуглое лицо Аргиропуло просветлело. - "Молодая Россия"!
…В один из дней 1862 года прокламация "Молодая Россия" начала шествие по стране. Почтовые чиновники обнаруживали ее в письмах, полиция - при арестах. Очень скоро о прокламации узнали за границей. У одних она вызывала гнев, у других - восторг. Равнодушных не оставалось.
Заичневский частенько читал Периклу статьи, когда они оставались одни. Авторов называли "людьми экзальтированными", "золотушными школьниками, написавшими прокламацию", "хилыми старцами в подагре и хирагре со старобабьим умом"…
Прокламация звучала весомо. Раскаты ее перекрыли набаты петербургских пожаров. Петербург горел не впервые, но нынешние пожары связывали с прокламацией… Черное зловещее пламя нависло над городом. Зной опалил землю, истребил все живое. Пожары, пожары. То в одном, то в другом конце города. Выгорели Апраксин и Щукин дворы, где поблизости жила беднота. Среди обывателей кто-то распустил слух, что пожары - дело рук скубентов! "Скубенты поджигают дома!"- орал на Литейном переодетый околоточный.
В церквах служили молебны о спасении города. Начались избиения студентов… Облако дыма… Облако страха… Газеты кричали о вреде образования и о злонамеренности студентов. Но тут на защиту прокламации пришел Герцен. "Да когда же в России что-нибудь не горело?" - гремел "Колокол" в Лондоне.
И опять слухи, темные, грозные, перекатывались по Руси.
За распространение сочинений, заключающих в себе богохуление и порицание христианской веры, определяется ссылка в поселение в отдаленнейших местах; за распространение сочинений, имеющих целью возбудить неуважение к верховной власти, к личным качествам государя, к управлению его государством, или оскорбительных для наследника престола, супруги государя императора и прочих членов императорского дома, или имеющих целью возбудить к бунту и явному неповиновению власти верховной, - председатель суда, сухой лысоватый, в шитом золотом мундире, перевел дух и строго взглянул на подсудимого поверх очков, - полагается ссылка на поселение, заключение в смирительный дом по статье 54 Уложения о наказаниях, присовокупив к тому же статьи 2098, 2102 о преступлениях против частных лиц…
Заичневский держался гордо. Он не собирался отказываться от политических убеждений, горячо их отстаивал. Обвинение прокурора выслушал равнодушно. Верил, что революция скоро освободит.
После суда обрушилось несчастье. В тюремной больнице скончался Перикл Аргиропуло, романтик и мечтатель. Заичневский не напрасно опасался: тиф. Перикла в наспех сколоченном гробу отправили на Миусское кладбище. Хоронили ночью. Появилась еще одна безымянная могила - холмик с деревянным крестом.
Заичневского, осунувшегося от горя, увозили в Сибирь.
Тоскливо надрывался колокольчик. Подняв воротник тулупа, стражник облапил винтовку. Одиноко светили тусклые огоньки деревень. Из чернеющего леса доносился протяжный волчий вой. Холодный ветер бил в лицо, колол мелкими острыми снежинками. На ухабах кибитку встряхивало. Руки немели от кандальных браслетов…
Дворянское собрание
Воскресным днем в Дворянском собрании давался традиционный бал в пользу "сирот благородного происхождения". Массивную дверь распахнул швейцар. В нише, увитой гирляндами, огромный портрет Александра II, царя-освободителя, царя-мученика. Как всегда в торжественных случаях, у портрета корзины живых цветов.
Мария отдала накидку швейцару в серебряных галунах. Поправила перед зеркалом прическу. На второй этаж вела мраморная лестница с медными перилами. Лестничная решетка в позолоте.
На бал пригласили выпускниц земской учительской семинарии. Пригласили и ее. Губернские дамы опекали молодых выпускниц. Директриса семинарии, связанная с народниками, не препятствовала появлению выпускниц на балу, где собирались интеллигенты. Бал устраивал всех - молоденьких выпускниц и губернских дам, изнывавших от провинциальной скуки.
В гостиной с зелеными пуфами оживленно разговаривали. У окна, задрапированного плюшем, стоял Заичневский. Большой. Импозантный. Густые волосы, тронутые сединой.
На натертом до блеска паркете - медвежья шкура с бессильно распластанными когтистыми лапами.
- Когда-то такое случится и с русским самодержавием! - Заичневский притопнул башмаком по шкуре. - Здравствуйте, Мария Петровна!
Она протянула руку, приветливо наклонила голову. Осмотрелась. В гостиной было трое. Боже! Мария боялась поверить глазам. Наталья Оловенникова! Когда-то они вместе бродили по уезду "книгоношами". Мария осталась в Костроме, а Наталья врачевала в воронежских селах. Потом уехала к сестрам в Петербург. Поступила на Георгиевские курсы. Но в Кострому наведывалась, привозила нелегальщину, приходила к Марии. И вдруг исчезла. Перестала бывать в обществе, прекратила знакомства. Все было загадочно. Однажды, приехав в Петербург, Мария встретила Наташу на Невском. Та едва кивнула, не пригласила домой. Увидев, как огорчилась подруга, дала адрес, по которому можно было получить литературу… И исчезла.
Мария ничего не могла понять, но, посетив конспиративную квартиру, догадалась: Наталья в глубоком подполье. Но и это не оправдывало. И лишь после казни народовольцев узнала: Наталья была в Исполнительном Комитете.
Сегодня Наташа первая бросилась ей навстречу. Обняла. Поцеловала. Она сильно изменилась. Седые пряди в густых волосах. Глаза - печальные. А так все та же красавица. Высокая, стройная, с тонкой талией. Льняная коса уложена вокруг головы. Черные брови оттеняли голубизну широко раскрытых глаз.
Мария поздоровалась с Софьей Павловной Павлихиной, начальницей учительской семинарии. Прерванный разговор возобновился.
- Перовская в этом позорном балахоне с черной доской: "Цареубийца"! Мягкая, милая! - Оловенникова скривила рот. - Я потеряла сознание, когда к ней приблизился палач!
- "Погибшим - слава! Живущим - свобода!" - печально проговорил Заичневский. - За смерть Александра Второго заплачено дорогой ценой: Каракозов, Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов…
- С Каракозовым мне довелось быть знакомой. Худой. Белокурый. С ярким лихорадочным румянцем и задумчивыми глазами. В спорах твердил одно: России необходим решительный акт, иными словами - цареубийство! - Софья Павловна взглянула на Марию Ясневу. - Я тогда была молодой, примерно вашего возраста. А тут на всю Россию прогремел выстрел Каракозова.
- В обществе много говорили о встрече Александра Второго с Каракозовым… На заседании Верховного Суда долго объясняли благородство государя, рукой которого подписан манифест об освобождении крестьян. Каракозов держался твердо: "Относительно себя я могу сказать только, что если бы у меня было сто жизней, а не одна, и если бы народ потребовал, чтобы я все сто жизней принес в жертву народному благу, клянусь, государь, всем, что есть святого, что я ни минуты не поколебался бы принести такую". - Наталья Оловенникова грустно кивнула головой. - Очевидно, эти слова решили судьбу Каракозова.
- Каракозову убить Александра Второго помешала случайность. "Россию спас Комиссаров, почетный гражданин Костромы". - Софья Павловна поправила брошь на кружевном жабо. - Трудно передать, что творилось в городе, когда сюда пожаловал этот "великий человек". Осипа Комиссарова, картузника и пьяницу, знали все. Комиссаров - спаситель. Шел мимо, увидел Каракозова с револьвером, ударил его по руке. А Каракозов готовился выстрелить… За этот выстрел заплатил жизнью! - Она повернулась к Заичневскому: - Вы где тогда были?
- В Сибири… В этапе встречал каракозовцев, когда их гнали на каторгу… После казни его на Смоленском поле. Так что же творилось в Костроме?
- Цирк!.. Подлинный цирк! Только накануне Комиссаров дрался в подворотне со своим братом, сторожем интендантского управления. Потерял в драке шапку, разорвал чуйку. А утром картузник стал отечественным героем! Поэты о нем слагали стихи, газеты сравнивали с Сусаниным! Как анекдот передавали разговор в Немецком клубе: "Вы слышали, что в Петербурге стреляли в русского царя?" - "Да, слышал". - "А вы не знаете, кто стрелял?" - "Дворянин". - "А кто спас?" - "Крестьянин". - "Чем же наградили его за это?" - "Сделали дворянином!" - Софья Павловна смеялась. - Так вот новоиспеченный дворянин Комиссаров начал разъезжать по городу в золоченой карете. Губернатор, дворяне считали за честь облобызать избранника. В вакханалии торжественных обедов и ужинов, празднеств и приемов "герой" преобразился. Его умыли, причесали, облекли в сюртук при белом жилете и галстуке. Научили пользоваться вилкой, хотели даже научить держать речи… В Дворянском собрании парадные столы, распорядители стучали ножами о чистые тарелки, лились речи… Стыдили Европу, которая не сумела произвести подобного героя, смеялись над античными богами, подвиги которых меркли рядом с подвигом Комиссарова. А потом лобызали пьяненького "героя", качали. А далее совсем забавно: кто-то вспомнил - греческим героям воздвигали храмы. Купцы разошлись: "Жертвую десять тысяч на собор!" - Софья Павловна досадливо закончила: -Тошно вспоминать…