Галя поблагодарила и вышла.
3
Прежде чем двинуться по нескончаемой пыльной дороге, Галя остановилась у колодца, прикованным к цепи ведром добыла воды и выпила прямо из ведра; вода ломила зубы.
Она почувствовала себя спокойнее и увереннее. Солнце грело ласково, горячо.
После всего того усиленного городского ритма, в котором она пребывала много лет, тишина поля, душные запахи хлебов и давно позабытый жаворонок заставили ее сердце биться учащенно, и она, как бывает в таких случаях, вдруг не столько подумала, сколько ощутила всем существом, как земля еще просторна, как много в ней здорового, о чем люди забывают за суетой.
Она остановилась, сняла босоножки, положила их в свой пустой чемодан и пошла босиком по теплой и мягкой пыли; шла не спеша, задумавшись, и ей хотелось долго идти.
Ей хотелось дольше быть одной, и, когда сзади послышался мотор, она не обернулась, а только сошла на обочину.
Автомобиль, догнав ее, остановился. Это был ярко-красного цвета "Москвич" на высоком шасси. С переднего сиденья иронически смотрели шофер и парторг Волков.
- Ненормальная, - с какой-то жалостью сказал Волков. - До Руднева семнадцать километров. Кому было сказано ждать машину за утками?
Галя молчала.
- Садись, - сказал он. - Я решил поехать, не был я там две недели.
Галя достала босоножки, надела их и тогда села в машину.
- Меня зовут Сергеем Сергеевичем, - сказал Волков. - А это Степка, а это наш "Москвич" на длинных ногах. Мы ездим целыми днями, и нам кажется, что мы страшно занятые люди. С чего вы, Галя, идете в доярки?
- Так просто… - пробормотала Галя. - Я кончила школу, работала в гардеробе… И вот… просто…
- Ну, ну?
- Все, - с раздражением сказала Галя.
Она прошла бы трижды по семнадцати километров, лишь бы ни о чем не говорить. А Волков продолжал:
- Очень занятые, вроде нас со Степкой, люди подсчитали, что при немеханизированном труде руки доярки делают сто сжатий в минуту, то есть десять тысяч сжатий при дойке дюжины коров. А вы об этом думали когда-нибудь?
- Я умею доить, я знаю.
- Может быть, вы думали, что у нас электродойка, "елочки", карусельные доильные залы и прочая наука и техника, о которой пишут в газетах? Тогда запомните, что в Рудневе доят так, как доили при скифах. Десять тысяч сжатий за дойку, тридцать тысяч за день. В воскресенье у нас показывали киножурнал, в котором улыбающийся дядя лечил грязями руки улыбающейся доярке. Бабы смеялись и сказали: "Лучше бы дали ей доильный аппарат".
- А правда, - сказал Степка, - чего этих аппаратов не хватает?
- Сверни-ка на Лужки, - сказал вместо ответа Волков, - что-то там работа идет - дым столбом.
Степка ухарски развернул машину, так что из-под колес вырвался целый взрыв пыли, "Москвич" рванулся прямо по траве, по едва приметной колее, продрался через заросли кустов и как вкопанный остановился.
В тени под кустами, постелив пиджак, сладко спал длинный, загорелый до красноты мужчина в выгоревшей рубахе. Другой мужчина лениво строгал ножиком палку.
Приглядевшись, Галя поняла, что он не просто строгал, а делал свисток. Она умела делать свистульки. Нужно было вырезать прутик, постучать по коре колодкой ножа, чтобы кора отстала, снять ее, сделать в древесине углубление, а в коре - прорезь и надеть кору обратно.
- Ну как? - спросил Волков, поздоровавшись.
Спящий человек проснулся, вскинулся и сел, разморенный и взъерошенный.
- Ничего… - лениво ответил тот, который делал свисток.
- Много скосили?
- По возможности.
- Не перестояла трава?
- Не, ничего…
- А где же косилка твоя?
Мужчина удивленно огляделся, привстал и, успокоенный, сел.
- В балочке вон… пасется. Жарко.
Он надел кору, дунул в свисток, но свистка не получилось.
- Дырка большая, - заметил Волков.
- Не-е, ничего…
- Большая, говорю.
- Малость только подрезать.
Мужчина снял кору и снова начал строгать. Волков с интересом следил за работой. Другой, загорелый, так и сидел, не шевелясь, какой-то отрешенный и безразличный ко всему.
Мастер свистка попробовал подуть - свиста опять не вышло.
- Он высохнет, тогда засвистит, - успокоил шофер Степка.
- Не-е… - пробормотал мужчина, упрямо принимаясь строгать.
Гале уже надоело стоять и смотреть на дурака.
Было ясно, что дыра велика и теперь уже не поправишь, надо выбрасывать и начинать сначала, и она не понимала, почему он упрямо строгает, не понимала также Волкова и его интереса.
- Дай, - сказал Волков.
Он взял нож, начисто отмахнул неудавшийся свисток и на следующем куске прутика сделал надрезы, постучал колодкой, снял кору, сделал углубление, надел кору обратно.
Даже сонный человек проявил какие-то признаки жизни и мрачно-пристально стал следить за всеми этими операциями.
Волков подул - и свисток засвистел. Не очень приятно, но довольно пронзительно. Он еще раз с торжеством посвистал и передал свистульку незадачливому мастеру. Тот с уважением принялся изучать работу.
- Прорезь вот какую, не больше, видал? - объяснял Волков.
- Ага.
- Ну, ладно, трудитесь, мы поехали.
- Далече?
- В Руднево вот новую доярку везем.
- А… - озадаченно сказал человек.
- Бывайте!
Волков, шофер и Галя пошли обратно; и пока они добрались до машины, завели мотор и выехали на дорогу, Галя недоумевала.
Проехав метров двести, Волков попросил остановить. Он выглянул. По лугу быстро двигались две косилки, на которых сидели те двое, и даже издали было видно, что они полны решимости выполнить и перевыполнить свои задания.
- От дети! - весело сказал шофер.
- В смысле сукины, конечно, - неожиданно ало сказал Волков.
- Ну, что жара - то правда.
- У них всегда жара или дождь. А свистки должен уметь делать всякий разумный человек, - строго сказал Волков, оборачиваясь к Гале; в глазах его уже была едва заметная ирония. - Когда он высыхает, внутрь бросается вишневая косточка, и получается свисток милиционерский. Если они правы, что жара, то, может, и мы имеем право искупаться? Хотите?
- Нет, - сказала Галя.
- Я хочу! - радостно сказал Степка.
- Тогда вы, может быть, позволите нам? - попросил Волков.
- Пожалуйста, - пробормотала Галя, все более недоумевая.
"Москвич" подпрыгнул, словно от радости, свернул в траву и помчался, качаясь и ныряя, куда-то прямо на луга. Вдруг радиатор задрался в небо, и машина остановилась.
Прямо под колесами был небольшой обрыв, а под ним - круглое темно-коричневое озерко. Не было на нем ни камыша, ни осоки, ни кувшинок, только густая трава космами свешивалась с берегов прямо в воду - в совершенно гладкую, темную и таинственную воду.
С берега метнулось что-то желтое, и не успела Галя ахнуть, как взлетели брызги и в желтоватой воде, как торпеда, пошло человеческое тело.
Волков вынырнул далеко от берега, двумя руками пригладил волосы и сказал:
- Господи боже ты мой, купайтесь же!
Он нырнул и вынырнул еще дальше и оттуда крикнул:
- Наверху теплая, как чай, а внизу - лед. Спуститься можно вот там.
Степка снял, наконец, ботинки и в каких-то несуразно огромных трусах, ежась и опасаясь, принялся задом спускаться с обрывчика, удерживаясь за травяные космы. Он был худ до синевы, щуплый и нескладный. Он сорвался, завизжал, отчаянно забарахтался, взмутил дно у берега, и муть пошла вокруг него клубами. Он барахтался в ней, икал от удовольствия, безгранично счастливый, и делал Гале страшные глаза.
Она сняла босоножки, сползла по траве к воде и достала воду ногами. Вода была действительно теплая, как чай. По озеру шли круги и клубы мути. Душно пахла трава, стрекотали кузнечики, жгло солнце с разморенного неба.
- Тут никто не достает дна! - восторженно сказал Степка, высовывая из воды голову.
- Это у нас называется Провалом. Это было сто лет назад, - сказал Волков, фыркая где-то у противоположного берега. - Провалилась земля - и стало озеро. Дна не достают не потому, что глубоко, а потому, что холодно и страшно.
- Метров двадцать будет! - возразил Степка.
- Нет, конечно, хотя и не меньше семи. В войну немцы сбросили сюда бочки с солидолом, а в сорок шестом один пацан нырнул и достал.
- Я слышал, - сказал Степка. - Да треп это!
- Нет, не треп, я сам это видел.
- Кто же он?
- Местный, я его знал.
- Как же он достал?
- Набрасывал петлю, и люди тащили. Раз тридцать нырял.
- Чудно что-то… - не поверил Степка. - Не знал я таких ныряльщиков. Уж не вы ли сами это были?
Волков не слушал, он плавал, как дельфин, сверкая спиной и распространяя беспорядочно волны, которые достигали ног Гали. Он был счастливый, как мальчишка, и такой он понравился Гале. И Степка понравился. Ей захотелось, чтобы они купались долго, и так сидеть в густой траве с опущенными в воду ногами, и заснуть не заснуть, а забыться, а потом проснуться - и все уже будет иное.
Она закрыла глаза и действительно забылась, но только на одну минуту, а когда открыла их, Волков уже был одет, а Степка зашнуровывал ботинки. Они говорили:
- Хорошего понемножку, белки и свистки - в другой раз.
- Жмем через Клин?
- Нет, через Дубки, срежем километров пять, а?
- Мостик-то разобран…
- Неужели мы не форсируем какой-то дрянной ручей?
- Форсировать можно…
- Тогда по коням.