- Дрянь… Из царских пирожников. - Великан заметил недоуменный взгляд Марии Петровны и пояснил: - Из тех, кто входил в депутацию после Кровавого воскресенья. Долго, шкура, скрывал, что у царя побывал, стыдился. Приперли, так рассказал, как под охраной Трепова возили их в Царское Село, как в Александровском дворце из внутренних покоев изволил выйти государь, как милостиво простил убитым и сиротам их вину, как встретили его низкими поклонами. - Великан, словно псаломщик, гнусаво закончил: - "Я верю в честные чувства рабочих и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их. Теперь возвращайтесь к мирному труду вашему, благословись, принимайтесь за дело вместе с товарищами и да будет бог вам в помощь".
- На заводах панихиды служат… Вот вам прокламации для путиловцев. И особенно следите за дружинами. Оружие может быть любое - бомбы, револьверы, ножи, веревочные лестницы, колючая проволока против казаков и тряпка с керосином для поджога! Так настаивает Владимир Ильич.
Мария Петровна проводила рабочего, еще раз подивившись его богатырскому росту.
Весь день не закрывалась дверь в квартиру на Монетной. Рабочие. Студенты. Курсистки. Приносили динамит в поясах, и по комнате расползался сладковатый миндальный запах, запалы к бомбам в хитроумных жилетах, желтые аккуратные коробки с красными сургучными печатями - бомбы. На черном ходу топтались кухарки с интеллигентными лицами, в широких корзинах передавали последние листовки Петербургского комитета РСДРП.
Голубева принимала оружие. Столовой, самой просторной комнаты, оказалось недостаточно. Пришлось запрятывать взрывчатку в детскую. Работа требовала большой осторожности. А оружие все прибывало.
Прихватив ящик с браунингами, Мария Петровна направилась к мужу в кабинет. Василий Семенович лежал на кожаном диване. Глаза его напряженно следили за женой. Она поцеловала его в лоб и начала выкидывать книги, чтобы освободить место для ящика. Уловив его умоляющий взгляд, сказала:
- Теперь скоро - осталось перевезти взрывчатку из мастерской гробов.
Василий Семенович застонал, расстегнул ворот рубахи. Больной. Нервный. Он так боялся ее ареста. Марии Петровне было жаль мужа, но сделать она ничего не могла.
- Маня, давай поговорим спокойно: дело не в том, что мы с детьми живем на пороховом погребе, который ты устроила из нашей квартиры. - Василий Семенович привстал, не снимая мокрого полотенца с головы. - Оружие повлечет новые жертвы, новую кровь…
- Ты обложился манифестами и веришь этой галиматье! - рассердилась Мария Петровна, швырнув на письменный стол газету с правительственным сообщением.
- Разве слова Николая - ложь?! Почему такое предубеждение?! Вслушайся! - Василий Семенович трясущимися руками поправил пенсне и начал читать: - "Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце наше. Благо российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная - его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться настроение народное и угроза целости и единству державы"… - Василий Семенович помолчал и мягко заметил: - Этим словам нельзя не радоваться, как и настроению царя.
- Совсем как у Салтыкова-Щедрина: "Ведь мы как радуемся! И день и ночь, и день и ночь! И дома, и в гостях, и в трактирах, и словесно, и печатью! Только и слов: слава богу! Дожили! Ну и нагнали своими радостями страху на весь квартал!" - Мария Петровна гневно взглянула в глаза мужу. - Расстрел демонстрации после манифеста о так называемых свободах личности! Черная сотня, набранная из полицейских и торговцев! Приказ Трепова: "Холостых патронов не давать!" - всего этого тебе мало.
- Но кровь народная, кровь…
- Будем вооружены, так и крови меньше прольется! Третьего дня прошлась с девочками по городу. Смотрю - у манежа распахнуты настежь ворота, густая толпа валом валит. Пробилась и я. Глазам не поверила: по стенам развешаны портреты Желябова и Софьи Перовской… А в центре пьяные черносотенцы из револьверов стреляли по этим портретам! Из героев сделали мишени! Кто не попадал из револьвера, тот подходил и плевался, выкалывал ножом глаза… Можно было такое выдержать? Бандиты! Полетели камни, бутылки, началась потасовка, и влепили же им!
- А полиция?!
- Полиция, конечно, защищала! - Мария Петровна прошлась по кабинету и устало закончила: - Ты уповаешь на манифест, - нет, мирно с царизмом не договоришься.
В дверь зазвонили. Мария Петровна поспешила в прихожую.
Респектабельный господин в дорогой енотовой шубе снял цилиндр, протянул руку Марии Петровне. Положив на зеркальный столик мягкие замшевые перчатки, не раздеваясь, прошел в столовую. Осмотревшись, неторопливо и бережно вынул из карманов бомбы и, скинув шубу, снял жилет с динамитом.
- Ну, как дела, Мария Петровна? - спросил он мягким низким голосом, проведя холеной рукой по усикам.
- Идут! - Мария Петровна вынула синюю книжечку, подсела к Буренину. - Вот полный отчет.
Буренин, пощипывая усики, принялся быстро делать пометки. На высоком лбу обозначились морщины. Тонкое красивое лицо с аккуратными усиками и бородкой стало настороженным. Черный костюм оттенял белую до синевы манишку с высоким стоячим воротником и широким галстуком.
Буренин - богач, один из тех, кто возглавлял боевую группу при ЦК РСДРП. В революцию пришел в дни студенческих волнений. У Казанского собора полиция разгоняла демонстрантов. Буренин стоял в толпе, наблюдал. Избиение студентов его возмутило. Предложил приставу визитную карточку, уверенный, что последует разбирательство, в котором он желал выступить свидетелем. Но пристав присоединил его к арестованным. Так Буренин оказался в полицейской части. Родственники хлопотали, Буренина выпустили. Знакомство с Еленой Дмитриевной Стасовой помогло прийти в партию. Имение его матери расположено было на границе с Финляндией по Кексгольмскому тракту. Через это имение он и наладил доставку оружия. Потянулись подводы в Петербург - Буренин перевозил "библиотеку" в городской дом. Под книгами лежали винтовки, ящики с патронами, динамит. Потом заскрипели возы с картофелем, а под картофелем все тот же груз. Фешенебельная квартира его матери на Рузовской служила пристанищем многих…
- Что ж? Дела не плохи! - Буренин удовлетворенно возвратил Марии Петровне синюю книжечку. - Только осторожность и еще раз осторожность, иначе взлетите на воздух.
- В общем-то я спокойна: самоделок нет, а это главное. - Мария Петровна придвинула стакан чая и с мягкой улыбкой заметила: - "Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю".
- Конечно… Конечно… - Буренин, позванивая ложечкой, помешивал сахар. - Самоделки… Гм… Самое страшное. Как-то мне пришлось стать обладателем трех таких самодельных бомб. Доверия они мне не внушали - внутри что-то дребезжало, тряслось, держать дома их побоялся. Приказал запрячь рысака и поехал в академию к нашим военным специалистам поконсультироваться, что делать с ними дальше. На ухабах сани подпрыгивали, а бомбы - в кармане! К офицерам прошел с трудом - время позднее. Увидели офицеры бомбы, и лица вытянулись, а от гнева даже слов подходящих подобрать не могли сразу. Пришлось мне немедленно убраться и уничтожить эти злосчастные бомбы.
- Уничтожили?!
- Уничтожил, но с трудом: на Мойке стоял лед, утопить их не удалось… Вспомнить страшно, как по сонному городу метался с этим "драгоценным" грузом.
Буренин посмеивался, говоря как о чем-то будничном, а Мария Петровна боязливо поводила плечами.
Опять звонок. На этот раз - Эссен. Вошла раскрасневшаяся от мороза, смеющаяся, с лукавыми искорками в глазах. Роскошная. В модном капоре и меховой ротонде. Мария Петровна обрадовалась ей. Эссен, поздоровавшись с Бурениным, сняла ротонду, и опять Мария Петровна развязывала ремни на винтовках.
- Смех и грех, Машенька! - Эссен вынула из муфты на душенный платок. - Обложили меня винтовками, и поплыла я павой по Васильевскому острову. Иду неторопливо. Проверяюсь, останавливаясь у витрин. Со мной знакомый товарищ с револьверами. Как обычно, мы попеременно пропускали друг друга вперед на несколько шагов. Смотрю - на бедняжке лица нет. Оказывается, у меня отвязалась веревка и тащится по снегу.
Мария Петровна всплеснула руками. Буренин поднял голову и застыл. Только Эссен откинулась на диван и смеялась так заразительно, что плечи вздрагивали. Она несколько раз пыталась продолжить рассказ, но не могла. Мария Петровна укорила:
- Нашла время… Пустосмешка!
- Тянется веревка. Что делать?! И тут произошло самое смешное! - Эссен опять закатилась звонким смехом, встряхивая волнистыми волосами. - Надумали прокатиться на конке: я поднималась на империал, а товарищ тем временем подвязывал веревочку!
- Ну и ну! Товарищ-то с револьверами! - Мария Петровна не могла скрыть тревогу.
- В том-то и фокус - он не мог нагнуться, поэтому я и полезла наверх! - Эссен уже не смеялась, подошла к Марии Петровне, обняла ее. - Право, ты зря волнуешься… Все обошлось!
- Обошлось?! - пробурчала Мария Петровна. - А завтра?!
- Назавтра - сама осторожность! - Серые глаза Эссен так искренне смотрели на Марию Петровну, что та рассмеялась и махнула рукой.
- Скоро пять. Пора и комитетчикам собраться! - Буренин вынул золотой хронометр, завел не спеша.
- Комитетчики придут. Вся загвоздка в Совете… Меньшевики там окопались и решения о восстании принимать не хотят! - Мария Петровна углубилась в подсчеты. - Ленин беспокоится, ждет восстания!
Эссен скрестила руки:
- Он прав в своем беспокойстве.