- А вы еще разок подумайте. - И, словно боясь, что Киселев прямо сейчас скажет категорическое "нет", Березин круто, на пятке, повернулся к нему спиной, уцепил за руку лейтенанта Казанцева, подтащил его к одной из тумбочек, распахнул ее дверцу и, даже не заглянув внутрь нее, спросил:
- Вы видите этот кабак?
- Н-нет… Не вижу…
- Э-э, батенька мой, вы почти такой же жердяй, как я. Чтобы вам увидеть, надо наклониться.
Казанцев подогнул колени и чуть присел. В глаза Березину сразу же бросились его остро выпирающие из кителя лопатки и тоненькая, детская, с синими прожилочками шея. И почему-то появилось острое чувство жалости к этому бесприютному, задиристому лейтенантику.
- Да не книксен мне от вас нужен, Игорь Ильич. Не ленитесь наклониться. Не ленитесь… - Березин положил на хрупкий зашеек лейтенанта тяжелую руку и перегнул его пополам. В нос Казанцеву ударил тяжелый запах. Лицо его брезгливо сморщилось.
- Ну, теперь видите?
- Не только вижу…
- Обоняете? Это тоже полезно бывает… Вашего подчиненного тумбочка?
- Моего. - Лейтенант распрямился. В его тощей, длинной спине что-то хрустнуло. - Вот видите, товарищ капитан третьего ранга, травма при исполнении…
- Эта травма не от исполнения, а совсем наоборот - от неисполнения. Чаще надобно спину тренировать. Нагибаться и проверять, каким хламом обрастают ваши подчиненные. - Березин развернулся на каблуке и направился к выходу. Через плечо бросил: - Проверьте тумбочки всего экипажа. Лишнее отнесете в мой, как изволил остроумно выразиться Федор Мартынович Зайцев, кабак. Ясно?
- Так точно, ясно, - без малейших признаков энтузиазма, скучно повторил за старпомом Казанцев. - Только разрешите вопрос, товарищ капитан третьего ранга? Что же мне делать со спиной?
- Занимайтесь утренней гимнастикой.
- Я и занимаюсь. Потягиваюсь в койке, приседаю в гальюне…
- Не помогает? - на полном серьезе спросил Березин.
- Нет… - растерялся Казанцев - он никак не ожидал от старпома такой реакции.
- Тогда добавьте к своему физкультурному комплексу еще и зевательные упражнения.
Когда старпом вышел из кубрика и Федя вслед ему молодым петушком профальцетил "Смирна!" - лейтенант пнул ногой дверцу тумбочки и плюхнулся на рядом стоящую койку.
- Видали флотскую романтику? - Он повернул злое, бледное лицо к старшинам. Те вмиг согнали со своих губ улыбки. - Муссоны… Пассаты… Стоило ли пять лет учиться на инженера, чтобы потом рыться в матросских тумбочках и выбрасывать из них вонючие носки? А, Ларин? Вы ведь тоже инженер. Ответьте…
Чувствовалось, что Ларина этот неожиданный вопрос застал врасплох. Он замялся:
- Как вам сказать… Станиславский вроде бы говорил, что театр начинается с вешалки. А наш старпом считает, что порядок на корабле начинается с порядка в матросской тумбочке. - Он на мгновение замолчал, а потом упрямо дополнил: - Думаю, что он прав.
- И вы, Брут? - слегка опешил Казанцев. - А впрочем, это и не удивительно. Вы же зампарторга. Вам, так сказать, по штату положено… быть оптимистом.
- Вы напрасно иронизируете, товарищ лейтенант. - Киселев неожиданно ожесточился. Скулы его, взгляд, плечи стали угловатыми, злыми. - Эта самая флотская служба мне, безотцовщине, мать, отца заменила, специальность дала, в партию привела. А возьмите того же Брынько. Кем он до службы был? Детдомовец, по карманам шарил, чуть в тюрьму не угодил. А сейчас лучший трюмный на бригаде, комсорг. Да разве мы с ним одни такие? Мы перед флотом, перед нашими командирами до гроба в долгу. А вы говорите, носки, тумбочки…
Казанцев переводил удивленный взгляд с одного старшины на другого, а когда Киселев кончил говорить, вдруг рассмеялся:
- Вот уж не думал, не гадал, что меня когда-нибудь будут воспитывать мои же подчиненные. Ей богу! Ну, там родители, учителя, наконец, командиры. А тут свой собственный старшина мозги вправляет… Ей-ей! - И Казанцев вновь залился смехом. Лицо его даже порозовело.
- А чего вы смеетесь, товарищ лейтенант, и удивляетесь? Я с вами одногодок, а Иваныч вообще старше вас на пять лет. Мы ведь тоже кое в чем разбираемся.
- Да я и не удивляюсь. Даже не обижаюсь. Просто я только сейчас понял, что до сих пор я на вас всех только смотрел, но не видел. Непонятно? Разъясняю. Какой-то умный человек сказал, что смотрят лишь глазами, а видят и глазами, и умом, и сердцем. Вот теперь до меня дошла эта разница. Спасибо за науку. Учту на будущее. А сейчас пойду поразмышляю на досуге. - Он, посмеиваясь, тронулся было к выходу из кубрика.
- А как же тумбочки? - с ехидцей напомнил ему Ларин.
- Ах, да, совсем забыл. Еще одно спасибо.
Лейтенант, кряхтя и постанывая от ненависти к этому романтическому занятию, скрючился между койками. Вдруг он перестал издавать возмущенное фырканье, выпрямился во весь свой длинный рост, ухватил себя обеими руками за поясницу, поизгибался вперед-назад и сказал:
- Вот теперь я полностью солидарен со старпомом: не одному Киселеву, а вам обоим надо было бы остаться на сверхсрочную. На лодке вы были бы совершенно незаменимыми кадрами. Поверьте, я говорю серьезно.
Федя Зайцев, естественно, все слышал, и при последних словах лейтенанта у него даже зашлось сердце от сладкой надежды, что старшина первой статьи Киселев все-таки даст себя уговорить и останется служить на сверхсрочную.
Еще в учебном отряде наслышался Федя много пугающего о "годках", то есть старослужащих матросах последнего года службы, что, случается, заставляют они делать за себя грязную и тяжелую работу.
Одним словом, Федя, еще и не увидавши этих самых "годков", уже натерпелся страха.
Однако на лодке все его страхи рассеялись: никто его не обижал, не трогал, не заставлял делать ничего лишнего. Даже наоборот. В первую же субботу во время большой приборки на лодке в тесный и грязный носовой трюм моторного отсека к Феде вдруг спустился его командир отделения Киселев.
- Вы чего, товарищ старшина? - смущенно спросил Федя. - Я чего-нибудь не так делаю?
- Нет, все так. Это я чтобы вам одному скучно не было, - пошутил старшина и улегся животом на ребристые маховики клапанов. В трюме работать можно было только лежа.
Уже потом до Феди дошло, что старшина, помогая ему, одновременно показывал, как удобнее и быстрее работать в этой теснотище. Без старшины Федя не управился бы и до ужина.
Правда, однажды на камбузе береговой базы какой-то незнакомый рослый матрос врезал Феде по шее. Но врезал он в сердцах, и Федя не обиделся, понимая, что получил, в общем-то, по заслугам: он заторопился встать в строй и по своей неуправности в дверях налетел на этого самого матроса, а тот нес миску со щами. Словом, щи оказались на робе и на полу, а Федя получил вполне заслуженную затрещину. Но это был единичный эпизод.
В общем же, молодым помогали, учили, поддерживали. Больше и внимательнее всех занимался с Федей Киселев. Они вместе на животе ползали по магистралям, ужом пробирались в самые дальние и неудобные уголки и щели трюмов. И все это старшина делал лишь для того, чтобы показать Феде какой-нибудь клапан или пробку, чтобы Федя и глазами проследил, и руками прощупал, где что стоит и куда загибается та или иная труба. Старшина допекал Федю занятиями, сам сидел с ним по вечерам до отбоя, дотошно требовал от него знания на память всех систем, клапанов, приборов, трубопроводов, расположенных в моторном отсеке.
Поначалу Федя не находил ответа на вопрос: зачем все это нужно старшине, если он уже начал собирать чемодан к увольнению? Не все ли равно ему, хорошо или плохо будет служить Федя после того, как он сам уйдет с флота? Но вот как-то в море во время обеда с мостика дали команду приготовить правый дизель на зарядку аккумуляторной батареи. Федя заторопился и убежал в моторный отсек, оставив миску с кашей на коробке с предохранителями. Через несколько минут старпом по трансляции вызвал Киселева в центральный пост. Старшина вернулся расстроенный, в руках он держал злополучную миску. Федя был готов провалиться со срама. Малость выждав, пока старшина охолонет, Федя спросил его:
- А вас-то, товарищ старшина, старпом за что? Ведь это я виноват, я миску оставил.
- За то, что пока не научил вас быть подводником. Плохо учил.
И вот тогда-то Федя с пронзительной ясностью вдруг понял: ведь старшина - коммунист. Ему, сельскому парнишке, впервые в жизни пришла в голову мысль, что коммунист - это не просто человек, это очень хороший и небезразличный человек. Вроде их старшины Киселева. Вот почему старшине было не все равно, как будет служить Федя. Федя сам ответил на свой вопрос.
И тогда же он влюбился в старшину. Еще в школе Федя до беспамятства полюбил курносую и рыжую одноклассницу Анюту Швецову. Безропотно выполняя каприз Анюты, он однажды лазал на высоченный тополь, в самое поднебесье за грачиными птенцами. И теперь скажи ему старшина: "Федя, бросься с борта лодки в ледяную воду" - и Федя с восторгом бросился бы. Вот такая вспыхнула у него любовь!
Утром, заступив дневальным по команде, Федя улучил минуту, когда Ларин куда-то вышел из кубрика, и подошел к старшине.
- Все-таки демобилизуетесь, товарищ старшина?
- Да, Федя. Поеду вместе с Иванычем на Тюменщину.
- А жалко… - На конопатом лице Зайцева застыло огорчение.
- Что жалко? - не понял его Киселев. Но, повнимательней приглядевшись к Феде и уловив его тоскливый взгляд, все понял. - Э-э, Федя-я… У нас в команде все ребята вон какие дружные. В обиду тебя не дадут.
- Я не об обиде… Все равно без вас будет не так.
- Это почему же? - Киселеву стало немного смешно, немного грустно, но, в общем-то, от Феди повеяло каким-то легким теплом, как от ласкового, чистого телка. Старшина скрыл улыбку.