Трубецкой расстроился, ему вдруг стал мешать галстук, и он пальцем оттянул узел книзу (галстук этот был из тех, что один раз и навечно, еще в магазине, завязываются, а уж потом каждое утро надеваются через голову).
- Ну что ж, - вздохнул Трубецкой, - значит будем учить, коли есть желание. Но уговорец: чтоб не получилось - вы в выгоде, мы в накладе. Мы вам поможем, а вы нам. Вы лично лекции по животноводству у нас будете читать. По рукам. А?..
- Что смогу, с удовольствием.
- Тогда давайте ближе знакомиться.
Василий улыбнулся.
- Я-то вас чуть ли не с пеленок знаю. Да и кто в округе не знает Алексея Трубецкого? Роднев моя фамилия. Василий Роднев.
- Матвея Роднева сын? Гляди ты!.. Так ведь мы с твоим отцом вместе в гражданскую воевали.
Трубецкой и отец Василия воевали тогда в разных армиях, даже на равных фронтах, но так уж повелось после Отечественной войны: если встречаются двое, которые били белогвардейцев, то считается - воевали вместе.
- Да-а, растут дети-то. У меня дочь студентка. Стареем. - Трубецкой это говорил весело, почти радостно. - Что ж, может, пойдем сначала осмотримся, кой-кого из людей встретим? - предложил он.
5
Колхоз - имени Чапаева, и сама деревня - Чапаевка, а раньше эта лесная деревушка именовалась Христарадевкой. Земли мало, да и та, что была, - подзол да пески, - выручала не каждый год. Шли из этой деревни по всему уезду нищие, шли целыми семьями, стучали под окнами и пели жалобно: "Подайте, милостивые, Христа ради на пропитание". И вместе с зачерствелыми кусками принесли нищие детям, внукам своим позорное имя деревни - Христарадевка.
Лет восьми ушел по избитой дорожке Лешка Трубецкой, подтягивая плаксиво матери под чужими окнами:
- Христа-а ра-а-ади на пропитание…
Однажды весной мать простудилась, слегла и не встала. После этого Лешка пропал, четырнадцать лет ни слуху ни духу… Вернулся - красивый парень: папаха на льняных волосах набекрень, шинель с убитого офицера на плечах, взглянет синими глазами - любая девчонка зарумянится.
Воевал Лешка у Василия Ивановича Чапаева. Он и предложил переименовать деревню в Чапаевку. Он же первым начал сбивать мужиков в колхоз, в колхоз имени Чапаева.
По узеньким проулочкам повел Трубецкой Василия на окраину деревни. Перелезли через изгородь.
- Вот хотя бы… - Председатель остановился. - Эта научить может, эта кой в чем и агронома научит.
Но кругом не было ни души. Дремало на безветрии небольшое поле начавшей уже желтеть пшеницы, ровное - колос к колосу, словно подстриженное под гребенку.
- Хороша пшеничка-то?
- Хороша!
- Поле Агнии Белозеровой. Опытник наш. Пшеничка-то южная. Сперва куражилась, не росла - холодно, сыро, несолнечно. Теперь, гляди, смирилась… Пока, правда, еще на опытном поле, да опытное поле, сам знаешь, - дверь на раздолье. В следующую весну, глядишь, гектаров десять засеем. Золотая голова - Агния, коль сойдетесь, не раз вы ее добрым словом помянете. Пойдем, что ли? У такого хлеба можно целый день стоять да любоваться - не устанешь.
Они пошли по задворью, вдоль деревни.
- У нас два таких мастера-полевода - Степан Княжин и она, - продолжал Трубецкой. - Степан широту любит, его на узенькое поле не загонишь. Давай ему три сотни гектаров, пять сотен, - вспашет, обработает, засеет так, что на поле ни одной лишней травинки, чистый хлеб. Видел, рожь к вашему полю подходит? Его, княжинская… Агния - другой характер. Гектар, от силы два - вот ее масштабы. Но Степан сеет проверенные культуры, те, которые не подводят. Рожь он любит, так и говорит: "Рожь - хлебный вождь". Для Агнии же, что под наш климат не подходит, то ее и прельщает. Книгами обложится, год, два, три года прокопается на участке, а найдет хитрость - заставит расти. Степан - парень с напором, а у этой подход с осторожностью, с оглядкой…
Завернули на птицеферму. Там горячее время. К гнездам-ловушкам - беспокойные очереди кур. Несушки - кто кого перекричит - квохчут нетерпеливыми, срывающимися голосами, лезут вперед, толкаются, ни дать ни взять - голосистые хозяюшки у базарных ларьков. Девушка в коротеньком халате ходит от ловушки к ловушке, освобождает уже снесшихся кур, просматривает номерки на кольцах, надетых на лапки. Вынутая из ловушки курица спокойно сидит в руках девушки, дремотно заводит глаза, но, спущенная на землю, вдруг встряхивается и сразу же начинает песню, не прежнюю - нетерпеливую и отчаянную, а торжественную. На еще теплом яйце девушка пишет карандашом номер несушки.
- Познакомьтесь - моя дочь. Лена, ты не помнишь Роднева Матвея Ивановича из Лобовища? Ну, где тебе помнить! Это его сын.
Трубецкой говорил непринужденно, с подчеркнутый вниманием следил за толкущимися курами, но пытливый искоса взгляд, брошенный в лицо Василия, выдавал отцовскую гордость.
Выйдя с птицефермы, Трубецкой сперва шел молча, но не выдержал и расхвастался:
- На каникулы приехала. Учится в Тимирязевке. Хотел из нее агронома сделать. Но кому что любо: кому - квасок с ледку, кому - бражка на медку… По птице пошла. Жестокий характер. На персональный учет взяла каждую курицу. Которая снесет в год меньше ста пятидесяти яиц - под нож! В этом году она норму держит - сто пятьдесят, а на следующий думает повысить до ста семидесяти, а там, глядишь, и двести с одной головы. Селекционная, брат, работа. Зайдем-ка на конюшню. Познакомлю с пареньком. Слыхал, может, - Сергей Гаврилов? По району, пожалуй, лучший конюх. Иногда, правда, через меру усерден. Была бы на то его воля - переделал бы он наш колхоз в конезавод. Как молодого жеребчика, кой в чем приходится на шенкелях сдерживать.
- Лицо в веснушках? - спросил Роднев.
- Вот-вот, конопатый. Знакомы, что ли?
- Как же, с моим конем он чуть не расцеловался…
Но конюшня была пуста - почти все кони на выпасах, и Сергей Гаврилов, как сообщил скучающий дежурный, ускакал туда верхом.
Трубецкой приказал заложить в плетушку жеребца.
- Эх-хэ-хэ! - вздыхал он, усаживаясь рядом с Родневым. - Думаю все машину легковую купить, да боюсь: не бросовые ли деньги? Ездить-то приходится не по дорогам, а по полям да выпасам. А наши кочки старые, матерые и коню шею свернут… И когда мы свою землю-матушку разгладим, удобной сделаем?..
Когда они приехали на выпасы, Василий понял, почему Трубецкой не поленился заложить плетушку и свозить гостя за пять километров.
Обычно выпасы в таких местах, как Кузовской район, - это наскоро огороженные и поросшие мелколесьем поскотины; в них много земляники, грибов, а трава скудная.
- Узнаешь? - спросил Трубецкой.
- Трудно узнать. Лес был.
Плетушка, наклоняясь то на одну, то на другую сторону, катилась вдоль прочной изгороди. За ней - ровное место, кусты, пни и ни одного деревца.
- Вырубили - и не жалко, нестоящий лесок-то; солнце траве открыли; потом перегородили на загоны, чтоб не все сразу топтать. Сперва один загон стравим, потом другой, третий, пока до последнего дойдешь, глядишь, уж на первом загоне трава снова поднялась… А-а, вон и кони наши. И Сережка тут… Серге-ей!..
Жеребец, подняв голову, наструнив уши, заржал. Среди пней ходили, отмахиваясь от оводов, кони, не горемычные разинские, лохматые и брюхастые, а рослые, с лоснящимися на солнце крупами.
- Загоны - хорошо. А вот пасете в загонах плохо, - произнес Роднев. - Гляди, как разбрелись, - одна там, другая здесь, не столько съедят, сколько вытопчут. Из-под ноги окармливать траву надо. Фронтом растянуть, сзади и спереди поставить пастухов, отстающих подгонять и вперед не давать заскакивать…
- Фронтом!.. Ишь ты, фронтовик, - хмыкнул Трубецкой.
Подошел, сдержанно улыбаясь, Сергей Гаврилов.
Роднев начал объяснять ему, как надо скармливать траву "из-под ноги".
- Пастухов на это дело не хватит, - усомнился Сергей.
- Хватит. Можно ребятишек, пионеров собрать. Им при конях в удовольствие, - ответил Трубецкой.
Роднев позавидовал: "Легко в таком колхозе было бы работать. На лету хватают!"
6
Под вечер Трубецкой и Роднев, уставшие, сидели на скамейке около правления.
Днем в Чапаевке на улицах тихо - весь народ на работе. Сейчас на соседнем дворе чихал и стрелял не желавший заводиться мотоцикл. Из алюминиевого раструба динамика, висящего над дверями клуба, растекалось по улице: "Не счесть алмазов в каменных пещерах…" Прошли табуном девчата: поверх городских костюмов - цветные платочки, ноги в тесных туфлях на высоких каблуках ступают так, словно пыльная дорога - хрупкий лед. На расстоянии (не слишком далеко и не очень близко - в меру) второй табунок - ребята: фуражки заломлены, плечи расправлены, впереди гармонист. Прошли и, заглушив сладкоголосого индийского гостя, прогремели:
Д-эх, сердце болит,
Да под сердцем токает!
Моя милка на быке
Шофером работает!..
К беседующим подошел унылый Гаврила Тимофеевич.
- Как с горючим? - спросил его Трубецкой.
- Передал, чтоб съездили.
- А проверял, не вернулись?
- Не успел, Алексей Семенович.
- Что ж это ты? Сходи сейчас же, проверь.
Гаврила Тимофеевич послушно кивнул головой: "Хорошо", и отошел.
- Вот ведь человек, пока не ткнешь, не догадается, - проворчал Трубецкой.
- А где у вас секретарь парторганизации? Что ты меня с ним не познакомил? - спросил Роднев.