* * *
Была просто волость, сборня. Потом волостная земская управа.
Теперь - волостной Совет. А дела решались всегда одинаково. Упорным, разгоряченным перекриком. Долго галдят, пот утирают, шапками об пол брякают. Не вытерпят которые пожиже - уйдут. Обо всем толкуют, а об деле боком, скользком. Задивуется иностранец: чего это люди такой шар перепутанных вопросов без толку катают? А устанут - и решение выйдет: здоровое, мудрое, всех примирившее.
Так и сейчас, о доставке коней на партизанский фронт.
Под боком, за досчатой перегородкой, в клетушке писаря, сидят Баландин, Кошкин и еще один - партизан.
- Выручил, Николаха, - охрипло рассказывает Кошкин. - Получили порох как раз ко времю…
- Так, браток, изжились, - партизан добавляет, - патроны, скажи, хоть золой набивай!
Увлекается Баландин, радостно вспоминает.
- А я, как выехал из города, по всем лавкам распоряжение - айда порох и свинец в Кайдаровскую волость. Кстати, пушнины там много: приказание правления, говорю, такое. На обмен. В иных местах рады - только с рук бы сбыть, пока милиция не отобрала… И уж потом слышу, как привезли, - в Кайдаровке восстание. Порадовался.
- Ну, как живешь-то? Вспоминаешь нашу политическую ссылку?
Смеется Кошкин. Приятно вспомнить. За чайком бы побалакать - сколько ведь лет не видались. Эх, время, язви его, мало!..
- Вот что, Коля. Живем мы ладно. На лыжах, можно сказать, живем. Сами себе господа. И беляков пощипываем здорово. Но вот, знаешь, письменного народу у нас мало…
- Бедно! - подтвердил партизан и улыбнулся. - В Лежме уж на что? Дьякона взяли… Мужик-то, правда, он ничего. Одним словом, братие, говорит, воевать не могу, а писать жалаю… Пиши, долгогривый! Контроль приставили…
- Вот я и думаю, Николаха, с собою тебя взять… Поедешь?
- А N-ск как?
- А без тебя там некому?
- Да кто и был - поарестованы…
- Да-а… - Кошкин задумался. - А хорошо бы буржуев там поворошить… Выходит, что надо тебе вертаться. Только ведь узнают, парень, про порох минтом повесят.
- Так сразу? Обождут! Кто отсюда проедет? Вы же заслон поставили.
- Который тебя-то сцапал?
Все засмеялись.
- Поди-ка, Ваня, насчет лошадей скомандуй. Ему - в город.
Партизан вышел.
Заботливо обдумывая, Кошкин доканчивал:
- Через него, значит, и связь со мной иметь будешь. А я здесь базу налажу. Отряд формировать начнем.
- Базу! У тебя же оружия нет? А если из города нагрянут?
- Хватил. Они у себя-то со страху опупели… Где тут нагрянуть! Тут, брат, мы дома. Как в санях покойны…
* * *
Уже полчаса, как Решетилов сидел в кабинете Малинина, к которому прежде всего поехал с визитом, как только устроился в N-ске. Малинин чувствовал себя превосходно. Во-первых, он славно выспался после обеда, а догадливый гость приехал как раз в то время, когда Ивану Николаевичу было нечего делать. Во-вторых, его самолюбие было польщено тем, что приезжий с первым визитом явился к нему, а в-третьих… в-третьих, сам гость, положительно, нравился Ивану Николаевичу.
Хитроватой смекалкой Малинин решил, что дела могут быть небезвыгодные. А при той легкости, с которой новый уполномоченный отдавался его советам, все становилось особенно интересным. Глубоко погрузнув в мягкое кресло, хозяин чмокал сигару и ласково щурил на гостя заплывшие глазки.
- Та-ак-с, милейший Сергей Павлович, вас отправили, значит, вроде как в ссылку, к нам в N-ск?
- Ну! - вежливо возмутился Решетилов. - В таких провинциальных городах иногда встречаешься с удивительно милым и приятным обществом. Вы - городской голова… а помните пословицу: каков поп, таков и приход? Вот я и не унываю.
- Постараемся вас развлечь, - расплылся Малинин и похохотал учтиво сочным нутряным хохотком. - Прошу прощенья, - встал он большой и грузный, я на минутку.
Решетилов один. Перед ним письменный стол. Счета, бумаги, коробка с крошеной махоркой и сияющий золотом портсигар с тремя гаваннами. На бревенчатых стенах две олеографии. Битая дичь. Сверкает рамой портрет хозяина. В углу солдатская винтовка. У дивана массивный несгораемый шкаф. Все очень деловито…
- Вот и я, - вернулся Малинин и будто прихватил из соседней комнаты новую мысль, сильно его оживившую. - Вы говорили, почтеннейший Сергей Павлович, что вам предстоят заготовки… Ну, а что именно?
"Ага, - подумал Решетилов, - или клюет, или… подозревает!"
И большой игры стоило потушить загоревшиеся глаза.
- Видите, Иван Николаевич, - скромно начал он, - я, собственно, не решался с первого разу утруждать вас делами… Но, по правде говоря, зная, что вы раньше были председателем военно-промышленного комитета, я решил сразу же обратиться к вам за содействием.
- Я… чем могу, - лепетал обольщенный Малинин и вдруг вспомнил, неожиданно помрачнел, даже красные щеки его обвисли.
- Но… - боязливым шопотом нагнулся к гостю, - а все, что происходит? Отступление, банды… До нас это не дойдет?
"Не почуял!" - торжествовал Решетилов.
Сделал очень сочувственный, немного даже таинственный вид и, как бы секунду поколебавшись, открыл:
- Видите ли, Иван Николаевич, на западные наши силы я еще в начале кампании очень мало рассчитывал… Но, благодарение богу, кроме запада у нас… и другие части света есть! - дипломатически закончил он.
- Восток… - засиял Малинин, - Япония?
И с мечтательным вожделением:
- Если бы?
- Будет, будет, - с глубокой убежденностью изрекал Решетилов. - Войска атамана Семенова уже продвинулись к Слюдянке. Есть уже полный контакт с командованием нашего округа… Но, Иван Николаевич, - спохватился он, - я очень прошу, чтобы этот разговор был между нами…
- Полноте, - даже обиделся Малинин, - не беспокойтесь. Да у нас все военные только и ждут, что Семенова… Начгар наш… ну, правда, он колчаковец, но приличный человек… и настоящий боевой офицер…
* * *
Волки воют на таежном пустоплесье, голодные, тощие, свирепые.
Визгливая вьюга хватает обрывки волчьей песни и холодным клубом поземки скатывается вниз, в равнину, распыляется снежным бураном и на крыльях метели летит к городам и железной дороге. Туда, к ковыляющим вереницам обмерзших, разбитых, тифозных людей, во имя жизни ползущих навстречу смерти.
Волочит зима пуховый саван, заметает страшные язвы людского страдания, и горсточка пухлого молодого снежка засыпает черный рот трупа.
Не палач буран, не убийца.
Сам неживой, сиротливый бродяга, прилетел хоронить мертвецов.
Он - могильщик.
И разгромленная армия сотнями гусениц-колонн вползает в туман сибирской вьюги.
Летит рысак по застывшей реке, отворачивается Полянский от бьющего снега, отворачивается от черных мыслей.
Рядом жена. Хорошенькая Мария Николаевна. Она - жизнь, она действительность, она - все для Полянского.
И стоит ли думать о том холодном, зловещем кошмаре, который еще там, за какой далекой гранью, когда рядом - радость теплая, другим на зависть, себе на удовольствие?
Разве живое мирится со смертью?
А то, что идет, - смерть для Полянского, для подобных ему.
Но он не мальчик в золоченых погонах: старый, военный волк. Он знает, что выхода нет. Удержать ту жизнь, которая с 1914 года начала шататься, нельзя. Рухнет - все равно.
К чорту, к чорту!..
- Милая Мэри… - улыбается он, забирается в муфту и жмет там маленькую горячую руку.
Приехали - дом Малинина.