Лицо у Вознесенского усталое, в мелких прожилках, и волосы уже с легкой проседью, хотя он старше Битюгова всего на четыре года. Но он моложав, как все белокурые. И по его сухим чертам можно узнать прежнего подростка.
- А мы читали о тебе, Николай. Ты получил орден. Я так обрадовался, у меня гора с плеч. Значит, туберкулез уже не так страшен?
- Именно не так. Но страшен. Впрочем, дело идет на лад.
- Да-да. И я в тебе кровно заинтересован. Моя Оля… Ну, да мы еще успеем переговорить.
Трое из флигеля - Витя Грушко, Маша и их подружка Дуся Рощина - стояли во дворе и смотрели, как заселяется новый дом.
- Там везде газ, - сообщала толстенькая Дуся, - примусов нет, на кухне тишина. И мусора - ни-ни. Откроешь дверцу, бросишь, чего не надо, - ветерок подхватит, и все.
- Абсолютно преувеличено, - с важностью заметил Виктор и тряхнул чубом. - У нас еще не умеют строить как следует.
- Ага! - сказала Дуся.
До самого вечера к дому подъезжали грузовики и легковые машины. Вот выпорхнули на мостовую хорошо одетая женщина со свертками в руках и девочка в шляпке грибком - уменьшенная копия своей матери. Она капризно отмахнулась, когда та спросила ее о чем-то.
- Она, кажется, не рада! - удивленно шепнула Маша.
- Буква "П"! - сказала Дуся и опустила углы губ.
Последний грузовик уехал, а Маша все еще ждала чего-то, то и дело прикладывая ладони к пылающим щекам.
- Замечательный дом!
- Все новое кажется экстраординарным, - сказал Виктор.
- Что? - переспросила Маша.
- А потом разочаровываешься…
Высокий юноша с саквояжем в руках прошел мимо, мельком взглянув на Машу.
- Где ты пропадал, Андрей? - крикнула сверху дама, которая раньше разговаривала с художницей. - Я жду.
- Что? - опять спросила Маша.
Недавно они смотрели "Синюю птицу". Поэтому Виктор сказал:
- Хватит любоваться на чужое жильё, как… Тильтиль и Митиль.
- Хватит, - сказала Дуся. - И пора по домам.
Виктор ушел, но Маша уговорила Дусю постоять еще немного во дворе.
- Ну, а теперь идем, - сказала Дуся.
- Подожди.
- Все уже. Никого больше нет.
- А вдруг кто-нибудь выйдет?
- Зачем? Что он тут забыл?
Маша вздохнула.
- Ну ладно, идем, - сказала она.
- И так насмотрелись.
Но Маша не согласилась с этим. И позднее, когда в новом доме зажглись огни, она подошла к окну своей комнаты.
"Красивое имя… - думала она. - Но где это? Слева, на третьем этаже… А окна? Те или эти?"
Все девять этажей были ярко освещены. И на дворе было светло. Особенно выделялась большая липа, стоявшая посередине двора. Она приветливо шелестела листьями.
Глава шестая
ПРИЯТНЫЕ И НЕПРИЯТНЫЕ ЗНАКОМСТВА
Двор раньше был запущенный: сквозь камни росла трава. А любимица всех жильцов - большая, раскидистая липа напоминала о даче, о саде. В самое жаркое время было прохладно в ее тени.
Теперь город приблизился, наступал.
Рядом со штабелями дров, заготовленных на зиму, свалили большую кучу угля, возле дровяного сарая открылась котельная, а рядом - гараж, откуда с фырканьем выкатывались машины.
Двор заполнился детьми нового дома. Через двор они пробегали в школу, а маленькие играли под липой, уже растерявшей листья.
Машу перевели в новую школу, и она была бы совершенно счастлива, если бы не ее соседка по парте.
Эту девочку она видела в день заселения, капризную, чем-то недовольную: "буква "П"" - как назвала ее Дуся. И с того же дня Маша невзлюбила ее. А между тем Антонина Реброва многим нравилась. Классная руководительница называла ее "маленькой женщиной". Чистенькая, беленькая, с нежной кожей, с волосами цвета меда, Нина (она почему-то не позволяла называть себя Тоней) держалась как взрослая. И говорила по-взрослому - законченными, определенными фразами; и всегда казалось, что она насмешливо переспрашивает собеседника, как бы не доверяя его словам.
Это чувствовалось в интонациях: "Вот как?", "Смотри-ка!", "Забавно!", "Расскажи кому-нибудь другому!" Сомнения слышались во всем, что говорила Нина, в ее вопросительно-высоком голосе. И ее манера высоко поднимать брови усиливала это впечатление.
Машу угнетало чувство, которое внушала ей эта девочка. Никогда не приходилось ей ненавидеть кого-либо (о своем отце она старалась не думать). А теперь вот не могла выносить, и главное - неизвестно за что. Нельзя же возненавидеть человека только за то, что у него неприятный голос! Она даже не пыталась подавить свое злое чувство: это было невозможно. И только обвиняла себя.
Даже с Дусей Рощиной, к которой она в конце концов пересела, она не говорила об этом. Объяснить она ничего не могла. А подыскивать оправдания своей враждебности считала недостойным, низким.
Или вот другой тип - из девятого "Б", долговязый, у которого тоже противный голос. Вместо "д" произносит "дз", чтобы получалось, как по-английски: "дзядзя, тсется"… Однажды, когда она на перемене нечаянно задела его локтем, он процедил: "Смотри, куда идешь! Заглядзелась?" А его одноклассник, Андрей Ольшанский, стоял тут же. Правда, вся вспыхнув, Маша выпалила: "Сам дурак!" Но вряд ли это было ответом по существу. Надо было сказать: "Не на тебя загляделась". Но это значило бы выдать себя и ему, и тому, кто стоял с ним рядом.
Вот так приходилось не любить некоторых людей. Зато другие ей очень нравились. Например, Коля Вознесенский из седьмого "А", белобрысый, с ясными синими глазами, всегда вежливый, даже чуть стеснительный. Он жил в новом доме, и Маша видела его родителей, тоже очень симпатичных. Отец Коли был известный ученый, медик.
Или Володя Игнатов, друг Коли и любимец всего двора. Он был сыном знаменитого летчика-испытателя, но, конечно, не за это Володю любили во дворе, а за его поступки. Володя был ярым тимуровцем еще до появления гайдаровского Тимура. Ему верно служила команда, собранная со всех ближайших дворов. В конце дня, усевшись под липой на большущей скамье, ребята обсуждали разные вопросы. И не было ни одного известного ему школьника, которому Володя не поручал бы какого-нибудь дела. Уж на что Андрей Ольшанский держался особняком и редко показывался на дворе, но и его Володя втянул в сбор металлического лома. А длинному денди, который постоянно "дзикал", попросту велел выгрузить мешок песка из машины и утрамбовать площадку для игр. И денди, пожимая плечами и криво улыбаясь, трудился вместе с рабочими.
Разумеется, Володя и сам работал не хуже других. По характеру он вовсе не был вожаком и верил в силу примера больше, чем в какое-то особенное умение повелевать.
Правда, в одном Володя невыгодно отличался от Тимура Гараева. Его деятельность была менее поэтичной: он не окружал ее дымкой романтической тайны, что составляло главную прелесть тимуровских придумок. Но Володина изобретательность, как скоро узнала Маша, заключалась в том, что он за делом изучал характеры. Его особенно интересовали отношения людей, или, как выразился Коля Вознесенский, "этическое отношение к действительности".
Бывали случаи, когда предложения Володи не сразу принимались. Маша была свидетельницей бурного собрания во дворе, когда Игнатов попробовал объявить проверку самодисциплины. А это значило - не драться в течение трех дней! При всем уважении к Володе бригада возмутилась. Три дня - это пустяк, но что за постановка вопроса! Двор гудел. Володя спокойно выжидал, а когда немного утихло, попросил ребят высказаться. Но гудение продолжалось, и только выделялись отдельные голоса:
- Ребята, он сбесился!
- Вот новости!
- Хорош!
- Значит, ты и сам не будешь драться?
- Не буду! - крикнул Володя, воспользовавшись паузой.
- И сдачи не дашь?
- Кому?
- А если кто начнет?
- Вот я и предлагаю, чтобы никто не начинал.
- Насилие над природой! - вскричал Виктор Грушко, и, как всегда, нельзя было понять, серьезно ли он говорит или шутит. - Мы не можем не драться, это и взрослые признают.
- А мы разве не взрослые?
Стало тише. Володя продолжал:
- В самом деле, ребята, пора же доказать, что и мы умеем бороться с пережитками. Это же атавизм, поймите!
- Драка - это физкультура! - выпалил кто-то сбоку.
Володя даже не взглянул в ту сторону.
Гудение стихло, Володя ждал.
- Неужели вы и трех дней не выдержите?
- Лично мне драка всегда была противна, - сказал Коля Вознесенский. - Предложение дельное. Я - за.
И поднял руку.
В конце концов, полусмеясь, полунегодуя, бригада согласилась просто так, для пробы. Но трех дней оказалось слишком много: в конце второго Володя потерпел поражение. Митя Бобриков, ответивший на задирания провокатора и вовлекший в драку других ребят, потом оправдывался:
- Да что я - христосик? Левую щеку подставлять? Или правую я уже забыл. Он меня - хлясь, а я - спасибо?
- Да ты бы его удержал.
- Я и стал, а он…
- В самом деле, Володя, - вмешался Коля Вознесенский, - оборону ты признаешь?
- Оборону признаю.
- Ну вот: один нападает, другой обороняется - вот тебе и драка.
- Начинать не надо, - сказал Володя холодно.
- Да милый ты мой! Всегда один начинает, и всегда так будет - даже в международном масштабе.
- Не будет, - сказал Володя.
- Когда же это не будет?
- Когда люди поймут, в чем главное зло.
- Ах, вот когда!