- Поймите и их, - успокоил его Максимов, - им надо выполнить задание. Они отрабатывают все пунктуально. Каждому не хочется той самой пресловутой горсти песка в подшипники… Надеюсь, все будет в порядке. Ванну обязательно, и покруче…
Лейтенант Протасов всегда появлялся в нужную минуту. Его добротный, стойкий оптимизм поддерживался молодостью, приятной внешностью, умением найти себя в обществе.
- Нет, нет, Дмитрий Ильич, пешком не пойдем, - решительно предупредил он, - поглядите, как опять повалило. К пирсу! - приказал он шоферу. Обернувшись с переднего сиденья, темпераментно рассказал о местном ансамбле песни и пляски. - А какие там девушки!
- Вы не женаты, лейтенант?
- Что вы, что вы, Дмитрий Ильич! - воскликнул он весело. - Я очень разборчив. Если женюсь - только на девушке из заполярного ансамбля… - И он замурлыкал какую-то песенку.
В отсутствие адмирала лейтенант мгновенно перерождался. В нем кипели нерастраченные силы.
Протасов сбежал от машины вниз и застучал каблуками по деревянному настилу пирса. Продолжался отлив, обнажавший линию берега, косматые валуны с темно-зелеными и фиолетовыми бородами и даже окрестные высоты, ниспадавшие к бухте, тоже окаймились черным. В темно-сиреневом воздухе отчетливо выделялись деловитые мачты надводных ракетоносных кораблей, ошвартованных у берега. У сходней стояли часовые, белые от инея; слышалось утробное дыхание машинных трюмов. Подальше отстаивались сторожевики.
- Прошу, прошу! - Протасов приглашал на борт поджидавшего их катера. Его, так же как и пирс, называли адмиральским.
Протасов очутился возле Ушакова, обдал его щеку паром, пригласил в каюту.
- Здесь до косточек продует.
- Не продует. - Ушаков поднял воротник, выбрал более защищенное место.
Белый катер крепкой грудью разрывал свинцовую воду, оставляя за собой сухо шелестевший бурун. Флагманский крейсер опустил трап. У поручней появились офицеры.
Штурвальный лихо развернул катер и с первого захода попал к нижней площадке трапа. Крючковые задержали катер. Протасов уступил дорогу. Ушаков, памятуя закон моряков, быстро поднялся по трапу и представился дежурному и замполиту. Высокий, с подчеркнуто строевой выправкой офицер скользнул холодными глазами по одетому в гражданское гостю, натянул перчатку.
- Адмирал прибудет позже, товарищ капитан второго ранга! - Протасов козырнул, попросил разрешения следовать обратно, сбежал по трапу.
- Прошу, - замполит сделал приглашающий жест и пошел впереди по правому борту. Вяло приплескивалась разведенная катером волна. Звуки его угасали. Вскоре и от него остались только огоньки, яснее всех - зеленый.
Крейсер был в инее, такой же белый, как адмиральский катер. Низко нависли тяжелые стволы орудий. Они остались позади. На палубе было скользко. Приходилось шагать осторожно. На затянутом облаками небе не проглядывало ни звездочки. Только где-то вдали чуть-чуть светлело - вероятно, занималось сияние. Отсюда рельефней обозначился город с его террасами, множеством огней и редким движением автомашин.
Они вошли в низкий длинный коридор с мерцающими лампочками, белыми толстыми трубами и многочисленными жилами кабелей. Обдало специфическими и знакомыми запахами нагретого металла, паровых труб, просыхающей шаровой краски.
Матросы сторонились, прилипали к переборкам - руки по швам. Из ближнего кубрика доносились звуки гитары: по-видимому, был час досуга.
В теплой каюте поджидал вестовой.
- Если понадобится, вызовите его по внутреннему, - сказал Ушакову замполит, отпуская вестового. - Раздевайтесь. Комфорт небольшой, но ванна готова. Отдыхайте! - Замполит продолжал держаться официально. На его бледном лице отчетливо выделялись пунцовые губы, тяжелые складки у рта и неподвижные глаза. Ушаков поежился под этим взглядом, поблагодарил.
- Ужинать приглашаю в кают-компанию, товарищ Ушаков. Вы бывали на крейсерах? Значит, расположение вам известно.
После ванны Дмитрий Ильич завалился на койку, мгновенно заснул. Посланный за ним вестовой не отважился его разбудить. Утром за завтраком Максимов сказал:
- Вы пропустили прекрасное зрелище. Такое разыгралось северное сияние!
- Сколько же я проспал, Павел Иванович?
- Сколько потребовал организм.
- Не говорите никому.
- Почему?
- Спишут на Большую землю.
- Крепко спят здоровые люди.
Утром уходили на берег тем же катером. Словно в феерической сказке при замедленной съемке расцветали на одежде иглы инея, слипались ресницы, и ноздри выталкивали клубы пара.
Со стеклянным шумом шелестела волна, и брызги остро кололи лицо.
Катер мягко толкнулся о пирс.
- Пройдемся пешком, - предложил Максимов. - Не возражаете?
- Охотно, Павел Иванович.
- Вот и отлично. Какой воздух! Такого воздуха и в колбах не сочинишь.
Они поднимались по снежной тропинке. Держался тот полусумеречный день, какой бывает в обычных широтах вечерами при низкой грозовой облачности.
- Еще душа не оттаяла? - спросил Максимов.
- Появилась новая наледь.
- Вас что-то беспокоит?
- Стыдно возвращаться, если спишут.
- Почему же спишут? Самое главное - здоровье. Если медицина затормозит, вы сами не рискнете, да и мы не пошлем.
В окнах штаба возникали силуэты. Фонари создавали круги кристаллического света, как-бывает при сильном морозе. Возле подъезда Максимов околотил обувь, отряхнулся от инея.
Ушаков сделал то же.
- Повторяю, Павел Иванович, я сюда приехал оттаивать, а не домерзать. Формалистов я разыщу вне Полярного круга.
Максимов провел рукой по пуговицам своей шинели, направился к лестнице. Два офицера уступили дорогу, козырнули.
- В вашем характере, Дмитрий Ильич, есть одна черточка… - Максимов подыскивал подходящее определение. - Назовем ее нетерпимостью, что ли… Или несколько точнее, хотя и неудобоваримей для слуха, - гражданственной строптивостью… Не обижайтесь. Я по добру… Есть формалисты, но не отмахнешься и от формальностей. Служба! Одни исполняют ее деликатно, другие неумно пользуются своими правами. Не помню, кто сказал: если ангелу дать власть, у него вырастут рога.
Ушаков невесело усмехнулся:
- И у вас, как у нас.
- Природа самого человека остается неизменной.
На втором этаже штаба Максимов задержался, назвал номер кабинета.
- Зайдите к товарищу Кедрову. Я ему позвоню. И опять-таки дружески советую - не обращайте внимания на присущие ему недостатки. Отучали его, отучали. Зато свой шесток изучил. Вас проводит к нему Протасов.
Лейтенант Протасов был по-прежнему жизнерадостен, свеж после хорошего сна, бодр от мороза и попахивал снегом.
- Капитан первого ранга Кедров встречал нас на аэродроме, - объяснил Протасов и нарисовал его образ, назвав щеки пергаментными, губы кислыми, нос безжизненным, глаза кинжальными.
- Помилуйте, лейтенант, - взмолился Дмитрий Ильич, - не подливайте масла в огонь. Судя по всему, свидание с товарищем Кедровым ничего приятного не сулит.
- Да, это, конечно, не Версаль, - неопределенно ответил Протасов. - Вот и его кабинет. Входите без стука. Адмирал успел его предупредить. Уверяю, вам ничего не грозит, Дмитрий Ильич.
Капитан первого ранга Кедров был прежде всего службистом. Характер его отливался в опоках твердых инструкций. "Мой долг быть человеком своего долга", - любил несколько выспренно повторять он в ответ на упреки. В обычной обстановке Кедров не следил за своей одеждой, донашивал, как говорится, дотла. Сегодня же, в связи с приездом адмирала Максимова, крайне требовательного к внешнему виду подчиненных, он блистал твердо накрахмаленными манжетами с агатовыми запонками, таким же воротничком и костюмом с иголочки. Тщательно замаскированная лысина и отшлифованные ногти выдавали не только франтовство. Попробуйте так скрупулезно уложить волосок к волоску, не будучи в душе педантом. При входе висело зеркало. Мельком взглянув в него, Ушаков устыдился своей взлохмаченной шевелюры, а о мятой рубахе и брюках с колоколами на коленках и говорить нечего. Стоило бы прибегнуть к услугам вестового на крейсере. Кто-кто, а матросы - мастера по части глаженья.
Кедров принял его с изысканной, пожалуй, подчеркнутой, любезностью, что удавалось ему с трудом. Чтобы держать себя в норме, он перебирал пальцами по школьному компасу, будто по четкам. И эти движения, вытянутое, постное лицо, пренебрежительно опущенные уголки тонких губ не вызывали симпатии.
Судя по вопросам, Кедров начинал свои знакомства с азов. Каждый пришедший к нему был для него как бы чистым листом бумаги. Он сам узнавал и прощупывал человека. Такие службисты неизбежны, покуда существует аппарат. Они сохраняются в ведомственном бальзаме, как мумии фараонов.
Ушаков размышлял так: если рассматривать себя с позиции Кедрова, можно обнаружить немало изъянов. Институт не кончил, из действующих частей перекинулся в газету, перелетал с фронта на фронт, стремился не к матушке-пехоте, а то в авиацию, то к морякам, одним из первых отозвался на сенсационные залпы "катюш". Почему, на самом деле, а? Если ты в тылу, почему не на фронте; если на фронте, почему не ранен; если ранен, почему не убит?
Из тысяч "почему" одно особенно заинтриговало капитана первого ранга: желание попасть на атомную. Побывал на крейсерах, ходил на торпедных катерах, на дизель-аккумуляторных подлодках - почему тянет на атомные? Эти борзописцы, мало им, обязательно забираются чуть не за пазуху, в тайный кармашек…
Для Кедрова незыблемо существовало начальство, и он умел подчиняться. Однако в душе считал себя альфой и омегой флота. Командиры - командовали, политработники - воспитывали, он - перепроверял. Он крутил триер, отбирающий полноценное зерно.