Аба с Вихной бродили по пустырям, в которые превратились осиротевшие дворы покинутого поселка. Как погорельцы ищут на пожарище остатки своего имущества, искали они в мусоре и пыли, среди разросшихся буйных трав - не завалялось ли где-нибудь что-то такое, что могло бы пригодиться им в хозяйстве. А ведь хозяйство приходилось налаживать, что называется, на пустом месте. Но, кроме полусгнившего тряпья да черепков разбитой посуды, они ничего не находили.
Зато Аба с Вихной всюду натыкались на следы хлопотливого хозяйничанья Шалита и Журбенко. Вот заботливо перевязанные ветви яблонь, перебитые осколком или пулей в дни войны, а то и просто сломанные ударами лютого степного ветра.
- Да, деревья-то цвести будут, а тех, кто их посадил, давно уже нет в живых, - печально вздохнула Вихна.
А чуть подальше землю неровно избороздили зубья поломанной бороны, которую нашли и протащили куда-то первые поселенцы возрождающегося к жизни поселка.
- Куда это они всё сносят? - спросила Вихна у мужа.
- В колхозный двор - инвентарь, видно, собирают, - ответил Аба.
Как-то раз, собрав немного угля около ветхой, но уцелевшей кузницы, Аба разжег горн, очистил от ржавчины два валявшихся тут же тяжелых молота и стал со своим сыном Лейзеркой у наковальни. Услышав звон металла, стонущего под тяжелыми ударами молотов, Шалит выбежал на улицу. Веселей стало на душе от этого звона - Шалиту вспомнилось, как в былые годы весною и осенью в кузнице раздавался этот звон, как стучали молоты по раскаленному железу, и как слаженно работали кузнецы. И тут Шалит увидел невдалеке дымок, серой змейкой разворачивающий свои кольца в блеклом небе.
- Это кузница дымит, - сообразил он и заспешил туда. Он увидел Абу с сыном: потные и раскрасневшиеся, с тяжелыми молотами в руках, они колдовали над раскаленным добела лемехом.
- А я как раз и хотел тебе сказать, что надо бы… - начал Шалит, глядя Абе в глаза, в которых, отражаясь, плясало пламя горна.
Но Аба не дал ему досказать.
- А разве я и сам не знаю, что надо пахать? - почти обиженно прервал он Шалита. - Неужели мне надо было напоминать об этом?
- Да, пахать, сколько только сможем, надо вспахать и засеять, а не то зимой зубы придется класть па полку, понимаешь?
Шалит, Журбенко и Аба с женой решили начать пахоту. Мужчины впряглись вместе с коровой, а Вихна шла за плугом, придерживая его за ручку, чтобы лемех не уходил из борозды. Но одичавшая земля затвердела. Едва плуг успевал вспороть землю, как тут же выскакивал и начинал скользить по густой траве. Корова еле-еле брела, и Шалит, Аба и Журбенко, помогая ей, очень скоро выбились из последних сил. Измучившись, они успели один раз обойти намеченный к распашке клин, как вдруг на дороге появилась автомашина. Проезжие, видимо, куда-то спешили, но, завидев такую диковинную упряжку, остановились. Из машины вышел высокий, статный мужчина в офицерском кителе без погон, с висящей на боку кожаной полевой сумкой.
Журбенко первым подошел к нему и поздоровался:
- Здравия желаю!
- Это и есть вся ваша тягловая сила? - поздоровавшись, начал расспрашивать его приезжий.
- А что делать? Нужно, так будешь, как говорится, и носом землю пахать. Видите корову - одна из всего нашего стада чудом уцелела… Ну и приходится ей плуг за собой тянуть, когда она сама-то, бедняжка, еле ноги таскает. А нам, таким-то вот героям, впору заменить целый трактор, - обрадовалась Вихна возможности попричитать.
- Да, много вы с такой тягловой силой не напашете, - сочувственно закивал прибывший.
- А что же нам делать? - подхватила Вихна. - Кто за нас вспашет озимый клин? Был бы колхоз - другое дело.
- А почему вы не обратились за помощью в район или к соседним колхозам? - спросил незнакомец.
- Да мы недавно сюда приехали, не успели еще как следует оглядеться, что кругом делается, - отозвался Шалит.
- Так вы, значит, для себя решили этот клин вспахать? - поинтересовался прибывший.
- То есть как это - для себя? - удивленно посмотрел на него Шалит. - Что мы, единоличники, что ли? Не век же у нас не будет колхоза. Приедут еще люди, вернутся на родные места; глянь - а мы им хлеба приготовили, будет чем засеять и продержаться до будущего урожая.
- А кроме вас четверых, никого больше нет в поселке?
- Как видите - из без малого трехсот семейств пока налицо половина одного семейства, - тут Шалит показал на Абу и Вихну, - да еще четверть семейства - это я; о том, что сталось с моей женой и двумя детьми, пока ничего не известно. Да вот еще товарищ Журбенко. Он не здешний, но семья его погибла, вот он и остался у нас жить.
- Люди еще вернутся, - сказал прибывший, - надо серьезно подумать, как вспахать побольше земли. А уж семенами мы вас обеспечим.
Он вынул пачку папирос и предложил мужчинам закурить. Шалит и Журбенко, не чинясь, сразу же взяли по штуке и, жадно затянувшись, начали о чем-то советоваться с таким простым в обращении новым знакомым. Аба же стоял в стороне и в раздумье почесывал затылок. Взять папиросу или не взять? - колебался он. Собственно говоря, он уже отвык от курева, но соблазн был слишком велик, и старик не устоял.
- Позвольте и мне, дорогой товарищ, папироской побаловаться, - обратился он к прибывшему. - Вы, как видно, начальник. Разрешите узнать, какой пост занимаете?
- Я секретарь районного комитета партии Шулимов. Коммунисты среди вас есть?
- Двое, - отозвался Шалит, - я и товарищ Журбенко.
- Два коммуниста - это уже сила, - оживившись, сказал Шулимов. - Случалось ведь на войне, что несколько человек удерживали позиции целого батальона. Так и тут: вас небольшая горстка, а работать придется за целый колхоз… На первых порах будет, конечно, нелегко… Ну да ничего - районные организации вас поддержат. А там, глядишь, станут постепенно возвращаться жители поселка из тех, что успели выехать отсюда, - вот новые силы и вольются в ваш колхоз. Это вы правильно сделали, что сразу же вышли в поле - сейчас каждый день на вес золота.
Секретарь распрощался со всеми и пошел к машине. Но перед тем, как садиться, обернулся и добавил:
- Еду сейчас в колхоз "Дружба". Надеюсь, что мне удастся с ними договориться, и они запашут вам два-три гектара. Семян достанем, а как только представится возможность, пришлем и трактор.
В одиночку и семьями начали возвращаться в поселок старожилы - оборванные, измученные нуждой и лишениями скитальческой жизни вдали от родных мест. У пожилых мужчин за эти годы головы и бороды подернулись тусклой, сероватой сединой. Одеты они были, что называется, с бору да сосенки - одни в солдатских пилотках и ветхих рубашках и брюках, другие - в выцветших фуражках и опоясанных веревками шинелях. Женщины по преимуществу носили старые, вытертые ватники, на которых яркими пятнами выделялись заплаты. На ногах - разношенные и разбитые солдатские ботинки да обмотки вместо чулок. Понемногу потянулись к родным местам и фронтовики - раненые и демобилизованные солдаты. В отдаленных уголках родины, куда их забросила война, не переставали они тосковать по родным местам. Какое над степью синее небо, вспоминали они, и какие по нему плывут белоснежные облака! Порой сизые тучи проливают на поля благодатные ливни. А какое солнце озаряет степь, оно заставляет наливаться восковой зрелостью золотые хлеба. Не раз, прислушиваясь к звонкому щебету птиц, вернувшихся весной в старые гнезда, они печально спрашивали себя:
- Когда же придет и наша весна, когда и мы вернемся в свои гнезда?
И не один раз мысленно обращались солдаты к перелетной стае:
- Летите, птахи, в наши степные края, передайте привет нашему поселку.
И вот наконец мечта их осуществилась, они потянулись в родные места.
Вместе с другими солдатами вернулся домой и Мотл Коткис, приземистый, крепкий человек с большой, как тыква, головой и с темно-желтыми, густыми казацкими усами. В ставшем за долгую дорогу легким солдатском мешке перекатывались всего несколько сухариков да десяток-другой кусков сахару - все, что осталось от сухого пайка, выданного старшиной на дорогу отвоевавшемуся солдату. За голенище кирзового сапога засунута деревянная ложка, на плечи накинута видавшая виды шинель, на голове - изрядно выцветшая пилотка.
Увидев пестрый ковер цветов и буйные травы на колхозном лугу, Коткис подумал:
"Сколько меду могли бы собрать тут пчелы!"
Еще на фронте, лежа в окопах, Мотл смотрел, бывало, на полевые цветы у края траншеи и вспоминал осиротевших пчел, которых оставил дома:
"Кто знает, что с ними теперь сталось без присмотра и заботы?"
Сквозь вой мин и грохот взрывов Мотлу хотелось хоть раз услышать гудение пчелы, которое напоминало бы ему о мирных днях, о родном поселке… Но нет, даже в часы затишья не милое сердцу жужжанье пчелы, а посвист шальной пули да шорох осыпающейся со стенки окопа земли доносились до слуха солдата. И вот сейчас, по пути к родным местам, он шарил жадным взором по степи - не обнаружит ли хоть каких-нибудь следов бывшей колхозной пасеки? Но, как назло, ни одна пчела не радовала бывалого пчеловода хлопотливым гудением, одни кузнечики стрекотали вокруг да щебетали и свистели птицы. И только на полпути от полустанка к поселку, неподалеку от Гейковки, Мотл впервые увидел своих любимиц: пчелы, жужжа, перелетали с цветка на цветок, и он побежал за ними:
- Скажите, милые, не мои ли вы?