- И ты туда же! Бывший конник я, и нету у человека вернее друга, чем боевой конь. Он тебе и оружие, он же товарищ верный. Он раненого тебя не бросит, в испуге от запаха крови испариной весь покроется, а далеко не уходит, ржанием всадника зовет, ждет его. С опущенной головой за гробом павшего хозяина пойдет и без серьезного боя нового владельца не признает. Но если коня ранят, ты же его пристрелишь, и никто тебя не осудит, и совесть твоя чиста - прикончил, чтоб не мучился. Поплачешь, обнимешь, в верхнюю губу с мягкими волосинками, бархатную, у ноздрей поцелуешь и, отвернув лицо, выстрелишь в ухо. И одна только у тебя забота, чтоб новый конь не хуже старого оказался. Где тут твой гуманизм?
- Сдаюсь… закуришь?
- Вкус потерял, да ладно - сунь в рот. Руки, видишь?
- Знакомо, приходилось.
После нескольких вялых затяжек Лисовский закашлялся, папироса выпала, и он не заметил этого. "Не надо было предлагать", - промелькнула мысль, но другой голос, более властный, возражал: "Ему все можно, чего бы ни захотел, - папиросы, водку, морфий, все, все! Может быть, в жизни человека бывает момент, миг какой-то, когда его надо освободить от всех обязанностей перед обществом и просто сказать ему несколько добрых прощальных слов: "Ты был с нами и жил, как мы, но сейчас делай как знаешь. Мы тебя не осудим"."
Вскоре глаза Лисовского оживились, и он торопливо, взахлеб стал рассказывать о том бесконечно важном и обязывающем, чего в могилу не возьмешь и что надо оставить людям.
Он ощущал близость конца, но не обнаруживал тягостного томления, он как бы следовал совету Фурманова: "Если быть концу, надо его взять таким, как лучше нельзя… Умереть по-собачьи, с трепетом и мольбами - вредно"… Вредно - кому? Не умирающему, разумеется, а тем, кому он служил, а Лисовский служил своей стране, людям. И умирал он как нельзя лучше, спокойно и безропотно, уступая место тем, кому жить…
То, о чем рассказывал Лисовский, началось в раннее солнечное сентябрьское утро. На рассвете он вскарабкался на дерево и в бинокль следил за противником, сильным еще, не испытавшим больших неудач, беспечным и наглым.
В это утро противник тремя группами, до батальона в каждой, купался и резвился в нашем озере, еще по-летнему теплом, а в прибрежных кустах, возле кое-как замаскированных автомашин, суетились повара. Тяжело угнетали Лисовского неудачи летней кампании, и это веселое купанье отозвалось в его сердце особой оскорбительной болью. "Курорт себе нашли, сволочи! Но я вас выкупаю и еще как выкупаю!" Быстро, в тысячных, высчитав дистанцию, - до дальней группы две двести и одна восемьсот до ближайшей, - Лисовский побежал к рации просить у Первого гаубичный дивизион и хотя бы два-три десятка старых гранат на ствол. Но, сделав несколько шагов, он остановился. Вспомнил - ничего у Первого нет, ничего! Он, конечно, своей бедности напоказ не выставит и, как обычно, сведет дело к разъяснению наркомовских норм выстрелов на ствол и напомнит о силе русского штыка:
- Вы, подполковник, на других не рассчитывайте - у каждого своя задача. Она есть и у вас, ее и выполняйте! Напомню вам слова Суворова: "Пуля дура, а штык молодец". Слыхали?
- Так точно. Вы мне вчера об этом говорили, и ранее…
- Не во вред. Повторение - мать учения. Слыхали?
- Так точно.
И Лисовский пошел по батальонам, чтобы лично убедиться, все ли люди накормлены горячим завтраком - может быть, последним…
А со стороны врага все шло по неизменному немецкому образцу. Разведывательные группы, растянутые по всему фронту, по ответным выстрелам нашей обороны уточняли прохождение переднего края и где можно - окопов первой полосы. Тихо и надоедно над головами шуршал мотор "рамы", пронырливой и коварной машины, выслеживающей цели для "юнкерсов". Пока пехота противника заканчивала завтрак, самолеты несколькими волнами обработали позиции полка, и вслед за ними, поддержанная огнем множества крупнокалиберных минометов, в наступление ринулась вражеская пехота, легко одетая, в тапках и майках.
И так, как по расписанию, изо дня в день.
До полудня полк выстоял, но потери были чрезвычайно велики - до половины в личном составе, почти все групповое оружие, кроме двух еще стреляющих пулеметов "ДС".
Около пятнадцати часов немцы, после короткой перекуски, которую они в ту пору соблюдали свято и по времени точно, ввели в бой новые, неведомые ранее минометы, и Лисовский счел долгом командира доложить об этом Первому. Тот был далеко, не ближе семи-восьми километров, поля боя не видел, НП не выставлял, сообщению Лисовского не поверил:
- Нету у него таких минометов. Понимаете - нету!
- По долгу службы я обязан доложить: есть! Минометы необычные, бросают по пять или шесть мин практически одновременно, мины ложатся кучно, огонь переносится также одновременно всеми стволами. Таких минометов…
- Панику распространяете. Слыхали, небось, что наши новые минометы изобрели, и со страху ударились в фантазию. Запрещаю такие разговоры! Запрещаю! И драпать не думайте. Ни шагу назад, иначе к стенке. Поняли?
- Драпать нам некуда. Оторваться от противника не можем, если бы и решились. За нами открытое поле, есть где поработать новым минометам и "юнкерсам" также - "рама" с утра над нами…
- Вы там кем, информатором?
- Нет, пока командую.
- Командуете? Не чувствую, чтоб командовали. Что у вас - опять большие потери?
- Очень большие…
- Смотрите у меня! Если что не так…
Что ж тут скажешь? Его позиция железная и в принципе верная - "ни шагу назад". И что бы на его месте сказал другой Первый, даже тот же Лисовский? Наверное, такие же три слова, но, может быть, с меньшего расстояния и хотя бы раз ввел в бой четыре танка Т-26 и полностью укомплектованный саперный батальон, который за всю летнюю кампанию выполнял только одну задачу - оборудование и охрану его КП. Нет, никогда он своим умом не дойдет до понимания той истины, что даже умирать надо уметь с пользой…
Положение остатков полка было тяжелое, а позиция самого Лисовского совсем шаткая, особенно после того, как посланный на правый фланг второй помощник начальника штаба доложил: "В двух ротах 37 человек, командиры и политработники погибли, станковые пулеметы разбиты. Принял командование, будем оборонять район мельницы до последнего человека".
До последнего? Ну что же, сделаем это решением общим и обязательным для всех. И Лисовский направился к левофланговым ротам, что в двухстах шагах от той небольшой ямы, откуда он следил за полем боя и по мере сил управлял его ходом.
Но он не прошел и половины пути, как все исчезло, и он запомнил только необычайно яркий бело-зеленый шар огня. Звука взрыва, боли или падения не ощущал.
Очнулся в сумерках от прикосновения чьих-то рук. Затем расслышал шепот:
- Тихо! Мы свои. Но ни звука! Немцы в селе.
Лисовский различил лицо говорившего, петлицу приметил, полевую, с одной "шпалой", и эмблему связиста над ней. Свои, значит, свои!
Где волоком, где на руках эти люди тащили его к приозерному кустарнику и дальше по болоту на восток, в направлении наших войск. Лисовский был в обморочно-шоковом состоянии, мало что замечал, но одна остановка, уже под утро, осталась в памяти.
Как выяснилось, капитан был направлен в полк Лисовского для связи, но опоздал - на его глазах немцы смяли редкие боевые порядки полка и ринулись в деревню, на ходу добивая раненых. Ему бы вернуться, и доклад был бы исчерпывающим, но он замешкался, потрясенный уничтожением обессиленного полка, решил дождаться темноты и обойти поле, где наверняка остались раненые. Отыскивая в болоте убежище, встретил четырех бойцов, потерявших ориентировку, растерянных. С ними, выйдя в сумерках на место боя, наткнулся на Лисовского…
На этой остановке Лисовский просил капитана:
- Если не удастся выйти, люди устанут или немцы налетят, пристрели. Только по голове бей, несколькими пулями, для верности. А чтобы к ногтю тебя не прижали за это, передай кому надо мое служебное удостоверение и доложи, что нашел мертвым. Но это непременно передай, чтобы знали - не сбежал я, не предал, а просто погиб… Партийного билета не отдам. Сжился я с ним, пусть остается.
Капитан был немногословным, сказал только:
- Врагам не оставлю.
Когда, как и где расстались, Лисовский не знал.
- Что ты скажешь о таком человеке? - глаза Лисовского оживились, смотрели умно и требовательно.
- О капитане? Словами не скажешь. Шапку сниму.
- Я его разыскивал, в полк писал, справлялся, но отвечали уже новые люди. Недолговечными были пехотные командиры в то лето, а новые того капитана не знали, да и его фамилию я подсказать не мог. Найдешь тут! Но вот новости там приятные и важные: фронт стабилизировался, и враг уже ощущает наши удары, скоро мы его научим драпать. Полк доукомплектован, вооружен, обеспечен средствами управления и связи. Первого еще осенью за многие ошибки и промахи сняли и наказали. Наказывать, конечно, его не за что - дите на войне…
Лисовский задыхался, и разговор пришлось прервать на полуслове. Условились о встрече на следующий день, но эта встреча уже не состоялась.
Через пару дней, ранее обычного, сразу после тихого часа пришел хирург с угрюмыми, опухшими глазами:
- Лисовского проводили, в тихий час, чтобы в глаза не бросалось. Почти все собрались - врачи, сестры, санитарки. Плакали. Какого человека потеряли, какого человека! Захватил маленькую, помянем давай товарища нашего…